— Всеволод Юрьевич, полтора десятилетия назад в «Исторической газете», в книге «Пути русской школы» вы писали о стратегическом значении сохранения русской словесности и русской культуры как основы национального бытия. Почему нынешние реформы образования направлены в первую очередь на сокращение часов литературы в школе, и каковы их последствия?
— Образование разрушалось на протяжении двадцати лет. И чтобы вернуть к старому, нужны решительные меры из центра. Такие меры были предприняты Сталиным, когда он восстанавливал наше образование. А сейчас оно разрушено более глубоко и более системно. В советское время были учителя ещё царских гимназий, которые по своему профессиональному уровню равны нынешним профессорам, а теперь и профессоров такого масштаба нет. У нас становится всё меньше людей, понимающих, в каком состоянии находится наше образование, потому что они не могут сравнить с тем образованием, которое в XX в. было вершиной.

Надо держать ориентир на классику. Я окончил школу в 1953 году. В старших классах у нас изучалась логика, психология. Литература изучалась так, что я со школы помню две главы «Евгения Онегина» наизусть. Это было нормальное образование гражданина России. И сегодня в любой области всё держится на учениках XX века. Но они не вечны, и теперь нам надо ехать на Запад за специалистами.
Сегодня можно что-то изменить только крутым поворотом. Но прежде мы должны признать, что разрушение совершилось. А данных, подтверждающих это, сколько угодно.
Нельзя ставить во главе народа власть из чужого народа. И тут нет ничего обидного для того народа. Мы уже захлебнулись этим в XX веке. Среди евреев есть замечательные люди, которых я знаю, есть даже святые. Такому еврею, как архимандрит Константин (Зайцев. 1887–1975), я готов в ноги поклониться за его русскость. Дело не в крови, а в духе. Но у большинства из них скрытое духовное предпочтение — они себя считают лучшими. Мне скажут, что я антисемит, но это неверно, — я националист, потому что я признаю все расы. И если я скажу, что моя раса лучше, значит, я уже не националист, а нацист, шовинист и фашист. А у них положено – молчать, но утверждать. И пока мы не решим этого сложного вопроса, у нас ничего решительно не изменится. Они замечательно понимают, что они делают. Исаак Калина (руководитель Департамента образования города Москвы. — Ред.) замечательно понимает, что у него нет ни одного постановления, которое было бы целесообразно. Старая профессура уйдёт, а сегодня уже приходит такая профессура, которая не понимает, что такое воспитание, наука, искусство.

— Всеволод Юрьевич, что мы потеряли, приняв сокращение часов литературы в школе?
— Пока мы не поймём, что такое художественная литература, мы не поймём, что мы потеряли. Современная школа утратила научные основы знаний предмета литературы, а значит, сам предмет. В освоении этой дисциплины применяется примитивная информация о художественных произведениях. Это не изучение литературы. Художественная литература возникла из потребности воспроизвести жизнь в целостности наглядных представлений, в целостности их духовных состояний, в полноте единства её восприятия внутренним человеком. Она утверждалась как возможность наглядно и ощутимо передать взаимосвязь, логику, последовательность и закономерность действительности через творческое, живое воссоздание характеров, социальных, общественных, национальных, духовных, религиозных, житейских событий, в разносторонности и полноте движущихся картин. В своих классических образцах литература становилась движущимся отражением народного сознания, содержала очевидный и внешне прикровенный камертон идеала, с высоты которого возможна была верная оценка изображаемого. Литература передавала проницательный опыт и помогала читателю по-настоящему ориентироваться в жизни.
Валентин Григорьевич Распутин во многих своих статьях говорил, что писатель указывает путь, а пойдёт ли читатель по этому пути — это его дело. Но писатель обязан указать путь верно. Классика наша как раз и отличается тем, что она верно указывает путь через изображение картин. Она не дидактична, но она живо и ясно рисует события так, что читатель замечает то, чего в жизни он не заметил бы сам. По существу литература заставляет вновь обратиться к жизни и более глубоко её увидеть и оценить. Это действительно так, потому что каждый раз, когда мы обращаемся к литературе, настоящей литературе, если мы научаемся читать, то мы невольно обогащаемся, получаем необыкновенное дополнение к тому, что нам вроде бы уже известно и кажется нами пройдено. Оказывается, не пройдено, недопонято. И сущность поэтического произведения не может быть определена только в понятиях, с помощью системы мыслей. Научно-эстетический анализ только подготовляет необходимое основание для охвата произведения в целом.
Отсутствие времени на изучение литературы подталкивает к такому подходу: читатель оценивает события, характеры, как обыватель, наблюдающий обыденную жизнь. Литература в школе не изучается, и это не случайно. Изучение литературы обогащало бы учащихся и давало бы возможность увидеть то, что сейчас они разучаются видеть во всём: в отношении к человеку, обществу, и главное — к истории народа, ведь каждый из нас — это часть истории. Именно безкультурным отношением к классике, имеющим своей низменной целью подчинить творение титанов потребностям собственного самоутверждения или оценке, не имеющей никаких оснований, продолжается разрушительное реформирование. Я понимаю, что учитель может стараться, может выйти за пределы урока, но условий для этого практически нет.
Именно поэтому ставят вопрос: а почему прежде всего сократили часы на уроки русского языка и литературы? А потому что это — коренные предметы, самые важные. Через слово мы познаём абсолютно всё, и как только ослабляется знание слова, ощущение родного слова, сразу ослабляется уровень восприятия жизни, а это только и необходимо нашим недругам. Задача их – снизить уровень образованности, культуры народа, который они ведут на заклание. Двадцать лет продолжается разрушение нашей школы. И двадцать лет нагло, безстыдно называют это разрушение реформами. Не было ни одного мероприятия по изменению содержания или методов школьного
обучения, которое бы содействовало усовершенствованию или полноте усвоения предметов. Кто виноват? Все. Потому что продолжали лгать, называть это реформами. Сегодня мы дошли до точки.

— Как возвращаться к традиционной, классической системе обучения?
— Теперь, когда стали об этом говорить, я боюсь, что начнутся улучшения. А улучшения – это шаг вперёд, два шага назад. Поэтому никакие улучшения не могут привести к совершенствованию преподавания филологии в школе, но только решительная смена принципов преподавания, возвращение к старым, скорректированным соответствующим образом  программам. Но одно должно быть неизменно: мы изучаем классику. Современных писателей и беллетристов можно читать, но изучать нецелесообразно, потому что они вторичны как создатели произведений, потому что их произведения могут иметь и случайных героев, и случайные слова, а в классике нет ни одного случайного слова, в классике всё сжато до предела.
Возьмём хотя бы Чехова. Рассказ о том, как чиновник, получающий небольшую зарплату, решил устроить себе праздник – пойти в театр. Он долго копил деньги, потому что театр –  дорогое удовольствие. Он должен был подобрать одежду, что тоже стоило некоторых забот и хлопот. И вот, наконец, он купил билет. Но какой! В партер. Он даже не отказался от бинокля, потому что впервые, быть может, в театре. Весь этот рассказ о том, как и что было с человеком до того, как он попал в театр, вложено у Чехова в две фразы: «В один прекрасный вечер не менее прекрасный экзекутор Иван Дмитрич Червяков сидел во втором ряду кресел и смотрел в бинокль на «Корневильские колокола». В бинокль на «Корневильские колокола» из второго ряда не смотрят, оперетту слушают, но много говорит об этом чиновнике, о его положении сам факт, что бинокль у него в руках. Это целый рассказ, вложенный в две фразы. Вот, что такое классика. Это – умение кратко сказать то, что беллетрист сказать просто не может. Классика рассматривает всё с вершины идеала. Пишет писатель об идеале или нет, это неважно, но он оценивает именно сверху, в сознании классика всегда есть вертикаль оценки, поэтому он умеет видеть глубже и дальше, нежели человек без идеалов.

— Всё вышесказанное открывает нам глаза на то, почему литература неполноценно изучается в школе…
— Потому что она сама по себе помогает выбрать дорогу человеку, он может расти, сам чувствуя и размышляя. Писатель не ведёт его, но даёт широкую картину, которая при некотором движении ума помогает понять, что и как происходит в жизни.

— Как вернуть интерес читателя к книге? Как вернуть читателю вкус к хорошей литературе, который мы утрачиваем, когда нам подают второстепенных и третьестепенных писателей как классиков, прививают культ «комфорта»?
— Вопрос древний, вечный. Обратимся к В. Белинскому, писавшему: «Как бы ни велики были внешнее благоденствие и внешние силы какого-либо общества (а у нас сейчас нет и этого. – В.Т.), но если в нём пароходство, промышленность, железные дороги и все материально движущие силы составляют первоначальные, главные и прямые, а не вспомогательные только средства к просвещению и образованию, то едва ли можно позавидовать такому обществу». Нашему обществу позавидовать нельзя, потому что идёт разрушение того, что называется культурой. И это разрушение ведётся государственными средствами сознательно. То есть всякий раз, когда мы защищаем истинную культуру и её усвоение, мы сталкиваемся с силой государства. Но вести борьбу нужно не с государством, а противостоять школьному куцему, совершенно не подходящему ко времени, не достойному обучению самыми разными внутренними индивидуальными способами.

— Что бы вы делали, если бы хотели приобщить к литературе своего ребёнка?
— Опыт такой был. Дочь просит купить игру. Я достаю достаточно толстую книжку «Стихи русских поэтов». И говорю: «Выучишь – куплю». И представьте себе, желание иметь игру настолько было сильно, что выучила. И после этого её владение языком сразу поднялось вверх. Она овладела частью русской речи. А значит, получила интерес к теме, возможность владеть языком и пользоваться им, ей стало легко читать. Но тут следующие проблемы: современная жизнь нацеливает на удовольствия, это — первое условие того, буду я читать или нет. Ребёнок может сказать: «Мне интересно читать про шпионов». Мы можем предложить: «Почитай какой-нибудь исторический детектив, Дюма например». Надо начинать с тех книг, которые по природе своего сюжета могут влиться в современное молодое сознание. Сейчас детей разучают мыслить по-человечески. Учат мыслить клипами, и это заложено в самый принцип школьных программ.

— Как этому противостоять?
— Нужно сохранять в детском сознании некие элементы связи. Они сохраняются обращением детей к литературным источникам, которые могут быть им интересны в силу каких-то необыкновенных событий. Сейчас дети мало интересуются глубиной изображения жизни, их больше интересуют события. Далее ребёнка необходимо приучать к открытию литературы, потому что те произведения, которые сейчас изучаются в школе, малопонятны, и учителя ничего не делают, чтобы сделать их понятными.
Те, кто сейчас нами командуют, — это малообразованные и малокультурные люди. Малообразованный человек ещё может исправить своё положение и стать более образованным, но при условии, что он сохранит представление о культуре. Культура не изучается в школе, культура — это особое состояние человека. У нас не понимают, что такое культура, именно поэтому в Год культуры так обстояло дело с культурой, так же обстоит и в нынешний Год литературы, когда не понимают, для чего её изучать. Изучать её нужно для того, чтобы понимать, а понимать для того, чтобы стать человеком.

— Всеволод Юрьевич, сегодня церковь играет в государстве огромную роль. Но по ощущению современников — в советское безбожное время была выше духовность. Как это объяснить?
— Ваше безпокойство основательно и, главное, оно связано с одним из коренных вопросов бытия нации. Для начала мы должны понять, что такое духовность. Духовность — это способность понимать или убеждённо ощущать, что, кроме вещественных, прагматических ценностей, есть другие ценности, более значительные, но неопределяемые в категориях вещественного мира. И у многих коммунистов такие ценности были, пусть выдуманные, ошибочные, но были. Я бы оставил в школьной программе книгу «Как закалялась сталь», чтобы дети увидели, что в советской истории был не только ГУЛАГ, но и то, что было с Павлом Корчагиным, хотя он был полным безбожником. Человек вёл себя как святой — он всем жертвовал ради идеи. Есть религиозная духовность, а есть нерелигиозная, но с положительным знаком. У меня есть вера, что нерелигиозная духовность сохраняется в народе. После Парада Победы сколько часов шёл Безсмертный полк! Это значит, что в народе жива духовность! Ни в одной другой стране вы такого не увидите. Поэтому я верю в народ, в котором глубоко это основание духовности.
В самой церкви, как и внутри любого общества, есть разные силы, потому что есть разные батюшки. Недавно вышла книга об одном из наших высоких церковнослужителей. Там всё правильно, но он человек, чуждый России. И он никуда не уйдёт.

— Как ориентировать людей на верное направление мыслей?
— Нам нужно не расставаться с тем, что называется Святой Русью: то, что было в народе, что его неоднократно спасало, от чего его заставили отречься, и отречение привело к бедам, выпавшим на долю наших отцов и дедов.
Уже в начале XX в. отношение к церкви было отнюдь не идеальным, и сейчас это находит своё гротескное выражение в политике, которую ведут глобалисты. Это всё тот же нигилизм, только в максимальном выражении. Снова вспомню архимандрита Константина (Зайцева). В своих статьях и книгах он писал верные мысли, выражал их образно и чрезвычайно точно.
Совсем недавно я получил от протоиерея Александра Шаргунова книгу «Культура и антикультура», где ему задают вопрос: «Как читать Евангелие?». И он отвечает: «Только стоя». А Серафим Саровский говорил: «На коленях». Я помню свою бабушку, она каждый день молилась, стоя на коленях на маленькой подушечке перед иконостасом. Разве ей, восьмидесятилетней, обязательно было стоять на коленях? А она стояла. Это был её принцип.
— Детям важно донести евангельские истины, что мы созданы Творцом и обязаны отдать должное Создателю?
— Своим студентам, особенно после изучения Достоевского, я часто говорю: «Представьте себе, что вы создали куклу, оживили её. Эта игрушка стала вашим другом, разговаривала с вами. Вы её приласкали, привыкли к ней. А она бы сказала: «Всё, ты мне больше не нужен, я могу самостоятельно жить». Что бы вы с ней сделали?». И мои студенты, по преимуществу студентки, отвечают: «Разбили бы». Тогда я говорю: «А Господь нас бережёт, потому что любит и даже нашу наглость терпит». Это надо понять, а коли понял — любить, и когда сможешь полюбить как должно, будешь верующим. Но для этого нужно хотя бы малое рассуждение в этом направлении, и не потому, что атеист плох, а потому что у него теряется чувство долга, обязанности и служения. Он теряет любовь. У него любовь примитивна. У атеиста в большей степени любовь прагматична, чем у верующего человека. Верующий не видит Бога, а служит Ему, а атеист действует по принципу: ты — мне, я — тебе, ты ко мне — хорошо и я к тебе — хорошо, а уж если ты ко мне — плохо...
Состояние веры потихоньку направляет человека к осознанию своего места в мире. Отсюда и состояние греховности, не потому что я хуже других или лучше, а потому что недотягиваюсь до того, что от меня требуется. А от меня требуется всего лишь исполнять заповеди Творца, как для механической куклы изготовитель требует исполнения технических условий: в воду не класть и т.д.
Это важно понять, тем более теперь, когда идёт философия трансгуманизма, утверждающая, что можно превысить человеческие возможности, заменить ум компьютером. Ничего не заменит, а разрушит человека как такового, как естество.
Я вижу лежащие на земле деньги и знаю, что кто-то их подберёт. Но не я. И вот этот самый принцип, против которого возражал Евгений Базаров, лежит в основе становления духовности человека. И тут может быть только принцип. Ну почему не взять немножко, кому от этого будет плохо? Никому. А принцип? И вот этот принцип не есть глупость, а есть великое достояние человека, которое и делает его человеком. Если человек теряет принцип, он теряет духовность, а без духовности человек – не человек.
У человека есть несколько составляющих: духовность, словомыслие, историческое бытие. Как только нас лишили истории (истории семьи, народа, государства), мы перестаём быть людьми. Наконец, вера и культура. Пять признаков человека. И если бы они были осознаны и признаны всеми, в том числе государственными юристами, не было бы такой глупости, как права человека. Организация Объединённых Наций не учитывает ни одного коренного признака человека и говорит о чьих-то правах. Прежде всего надо учитывать, что права человека требуют исполнения и защиты этих признаков. До тех пор, пока не защищены эти признаки, не защищён сам человек.

Беседовала
Ирина УШАКОВА.
Интервью печатается в орфографии автора.