В 1991 году у меня здесь была операция на открытом сердце (open heart operation). Так как я попал в больницу через скорую помощь, то как неимущему новоприбывшему сделали её бесплатно и плохо. "Второстепенные" задачи, видимо, выполнял не сам опытный хирург, а его помощники. А операцию снимали на камеру выпускники медицинского факультета. Короче, развлекались. Едва лишь я очнулся после операции в отделении «реанимации», то есть в огромном зале уставленном койками с прооперированными больными, на  меня обрушилась лавина рок-музыки, которую я и в добром здравии не переношу. Студенты и медсёстры принесли здоровенный магнитофон и «врубили» музыку. Это было чудовищное мучение, так как хотелось покоя и тишины. (Позже отошла местная анестезия, и при легчайшем покашливании грудь прорезала невероятная боль – грудная кость была распилена и соединена тремя титановыми кольцами). Левая ладонь у меня только судорожно дрожала и не подчинялась мне. Правую ладонь я смог приподнять и знаком подозвать медсестру. Лишь шёпотом спросил, что это, дескать, за бедлам. Мне ответили, что наука считает, что музыка (такая!) способствует выздоровлению больных! Я понял, что это самое большое издевательство из перенесённых мною в жизни, и мне, беспомощному, следует его выдержать, если хочу выжить.

   Через день меня перевели в «палату интенсивной терапии», в которой было хуже, чем в обычной палате. Там было не двое, как в обычной, а четверо больных, причём из них...  две женщины. У каждого перед носом висел  маленький телевизор, который включали за деньги. А раз деньги были уплачены, то послеоперационные американцы не выключали их порой даже ночью, заснув под «ха-ха-ха!» примитивных развлекательных передач-«хохотунчиков» с записанным на плёнку смехом после каждых двух-трёх фраз комиков. То есть записанный смех давался для того, чтобы тупой обыватель знал, когда ему следует смеяться! Я думал, что сойду с ума.

   Дали твёрдую подушку – прижимать к груди при кашле, чтобы не так мучиться от боли. Медсестре, бывшей советской еврейке, чудовищно толстой «Мэри», говорившей на плохом русском языке, велели дать мне болеутоляющую таблетку, но она, невзлюбив меня как русского («Если вам не нравится, поезжайте назад в Советский Союз!»), не давала мне её несколько часов, и пришедшие мои родные еле заставили её это сделать лишь через добрых два часа споров, в то время как она врала, что «занята».

   Ночью медсёстры собирались у столика в коридоре около двери в нашу  палату и «травили» анекдоты: сначала был негромкий говор, а потом – взрыв хохота. Заснуть было нельзя... На звонки не подходили.

   К одному прооперированному итальянцу, явно мафиозному «крёстному отцу», пришла в эту особую палату добрая половина его «семьи». Я насчитал 24 человека, мужчин, женщин и детей. Ему рассказывали новости, и когда он улыбался, все хохотали, а один громила нарочно, в угоду, Хозяину, распустив щёки, притворно ржал, как жеребец: «Го-го-го-го-го!» Они мне иногда любезно улыбались и продолжали веселиться. Супруга пациента сидела с ногами на столе медсестры. Никто из персонала не смел их потревожить. Пробыли они в палате несколько часов: я задыхался от недостатка воздуха и от жары, хотя работал кондиционер. Они приходили ещё несколько раз, но уже в составе не более дюжины человек...

   Через три недели после выписки я явился, согласно предписанию больницы, в поликлинику при ней. Врача, который меня принял до операции и через скорую помощь положил в госпиталь, уже уволили. Это был прекрасный старый русский врач, советский еврей по фамилии Карасик. Он каждого больного внимательно, на совесть обследовал  минут по сорок. За это его и выгнали. Теперь меня принял толстый молокосос-американец, который спросил, зачем я к нему пришёл.  Я ответил, что имею такое предписание после операции. Он заявил, что после операции мне у него нечего делать ближайшие пять лет, так как я, мол, теперь здоров, как бык (его бы устами да мёд пить!),  и выставил меня вон.

   Сразу  после операции мне как инвалиду дали страховку для безработных, нищих и бедных инвалидов – «Медикейд» (Medicaid). Но кубинским контрреволюционерам, даже самым молодым и здоровым, согласно официальной инструкции, которую я читал,  «Медикейд» и все прочие пособия выдаются немедленно, как только этот тип ступит на «благословенную землю Соединённых Штатов». По этой страховке врачам за визит больного государство платило тогда 7 долларов (а не сто – как другие страховки). Поэтому частные врачи отказывались принимать больных с «Медикейдом». Приходилось всем ходить в государственную поликлинику, где, во-первых, принимали НЕ врачи, а так называемые residentials (рэзидэншлз).

   Кто это? Дело в том, что в США студент-медик, окончив медицинский факультет университета, не получает сразу диплом, как у нас, а должен чуть ли не  бесплатно отработать три года в больнице или в поликлинике. Только после этого он получает диплом врача. Но главная беда в том, что эти ненавидящие свою трёхлетнюю работу выпускники принимают вас не постоянно, а в порядке «ротации». Это означает, что вы приходите со своей болячкой, например, к белобрысому «доктору» (а на деле residential’у) Уайту. Он вас осматривает и посылает на рентген. Велит прийти через месяц. Вы приходите через месяц, но вас почему-то принимает не он, а молоденькая» брюнетка  «резидентшэл» Найс, которая не может найти результата вашего рентгена. Она с самого начала вновь расспрашивает вас о вашей болячке, а тут и время вашего приёма кончается, и она велит прийти вам к ней... через месяц, назначив вам анализ крови. Ещё через месяц меня принимает вместо прелестной Найс очень тощий и высокий резидентшэл Блэк, негр. Между прочим, конечно. Тот оказывается по специальности гастроэнтеролог, и хотя до сих пор вы ходили к хирургам, он даже не читает результатов вашего анализа крови и направляет вас на анализ печени. Вы плюёте и больше в поликлинику не ходите.

   Во-первых, поясню, почему каждый раз вам велят прийти через месяц, а не раньше. А потому, что по «Медикейду» вы имеете право побывать у такого сорта «докторов» не более десяти раз в год! Только при острой необходимости врач может написать запрос в компанию «Медикейд», и она вам письменно сообщит, что дарует вам ешё 4 визита. Во-вторых,  для того, чтобы дождаться в зале ожидания вызова к врачу в поликлинике, надо просидеть там в гигантской  очереди целый день, то есть больной должен быть ужасно здоровым человеком!  Бывшие советские люди, а также чёрные и цветные иммигранты, томятся в ожидании. Советские-то слыхали по всяким «вражьим голосам», что в Америке не надо сидеть в очереди к врачу, а теперь охают от разочарования. Когда становилось невмоготу, я занимался «чёрным юмором» - шутил, что нечего им было покидать СССР!

   Каждые 5-6 минут на середину зала выходит чёрная медсестра и, заглядывая в бумажку,  грозным голосом выкликает какое-то непонятное слово. Оказывается, это ваша фамилия: «Мистер К-ка... Кав... Ка-вали-и-ив!!!» (причём с ударением на первом слоге!). Но и после посещения кабинета врача надо было просидеть час в ожидании, пока опять вас не выкликнут: «К-ка... Кан.. Кан-стэн- тайн!» (опять с ударением на первом слоге) и не поставят штамп в вашей медицинской книжке. Причём медсёстры и медбратья издеваются над ожидающими, как хотят. Впрочем забавляются и «врачи». Один молодой лысоватый «резидентшэл» в ермолке, не знаю, трезвый или не совсем, при виде входившей к нему в кабинет ветхой старушки-еврейки из СССР громким голосом (то есть не боясь наказания со стороны администрации) стал напевать похоронный (!) марш Шопена: «Тгам!-та-га-гам! Тгам!-та-га-гам!..», как бы давая ей понять, что старушке пора не к доктору, а на кладбище...

   Спустя полгода после операции обнаружилось, что у меня не срослась грудная кость, распиленная при операции и не сросшаяся ввиду, видимо, неплотного соединения кольцами. Сами кольца порвались... Еле добился, чтобы в 1993 году оперировавший меня в 1991 году хирург направил меня на операцию к пластическому хирургу для соединения и сращения кости. Чтобы скрыть свою плохую работу, он делал всё, чтобы оставить всё, как было, смеялся: «Живите так остаток вашей жизни!» Как можно было жить «так», если одна половинка кости стучала по другой при движениях, а спать на боку было нельзя – кость одна половинка кости болезненно заходила за другую!

   Чтобы «отфутболить» меня, хирург выдумал причину: мне надо похудеть на 13 килограммов, иначе излишний жир может, мол, способствовать инфекции после операции. А когда он сам мне делал операцию на сердце, я весил на 10 килограммов больше, чем после неё! Он думал, что я подобно нормальному цивилизованному человеку никогда не похудею на 13 килограммов, но я, имея опыт 25-дневной тюремной голодовки в декабре 1962 г. в тюрьме Ростовского КГБ, пришёл к нему через сорок дней, похудевший на 14 килограммов – одежда на мне болталась. Я объяснил ему, что я русский, а для русских нет ничего невозможного. Он настолько был сражён, что отказывать мне не смог, и, наконец, через целых полтора года после операции на сердце послал меня к частному пластическому хирургу, а не в свой госпиталь, где могли бы узнать о его халтурной работе. Тот содрал с меня дополнительно к деньгам, выплаченным ему «Медикейдом», 500 долларов. Для меня это были тогда огромные деньги. Пришлось занять у разных людей по 100 долларов и отдавать в течение полугода. Кость соединили, хотя были при этом частично повреждены грудные мышцы...

   Кстати, об очередях в приёмных частных врачей. У нас при Советской власти в период «перестройки» всякие агенты влияния США типа Гав.Попова твердили, что платный врач не заставит ждать вас в длинной очереди, как в СССР (мы при Советской власти возмущались, если приходилось в  просидеть в приёмной минут сорок пять) и будет за деньги долго и внимательно вас исследовать. Отвечу: малые очереди здесь бывают редко. Большой гонорар не мешает жлобу-врачу стараться ухватить как можно больше денег. И часто заходишь в приёмную какого-нибудь врача, а там сидят человек сорок (!) пациентов и тихо возмущаются. Врач набирает как можно больше больных, работает на износ – деньги! деньги! – и уделяет каждому пациенту считанные минуты. А чтобы пациенты это не замечали, до попадания к нему в кабинет их осматривает его медсестра, проверяя вес, давление и прочую ерунду. Так что никакие деньги не заставят сребролюбца работать по совести.

   Наши врачи в сталинские времена получали 600 рублей (после хрущёвской денежной реформы им стали соответствовать 60 руб.)  и работали самоотверженно, ходили в любую погоду к нам домой, если у нас уже была температура 37,1.  А здесь вообще никаких участковых врачей нет, и домой врачи не приходят. «У вашего ребёнка температура 39,9? Укутайте его и привезите к врачу!» – отвечает по телефону секретарь доктора-деньгоделателя. Здесь большинство врачей и, кстати, адвокатов чудовищно богаты. Зачастую миллионеры. А миллионеры глухи к боли и нуждам немиллионеров. А тем более бедняков.

   В следующем 1992 году, менее чем через год после операции на сердце, компания «Медикейд», в которой работают в основном гордые негры, ненавидящие конкурентов из России, лишили меня без всяких объяснений «Медикейда». В этот момент я как раз полностью потерял всякий голос, и мне  была назначена операция на голосовых связках. Ввиду потери «Медикейда» мне отказали в больнице в операции, сказав, что если я заплачу 2000 долларов, её сделают. В больнице очень удивились, что у меня не было «каких-то» двух тысяч долларов и что я не мог их у кого-нибудь занять. Теперь-то для меня это обычная сумма, но тогда от такой цифры дух захватывало.

   Пошёл с женой с компанию «Медикейд» Там чёрные служащие откровенно играли мною в волейбол: когда я обращался к какой-нибудь даме, пытаясь шепотом сказать, в чём моя проблема, она посылала меня к кому-то из своих коллег в другой угол зала. Тот с ходу отправлял меня в третий угол к «супервайзеру» (начальнику), супервайзер говорил, что не он супервайзер и гнал меня в четвёртый угол. Наконец, когда меня послали в пятый угол, я заметил одну почти белую женщину с испанской фамилией. Я подошёл к ней и стал по-испански жаловаться, пока голос не осёкся и я не смог даже шептать. Ей понравилось, что я «свой», то есть бойко говорю на её прекрасном языке, а не на на отвратительном американском диалекте английского, и она помогла составить мне жалобу в третейский суд - fair hearing.

   Через несколько дней белый судья, обнаружив, что у работников «Медикейда» не было даже выдуманной причины лишения меня медицинской помощи («Медикейд» и есть «медицинская помощь» в переводе) в течение пяти минут восстановил меня в праве на эту страховку... А голос сам вскоре постепенно вернулся, чего без операции, по мнению врача, быть не могло. Но он показал на потолок и сказал: «Это редчайший случай, и голос вам вернул Он!»
 
   Но вернёмся к тому что было после операции по соединению грудной кости в 1993 году: буквально через месяц проявил себя другой более опасный результат операции на сердце: появились загрудинные боли. Я по ошибочному совету терапевта, русского еврея, который мыслил по-русски и верил в порядочность человека в белом халате, пошёл именно к тому хирургу, который меня халтурно оперировал в 1991 году. Тот сделал всё, чтобы потянуть время. Мне надо было вызвать скорую при последнем, длительном приступе, а я всё надеялся на этогог хирурга. Он протянул 5 месяцев, сделав за это время один незначительный тест. В конце концов у меня в мае 1994 года произошёл инфаркт.

   Для сравнения: теперь, когда мы отнносительно разбогатели и у меня есть дорогая страховка, я в пятницу 21 сентября 2001 года позвонил врачу, в понедельник 24 сентября он меня принял, а уже во вторник 25 сентября с.г. я лежал у него на операционном столе! Сузившийся коронарный сосуд сердца был открыт. Вот она, сила денег в этом государстве! Нет денег - подыхай! Есть - добро пожаловать в жизнь!

    У меня не было бы того инфаркта в 1994 году, так как в скорую помощь меня привезли после сердечного приступа, но до наступления инфаркта. Чтобы его предотвратить, мне для ликвидации тромба стали вливать через капельницу разжижитель крови гепарин (heparine. ). Но через какое-то время я обнаружил residential, здоровенный негр, перекрыл краник на трубке, по которой тёк гепарин в вену. Я тогда сперва подумал, что он его не перекрыл, а подрегулировал. Я открыл краник и позвал врача, но было поздно – мне стало жарко, а это признак наступившего инфаркта. Это показал и срочный анализ крови... Через два дня кардиолог через надрез в ножной артерии ввёл катетер до сердца и расширил суженный сосуд надувающимся на конце катетера шариком. Если бы я был миллионер, это сделали бы немедленно, а не через два дня, и инфаркта тем более бы не произошло. А так, даже если не считать закрытого краника, мне всё равно пришлось в «очереди для бедных пациентов» прождать два дня. А это поздно...

   На следующий день после этой процедуры новый лечащий врач в ермолке и шикарном чёрном костюме с неподходящей  для него фамилией Гудмэн (Добрый Человек) объявил, что наутро он меня выписывает... (Здесь врачи не носят белых халатов. Ходят в обычных костюмах. Только хирурги надевают перед операциями зеленоватые халаты и шапочки. А уж посетителям больных никаких халатов не выдают). Я пришёл в ужас – я еле шевелился. Медсестра-ирландка, очень похожая на русскую, шепнула мне, что по закону они меня даже в Штатах должны держать при инфаркте в больнице целую неделю (в СССР – месяца полтора!). Но попросила её не выдавать. Я заявил врачу протест. Тогда он сказал, что он должен убедиться в том, что я действительно слаб, и велел мне ходить кругами по залу – сколько, мол, я кругов выдержу. Я тогда всё ещё верил американским врачам, не заметил подвоха. Сказал только, что в СССР такое строго запрещено. Но тот ответил, что в Америке более передовая медицина, чем в России, и я,  по глупости, стал ходить, а тот - подгонять меня словами... Не помню точно, но кажется я прошёл, шатаясь, вдоль стен огромного зала не менее 35-ти кругов!.. Ночью я почувствовал себя плохо, что показала и непрерывная кардиограмма, светящаяся зеленоватым светом на настенном мониторе. Но дежурный врач стал орать, что я просто не хочу выписываться, но он меня обязательно завтра выпишет! Я разозлился и из последних сил послал его подальше, пообещав подать в суд. Это подействовало, и меня среди ночи перевели в отдельную палату интенсивной терапии. Уход был отличный, медсёстры являлись на каждый звонок.

   Единственный, кто опошлил эту благодать, был тамошний раввин. Он ко мне приходил ещё в 1991 году перед операцией на сердце. Пришёл и спросил на неправильном английском: “Are you Jewish?” Я как атеист не хотел разговаривать с представителем религии. Он подумал, что я не понимаю по-английски и повторил на ломаном русском: «Ти еврей?» Я ответил: “No, I am a Russian!” (Нет, я русский). Тогда он (по-английски) «растолковал» мой ответ так: «Ага, ты русский, значит, ты еврей!» Не успел я возразить и сказать, что, даже если я еврей, это не его дело, он тут же выхватил из–за своей спины помятую ермолку и насадил её мне на голову. Я не успел сорвать её с головы, так как он тут  же опутал  мою правую руку какой-то широкой зелёной лентой, на конце которой была какая-то коробочка. Как мне потом растолковали друзья, это некая чудодейственная «мезуза». Он схватил меня за левую руку, чтобы я не сорвал с себя ермолку и произнёс по-английски: «Повторяй за мной: Борух, Атон, Адонай...». Я чуть ли не с воем вырвался. Он быстро вылетел вон. Я схватился за голову – ермолки не было: он ловко сорвал её с меня и пошёл просвещать следующего «еврея»... То есть он одну и ту же занюханную ермолку ("кипу" напяливал по очереди многим больным, возможно, перенося таким образом заразу!.. Потом евреи мне объяснили, что, совершая эту не столько насильственную, сколько сверхнахальную акцию, раввин «спасает» не «заблудшую овцу», как христианский священник, уговоривший помолиться вместе с ним безбожника, а самого себя: чем больше, по их понятиям, предполагаемых или отбившихся от иудаизма евреев он вот таким образом «околпачит», тем больше Всевышний снимет с него, раввина, грехов!..

   Теперь же, когда я лежал в одноместной палате интенсивной терапии, он опять (какая антисанитария – с улицы, без белого халата – к тяжелому  больному!) появился, как чёртик из табакерки – весь в чёрном: шляпа, лапсердак, в белой рубашке без галстука, и опять заладил: «Ти еврей?» Я чётко ему объяснил, что я русский и что русские – это европейский народ, очень большой, а евреи – это другой совсем народ, очень хороший. Но я, мол, молиться не хочу. Он сразу всё понял и, чтобы очиститься от присутствия «гоя», подошёл к умывальнику недалеко от моей постели, приоткрыл кран и помыл без мыла три пальца. Вода пролилась в мой завтрак, который няня недавно (я ещё спал) поставила вместе с подносом на раковину (другого места не было). Я рассердился, позвонил медсестрам и попросил больше ко мне не пускать этого типа. Медсестры извинились и пообещали всё выполнить. И принесли мне другой, не столь кошерно «помытый» завтрак... Лишь на восьмой день меня, окрепшего, выписали...

   В феврале-марте сего, 2001-го, года года я быстрым шагом проходил по Москве многие километры и чувствовал себя хорошо. Ведь московский воздух чистый и сухой. А когда при моём возвращении в США самолёт стал садиться в Нью-Йорке, я вдруг почувствовал боль в сердце, которая долго не отпускала на земле, а американские пограничники таскали меня от чиновника к чиновнику, почему-то долго проверяя документы, и не обращали внимания на мои жалобы на моё состояние. Здесь очень тяжёлый сырой жаркий морской климат - ветры дуют с океана...

    Сердце стало работать с дикими перебоями, появились частные боли... Меня довольно скоро положили в госпиталь, причём не в прежний, принадлежавший евреям, и где поэтому всё время шныряли назойливые и нахальные раввины, а кормили кошерной пищей, а в лучший, католический, в самом Манхэттене. 22 июня с. г. мне, как в 1994 году, опять ввели катерер до сердца и по более новой прогрессивной технологии удалили из сердечного (коронарного) сосуда отложения, почти закупорившие его, а потом поставили в это место металлический стент – нечто типа дырчатого трубочки-каркасика из титана, который растягивают шариком, и он потом удерживает расширенное место с тем, чтобы оно вновь не сузилось. Это мне помогло, но не надолго. К сентябрю боли одолели меня, появляясь даже при отсутствии движений (раньше у меня сердце могло болеть только при ходьбе). Я буквально умирал, глотая таблетки нитроглицерина одну за другой. Меня, как я уже написал, благодаря хорошей страховке, немедленно положили в больницу. Сердце делало только 36 ударов в минуту вместо хотя бы 60-ти по норме. Оказалось, что на нервной почве сузился другой, нормальный сердечный сосуд. Особенно я это почувствовал 11 сентября 2001 года в момент удара самолёта в первый небоскрёб, хотя об этом ещё не знал. 25 сентября тот же доктор, американский индус, расширил мне этот сосуд и поставил второй стент. Всё было вроде хорошо, но ночью на 26 сентября с.г. меня чуть не отправили на тот свет. Во-первых, как я вскоре понял, дежурила какая-то плохая команда медсестёр в эту смену. Казалось, хорошую католическую больницу словно подменили. Видимо, под влиянием "патриотизма" все медсёстры и средний персонал при их искусственных улыбках пылали ксенофобией. Мне то ли по ошибке, то ли умышленно ввели через капельницу чуть ли не двойную дозу гепарина, снижающего в крови уровень platelets – разновидности лейкоцитов, обеспечивающих сворачиваемость крови (по-нашему это – тромбоциты). Но всё, как говорится, в меру! А мне очень катастрофически сильно понизили уровень содержания в крови этих частиц (до 16 каких-то там единиц вместо 140 –300)  гепарином, который ещё прелестно называют bloodkiller «кровеубийцы»)! Тут анальгетики или болеутоляющие лекарства называют ещё милее: painkillers («болеубийцы»)!  Сплошные «киллеры»! Дело кончилось тем, что, мне предложили под расписку сделать переливание крови (так как не было полной гарантии, что в переливаемой крови нет какого-нибудь СПИДа!), вернее, вливание этих частиц, выделенных из донорской крови, чтобы я не умер.

   Но едва не умер я как раз от реакции на это переливание... Что-то мне в ней не подошло... Через несколько минут после процедуры меня стало трясти, как от сильнейшего озноба – так, словно я лежал на голой металлической сетке кровати и через неё пропускали средней силы электрический ток. Меня подбрасывало на постели, каждая мышца тряслась отдельно, зубы стучали. Появилась сильнейшая сердечная боль... Давление крови с нормальной отметки подскочило так, что аппарат заклинило и несколько раз он отказывался что-либо показать. Выскакивали два нуля... Наконец он показал очень высокое давление: 188 на 112. Молодая врач, почти девчонка, полунемка-получёрная, с которой мы успели при переливании крови поболтать по-немецки, таращила на меня глазёнки и не знала, что делать. Наконец, они дали мне по моей просьбе, сделанной знаками, нитроглицерин, затем таблетку обезболивающего и кислород, а потом, видимо, позвонив кому-то опытному и получив его указание, ввели какую-то прозрачную жидкость быстро и очень больно в вену. Меня после этого протрясло ещё минут пять, но всё слабее и слабее. Потом мне стало жарко, и давление начало нормализоваться...

   Утром приехал мой врач, ободрил меня и сказал, что неделя кончается, мне не стоит оставаться в больнице, и меня с женой отвезли (как и привезли) домой в автомобиле за счёт страховки. Раньше такого ещё не бывало. Возможно, это потому, что иначе попасть в тот район, где больница, нелегко: там недалеко место чудовищной трагедии - руины разрушенных "Близнецов". Когда мы ехали в больницу, в машину ворвался удушливый запах. Я думал, что это выхлопные газы от автомобилей, но потом сообразил, что в США никакого запаха выхлопов не чувствуется - высокая техника! Но жена догадалась, что это запах гари, исходящий от места разрушения.

   Вечером того же дня на русском канале телевидения бывшая советская дикторша Марина Бурцева, а ныне американка Марина Левинсон сообщила, что, помимо отравления воздуха продуктами горения, в Нью-Йорке появилась опасность экологической катастрофы ввиду усилившегося разложения тысяч трупов, погребённых под развалинами небоскрёбов... Покидая больницу, я попросил жену сходить купить букет цветов. Его я подарил самой вредной и запуганной медсестре, которая наотрез истерическим голосом отказалась хоть что-то говорить о недавней трагедии, а попросила принимать лекарства. Раньше американцы охотно соглашались беседовать на разные темы.

   Здесь все находятся в высочайшем состоянии патриотизма и испуга. Везде висят флаги США, cловно красные флаги в СССР в день победы над Германией. На некоторых автомобилях и даже мотоциклах можно увидеть даже по два флажка. Я помню, что в день нападения Германии на СССР и в последующие дни патриотического подъёма и порыва защитить Родину, никто флагов не вывешивал. У меня перед окном на балконе один парень, куда он залез по пожарной лестнице без моего разрешения, как потом оказалось, не американец, а русский, говоривший со мной из патриотизма по-английски, спросил, не хочу ли я, чтобы он повесил как раз поперёк моего окна и балконной двери огромный американский флаг. Я ответил, что он затемнит мне окна, а кроме того, я российский гражданин, и у меня есть свой флаг (неельцинский, разумеется!), который я тоже могу вывесить в знак сочувствия семьям жертв трагедии. Он стал допрашивать меня, давно ли я живу в США. Я ответил: одиннадцатый год. Тогда он спросил, как же я до сих пор не гражданин США? Я ответил, что я патриот своей страны и менять её не собираюсь. Он, похоже, оскорбился. Флаг наш, а, вернее, красное знамя, я не вывесил: я совсем в тот момент забыл, что он уже три года как не стоит у меня в красном углу, так как я его передал с товарищем В.М.Овчинниковым, гостившим у меня тогда, Виктору Ивановичу Анпилову. С тех пор он стоит в штабе "Трудовой России". Я его здесь в своё время за хорошие деньги выкупил в "русской" лавочке, торгующей нашими советскими знамёнами и орденами.

   Я прочитал позавчера, кажется, в Стране.ру, что обозреватель одной компании, кажется, СиБиЭс, по фамилии Майер выразился в том духе, что, хотя террористы-самоубийцы в Нью-Йорке и были ужасными негодяями, неправильно называть их трусами (как было сказано на высочайшем официальном уровне). Майер сказал, что "это мы трусы, когда пускаем наши ракеты в противника с расстояния в 2000 миль". Слова Майера вызвали раздражение высшей власти, по мнению которой он оскорбил военных. Он дважды извинился за "несвоевременность" своего высказывания, сказав, что не думал оскорблять военных, но настоял, что сказал правду. После этого "независимая" компания закрыла программу Майера. Вот вам и их хвалёная "свобода" слова! Здесь объявлено, что всякие высказывания о причинах трагедии, идущие вразрез с официальными, будут рассматриваться как "пособничество террористам»!

   Путину бы такие порядки! А ведь всякие НТВ и другие СМИ ругали Путина и правительство за то, что те не все военные секреты открывают перед российскими (прозападными) СМИ, нарушают, мол, свободу слова и право на получение информации! Почему их, мол, не подпускают близко к месту подъема затонувшей подлодки "Курск"?! Или - куда отправляется в Чечне наш полк?! Я помню, когда началась война в Дагестане, журналисты тогдашнего, неукрощённого ОРТ буквально дергали солдат за рукав, спрашивая перед телекамерой: "Куда вас посылают? В какой район?" Да за такой открытый шпионаж расстреливать на месте надо! Ведь эти сведения предатели-журналюги тотчас передали бы Басаеву!.. Один солдат с брони отъезжавшего БТРа так и сделал: пальнул из автомата одиночным выстрелом. Правда, поверх головы оператора. Попужал его маленько. Как потом Доренко разорялся, возмущаясь этим предупредительным выстрелом!

   А здесь в американском журнале, что лежал в приёмной кардиолога, я прочитал статью, в которой автор жалуется на то, что во время войны против Ирака военные не допустили журналистов в зону боевых действий, за исключением "проверенных". Он пишет, что "СМИ должны служить тем, кем управляют (governed), то есть народу, а не правителям (governors)". И ещё: на днях американские власти правильно запретили делать снимки места трагедии, чтобы на них не наживались бессовестные дельцы. Кроме того, эти власти так же правильно не позволили показывать откопанные трупы, а тем более их фрагменты. Ведь цель террористов - запугать граждан данной страны. Одно дело, если граждане узнали о погибших. А другое дело - показывать убитых всей стране и всему миру. Последнее будет только увеличивать ужас ("террор" по-латыни) граждан и служить цели террористов.

   А в России антинародные СМИ при поддержке с Запада добились под видом права на "свободу слова" того, что показывали и показывают черепа, обгоревшие скелеты, скальпированные головы, горы трупов наших солдат в Чечне; обгоревшие, разорванные тела и их фрагменты погибших в результате авиакатастроф (то, что осталось от знаменитого офтальмолога Фёдорова, погибшего при крушении вертолёта, показали!), трупы бизнесменов с головами, простреленными киллерами и так далее. Это самый настоящий террор против населения страны! Они внушают народу и правительству, что это и есть свобода слова западного образца, что якобы на Западе так и делают!.. Да ни в коем случае! Здесь "окровавленные" тела можно увидеть только в голливудских боевиках, а в жизни совершенно правильно даже и трупов в пластиковых мешках на этот раз, по-моему, не показывали. И весь народ США это правильно понял.

   Из России всю эту иностранную агентуру типа НТВ надо гнать вон! Кстати, здесь, в США, похоже так и обошлись с... НТВ. На днях прекратили передачу последних известий "СЕЙЧАС" НТВ из России, которые мы здесь смотрели круглые сутки по несколько раз. Похоже, что их, не назвав причины, запретили потому, что хотя НТВ и сочувствует полностью США и унижает российское правительство, оно позволило себе взять интервью у ряда известных российских политиков и военных по поводу возможных настоящих организаторов терактов в Нью-Йорке и о перспективах войны США с Афганистаном. Некоторые из интервьюируемых заявили, что главные организаторы могут быть и не арабы, а люди западные. А что до Афганистана, то некоторые, как Руцкой, сказали, что воевать с афганцами дело бесполезное и бесславное (он на себе испытал). Оценки данных тем, отличные от оценок Госдепа, здесь считаются в настоящее время вражескими, и НТВ, похоже, закрыли в США по этой причине. Показывают только старые кинофильмы типа "Небесный тихоход" времён войны и дурацкие развлекательные программы "демократической" России. Уже и новый директор, некто Скворцов, появился здесь на русском канале. Очень плохо. Теперь я всю русскую информацию могу получать только через интернет и наши газеты.

   Вот так, учитесь, мистер-герр Путин! Мы знали от классиков марксизма-ленинизма, что буржуазия, когда её существованию угрожает опасность, сбрасывает с себя покровы демократии и показывает оскал своей диктатуры, доходящей порой до фашизма, но я не думал, что такой переход может произойти столь быстро и оперативно! Словно не переход, а переворот! Впрочем и раньше здесь мнения всех "независимых" частных каналов телевидения удивительно полностью совпадали по любому вопросу с мнением властей - будь то "миротворческое" нападение НАТО на Югославию, будь то "геноцид народа "Чечении", осуществляемый Кремлём". Путин это всё знает, но он у них на каком-то крючке. Ещё никогда за всю свою историю Россия не пропускала ничьи войска через свою территорию, как это правительство РФ разрешило американцам за доллары попадать в Афганистан и обратно. Это страшнее всех антинародных законов о земле, о КЗОТе и т.п., принятых новой, марионеточной Думой в угоду либерал-патриоту Путину и его западным друзьям. Теперь мы уже точно окажемся ВНУТРИ западной цивилизации, в которую так всё время лезли эти явлинские, немцовы, путины и прочие лиллипутины!.. Что с нами будет в таком окружении?!.

30 сентября 2001 г.

   P.S. Кое-какие последние известия («Сейчас») НТВ всё же стали показывать по русскому каналу, видимо, из боязни потерять подписчиков, но гораздо реже и не «в прямом эфире».

7 октября 2001 г.
Нью-Йорк.