Слышите? Ну, как же! Прочистите уши... Идёт массированная артподготовка к очередному юбилею великого писателя, живого-преживого классика (далее - ЖПК) Александра Солженицына, Нобелевского лауреата, почётного члена Американской Академии искусств (Российской вместе с покойным Яковлевым и здравствующим Феликсом Кузнецовым - тоже), наперсного друга Владимира Бондаренко. Уже даны несколько залпов.

Первый ещё в мае прошлого года он громыхнул сам: выпустил новое издание своего почти бессмертного «Архипелага ГУЛАГ». Без малого две тысячи страниц большого формата. Таким фолиантом можно убить носорога. Но, правда, тираж несколько меньше прежних миллионов - всего четыре тыщёнки.

Второй залп только что, в марте, бабахнула Людмила Сараскина, доктор филологии, блондинка: в «молодогвардейской» серии «Жизнь замечательных (а каких же ещё!) людей» вышло её сочинение о ЖПК. Тысяча страниц того же формата. Таким фолиантом можно бегемота контузить. 8 апреля, на Благовещение, по каналу «Культура» вещала о том, как при содействии этого замечательного человека мастачила свою увесистую книжечку. Сараскина, к слову сказать, - член жюри Солженицынской премии.

Её книга до того дотошна, так неуёмно копошится она в деяниях своего героя, что кажется, будто при этом собственноручно обшарила с ног до головы и его самого. И так именно установила и делится с нами своим открытием: в своё время у Александра Исаевича «было удалено болезненное левое яичко» (с. 175). Ликвидировано ещё одно «белое пятно» в истории русской литературы!

Третий залп в виде великих похвал труду мадам Сараскиной обрушил на нас со страниц правительственной «Российской газеты» сам товарищ Басинский Павел Валерьевич, несколько загадочный горьковед, обозреватель «Литературной газеты», случайно тоже член помянутого жюри.

В ближайшее время ожидаются ещё залпы Эдварда Радзинского, классика не менее живого, чем юбиляр,  Бориса Немцова, любимца богов и кумира Хакамады, а также Валерии Новодворской, в характеристике не нуждающейся.

ЧЕЛОВЕК БЕЗ ЛЕВОГО ЯИЧКА

Новое издание «Архипа» вышло спустя 35 лет после первого, парижского, контрабандного и почти через 20 лет после предыдущего, московского. Какие сроки! Ведь в тех изданиях было столько вранья, невежественного вздора, комической чепухи, не говоря уж о злобности, часто тоже комической... Казалось бы, за такое-то время можно было что-то поправить, сгладить, смягчить. Тем более, что подступают, ЖПК, последние сроки, а главный личный враг - Советская власть - повержен и задушен бандой мерзавцев при твоём, ЖПК, самом деятельном участии.

Леди долго руки мыла,

Леди долго руки тёрла.

Эта леди не забыла

Хруст задушенного горла...

Имя леди - Контрреволюция. Не забыли и джентльмены, помогавшие ей вместе с Солженицыным.

И что же? Он поправил, смягчил, сгладил. Что именно? Орфографические ошибки. Они в первом издании кишмя кишели, как блохи в шерсти бездомной собаки. Тому, кто не видел первое издание, трудно поверить, но там было, например, даже такое: КЕрилл, ВячИслав, Мао-дзе-Дун, КишЕнев, подписСи, карРикатура, восСпоминания, анНальное отверствие, ТарусСа, нивелЛировать, «ничком» вместо «навзничь» и т.п. Слава Богу, почти всё исправил. Даже анальное отверстие в порядок привел, реабилитировал. Но до того уровня грамотности, чтобы знать, как ставить знаки препинания или писать «приуменьшить», увы, ещё не дорос и продолжает шпарить с нобелевской самоуверенностью «прЕуменьшать»... «прЕуменьшить»... «прЕуменьшено»... Однако есть надежда, что через 35 лет, к своему 125-летию и это освоит.

Или вот как писал об одном немецком лётчике: «Он - знаменитый асС. Его первая кОмпания - война Боливии с Парагваем... вторая... третья... пятая - Кипр». За 35 лет понял, что надо писать «ас» и в данном случае - «кампания», но Кипр так и остался. А он тут нелеп, должен быть Крит: остров в мае 1941 года был захвачен немецким воздушным десантом (операция «Меркурий») - это самая крупная операция такого рода за всю Вторую мировую войну, почему о ней и помнят все её современники, кроме ЖПК.

 Но это ещё полгреха: что ж, перепутал два острова в одном и том же море. Но Александр Исаевич отчубучивает номера и покруче. Так, в Америке, выступая с антисоветской речью на одном митинге, он заявил: «Я был в тех войсках, которые шли прямо на Эльбу. Еще немного - и я пожал бы руки вашим солдатам на Эльбе, но меня арестовали». Некоторые слушатели прослезились. А на самом-то деле 48 армия, в которой служил Солженицын, «шла прямо» не на Эльбу, а на город Эльбинг, а это от Эльбы, от Торгау, где произошла знаменательная встреча, поди, километров 600-700. Город с рекой спутал! Мог бы вызвать на соревнование Буша-младшего, путающего Ливию и Ливан, Австрию и Австралию, Ирак и Иран.

Чем объяснить обилие таких чудовищных орфографических и иных нелепостей у ЖПК? Ведь человек же окончил не только среднюю школу, но и Ростовский университет, и два курса Московского института философии, литературы, истории. Притом в институте был Сталинским стипендиатом, диплом, как и аттестат в школе, получил с отличием. В чём дело? Тут есть две версии.

По первой всё объясняется ещё школьными и студенческими годами. Его первая жена Н.А. Решетовская вспоминала: «Муж порой казался мне машиной, заведенной на вечные времена. Даже становилось страшновато...». Его машинность, в частности, проявлялась в жуткой зубрёжке. Он наделал множество карточек, в которые заносил исторические события, даты, имена, афоризмы, и днём в свободное время постоянно перебирал их, вынимая из вазы на столе, а вечером и перед сном даже заставлял молодую супругу экзаменовать себя по этим карточкам в самые экстремальные моменты, когда ей хотелось совсем другого экзамена. К тому же юноша вел непомерно активную жизнь: учился на круглые пятёрки и был в школе старостой группы, потом - в двух вузах и в одном был комсоргом курса, выпускал стенную газету, участвовал в художественной самодеятельности, занимался на курсах немецкого языка, посещал кружок бальных танцев, предпринимал многодневные путешествия на велосипеде по Крыму и Украине, в лодке - по Волге ... И вот молодой организм не выдержал: от ежедневной зубрежки и постоянного перенапряга в голове всё перепуталось, ум зашёл за разум. Да ещё лет в тридцать ему впервые попал в руки словарь Даля. Этот словарь прекрасная вещь для тех, кто с молоком матери впитал чувство родного языка. А у Солженицына этого чувства не было и нет. Вот он и шпарит в полной уверенности, что это «по Далю»: «Она взросла неприобретливого склада»... «я потерял очень тёплую девушку»... «упущенные годы жгли его напрокол»... «мысли-кони застоялые играют в голове»... «Сколько раз не хожено в кино! Сколько жертвовано вечеринок!»... «В затылок свой я принял их свинец»... «Я недоумевал речами Бухарина» и т.п. Некоторые слова и обороты здесь формально образованы правильно, но только иностранец, выучивший наш язык, может сказать, допустим, «жертвовано», а русский человек - никогда!

По второй версии гомерическая безграмотность «Архипа» объясняется тем, что в его создании активное участие приняли эрудиты и стилисты из ЦРУ.

Новое издание окончательно убеждает в том, что Александр Исаевич, несмотря на все премии и ордена, тиражи и гонорары, звания и величания, увы, человек, как ныне деликатно выражаются, неадекватный или, если по-лагерному, малохольный. Неужели ни Ельцин, к которому он ходил в гости, ни Путин, который сам к нему ходил, ни Зюганов, пригласивший его на думскую трибуну, не поняли этого? А нам сдаётся, что ему заодно с левым яичком удалили и правое полушарие, где сосредоточены нервные клетки рассудка, памяти, знаний.  Ну, судите сами.

Была у меня соседка - милая старушка Эмма Григорьевна Герштейн, лермонтоведка. Лет в девяносто она написала «Мемуары» (М., 1998). Ей за них даже не то «Букера», не то «Антибукра» выдали. Там много интересного и загадочного. Например, пишет, что всю жизнь перед ней маячили, её окружали «люди в голубом». Вот она едет куда-то на бричке, а «рядом - два командира в фуражках с голубым околышем. Это гепеушники!» (с.398). Вот стоит в очереди за железнодорожными билетами в Метрополе: «Меня поразило количество гепеушников. Все залы были залиты голубым цветом их фуражек» (с.401). Села в поезд и опять куда-то едет: «У окна сидел блондин в фуражке с голубым околышем и не сводил с меня глаз» (с.59).

То же самое и в «Архипке». Там есть целая глава страниц в тридцать, так и названная - «Голубые канты», где живой классик восклицает человеческим голосом: «Почему так цепко уже второе столетие они так дорожат цветом небес? При Лермонтове были - «и вы мундиры голубые», потом - голубые фуражки, голубые погоны, голубые петлицы...».

Ну, во-первых, американо-российскому академику по разделу изящной словесности надо бы знать, что стишок, из коего приведены слова о голубых мундирах, это не Лермонтов, о чём именно эти слова и свидетельствуют. Мундиры были не голубые, а синие. Лев Толстой однажды в молодости записал в дневнике: «Я на примете у синих». А Лермонтов был неплохой живописец и не мог путать цвета даже близкие.

Но дело не в этом. Убийственная суть состоит в том, что в Советское время голубой цвет никогда не принадлежал ни ГПУ, ни МВД, ни КГБ, а исключительно авиации, только ей. Так что тот блондин, который в вагоне не сводил глаз с Эммы Григорьевны, был лётчик, возможно, лихой парень, он, должно быть, просто любовался ею, не мог отвести взгляд, но не решился заговорить. У неё был шанс познакомиться и, может быть, устроить свою личную жизнь, а она, напуганная такими, как сама, каждый раз дрожала от страха при виде голубого околыша, может, поэтому и осталась на всю жизнь старой девой и умерла в одиночестве.

Но что взять с древней старушки! Она же в армии не служила, с КГБ дел не имела, в лагере не сиживала - кто-то брякнул ей по невежеству, а она по наивности и поверила, что голубой цвет - КГБ! Да тут ещё стишок, который она считала лермонтовским.

Однако же как быть с живым классиком, который именно служил, именно имел дело, именно сиживал и видел своими глазами офицеров и солдат МВД и КГБ, как и ВВС, множество раз? Увы, нет никакого другого объяснения его единомыслию с Герштейн, кроме закоренелой неадекватности, по-русски говоря, тупости. Тем более, что он поносил «голубые канты» первым и был гораздо более молодым, чем скорбная старушка - царство ей небесное! - возможно, от него и заразившаяся страхом перед славной советской авиацией.

Если у вас, мадам Сараскина, есть иное объяснение этому диву дивному, приятно будет узнать.

Или вот ЖПК пишет, что одна знакомая божилась ему, что в ссылку она ехала в купе, в которое утрамбовали 30 дряхлых набожных старушек. Это при норме-то четыре старушки! То есть норма попрана в семь с половиной раз.

А другой приятель клялся, что три недели ехал в Москву из Петропавловска в таком же купе, в которое было запрессовано 36 человек. Девятикратное попрание нормы! ЖПК этому верит и нас убедить старается, даже не объяснив, что это за Петропавловск. Их же два: в Казахстане и на Камчатке.

Но ведь для него и это не предел. Вперед и выше, живой классик! «В камере вместо положенных двадцати человек сидело 323» (1, 479). Шестнадцатикратное зверство!.. Так всё это было в прежних изданиях, так и в нынешнем. И раньше, и теперь своё кредо в этом вопросе он формулирует так: «Говорят... Почему не поверить!» (2, 98) Или: «Нельзя проверить, но как-то верится» (1,405).

Иногда Солженицын задает себе вопросы поистине онтологического характера. Например: «Не трус ли я?» (1, 489). И приходит к выводу: «Мне кажется, что нет». А какие доводы? Первый: «Я совался в прямую бомбёжку в открытой степи». Зачем совался? Для интереса? Молчит. Как же верить? А путь 48-й армии хорошо известен, и никакой «степи» на нём не было, а всё больше леса да болота. Второй довод: «Решался ехать по просёлку заведомо заминированному противотанковыми минами». Зачем? Какая нужда? И на чём ехал? Опять молчит. Может, на велосипеде? Он у него был на фронте, как и раскладной стол. А противотанковые мины взрываются только под танками при давлении не менее 200 килограмм. Так что, по такому страшному просёлку можно проехать и на лошади, и на мотоцикле, и на «газике», и пешком пройти, да и плясать можно.

Третий довод: «Я оставался вполне хладнокровен, выводя батарею из окружения и ещё раз туда возвращаясь за подкалеченным «газиком». Да что ж это, прости Господи, за окружение, из которого можно выйти, не применив оружия (уж он о кровопролитии не умолчал бы!), потом свободно войти туда и опять свободно выйти с «газиком», едва ли не на руках таща калеку. А было это в Восточной Пруссии в самом конце января 1945 года, когда уже самих немцев окружали и нужна им была солженицынская батарея звуковой разведки, как собаке пятая нога. Впрочем, нет, как раз лишняя нога им тогда, возможно, пригодилась бы, чтобы драпать быстрей.

Словом, не убедил нас ЖПК в своей храбрости.

А у него ещё вопрос: «А не подлец ли я? Мне казалось, что нет» (1, 490). Ну, это только казалось. Все три тома «Архипа», да и вся его жизнь доказывают обратное.

Ему надо бы задать себе ещё один вопрос онтологического смысла: «А не болван ли я?»

Действительно, ведь если бы человек соображал, то хотя бы спустя 35 лет (тогда, мол, погорячился), хотя бы на краю жизни исправил эти гомерически-комические цифры о купе и камерах. Ведь и десять человек в одном купе - ужасно, и пятьдесят человек в камере на двадцать - кошмар, но по крайней мере это гораздо более правдоподобно. Нет! Ему непременно надо 10-20-кратное превышение. А это уже просто физически невозможно, значит, ни один разумный человек и не поверит. То есть ЖПК энергично, неутомимо 35 лет работает против самого себя, но не видит этого, не может сообразить. Как называют тех, кто не соображает, мадам Сараскина? Или голубой цвет принимает за малиновый? Кто эти люди? Куда их помещают?

А что вы скажете, мадам, о таком чуде. Ваш классик пишет, что женщине, оказавшейся в тюрьме, первый же вопрос был задан такой: «Итак, за что вы сюда попали?». И естественно, классик возмущается: «То есть сам скажи, помоги накручивать!».

С таким же закономерным негодованием уверяет, что «в 1920 году, как вспоминает Эренбург, ЧК поставила перед ним вопрос так: «Докажите вы, что вы - не агент Врангеля». Где это Эренбург вспоминал, неизвестно, источник, как это у ЖПК сплошь да рядом, не указан. Напомню лишь, что в начале 1921 года Эренбург с советским паспортом был командирован во Францию.

И вот завершение: «Прошел слух (где прошел?) в 1918-20 годах (Шурику было тогда не больше года, а он уже антисоветские слухи ловил), будто Петроградская ЧК и Одесская осужденных не расстреливали, а кормили живьём ими зверей городских зверинцев». Да почему ж не расстрелять прежде? Ведь куда как проще было бы. Мадам, а вы чем кормите свою кошку?

Читаем дальше: «Я не знаю, правда это или навет». Не знает, а 35 лет брешет. И вот главное: «Но я не стал бы изыскивать доказательств (Почему «бы»?): по обычаю голубых кантов (лётчиков!) я предложил бы им самим доказать нам, что это невозможно» (с.165). Какая лёгкая переимчивость у негодяев, самим же и придуманных!

Ну, если так, ЖПК, то могу сказать вот что. В 1994 году в Москве прошел слух, будто Дмитрий Тюрин, сын Светловой от первого брака, не своей смертью умер 18 марта этого года, а отчим, у которого уже росли трое сыновей от Светловой, сжил его со света (может, и отдал живьём на съедение собакам). Я не знаю, правда это или навет. Но я не стал изыскивать доказательства: по обычаю  легко принятому Солженицыным, я предлагаю ему самому доказать нам, что это невозможно. Не обременял ли пасынок-то?». Мое предположение гораздо правдоподобней: ведь оно касается лишь одного человека, от одного можно ожидать чего угодно, а Солженицын говорит о множестве людей.

Особенно убедительно свидетельствует о полоумии классика его рассуждения и цифры о репрессиях. Вот хотя бы... «Говорят, в 1929 году расстреляли 35 тысяч бурят-монголов» (1, 62). Но ведь ещё говорят, что никаких бурят-монголов никогда и не существовало. «В Ленинграде сажали четверть города» (1,29). То есть, тысяч 250? «Была амнистия белым казакам. Многие вернулись из-за границы, получили землю. Позже всех посадили» (1,51). Всех до единого! «С конца лета 1941 года в лагеря и тюрьмы хлынул поток осуждённых окруженцев» (1,86). Да, окруженцев было немало, но, как в большинстве своём ни в чём не виновных, их тут же направляли в другие части. Почитай об этом, дядя, хотя бы в воспоминаниях маршала Рокоссовского. «Был поток заключённых, которые, как началась война, не сдали радиоприёмники или радиодетали. За одну найденную радиолампу давали 10 лет» (1,85). Да, 25 июня вышло постановление правительства о сдаче приёмников, и не о каких 10 годах там ни слова (Органы Госбезопасности в Великой Отечественной войне. М., 2001, т.2, кн.1, с.75). Но - «поток» осуждённых!.. Во-первых, до войны радиоприёмники имели не очень-то многие даже в Москве. Из моих знакомых, например, только в семье одноклассницы Нины Головиной, моей возлюбленной. Так что даже если бы все владельцы приёмников не сдали их и были осуждены, то «потока» никак не получилось бы. Но, во-вторых, советские люди были законопослушны, и не сдать приёмник могли только злостные единицы вроде Солженицына, если бы не были трусливы. А сдавали их в почтовые отделения. И я сам помогал в этом однокласснице Нине. В-третьих, какую опасность могла представлять радиолампа? Даже этого не соображаешь? «Победа под Москвой породила новый поток - москвичи, которые не эвакуировались. Они подозревались в ожидании немцев» (1,87). Да, среди трех миллионов москвичей водились и такие экземпляры, которые ожидали немцев, например,  писатель Юрий Нагибин и его друзья, он сам написал об этом в воспоминаниях. Думаю, что и отец Сванидзе ждал, и мать Радзинского. Но их, к сожалению, не арестовали, а за казенный счёт отправили в Ташкент. Остальные три миллиона москвичей ушли на фронт, работали на заводах и фабриках, строили оборонительные сооружения... Лично я тоже не эвакуировался, а работал на авиационном заводе им. Лепсе, потом - на ткацкой фабрике, потом - армия, фронт... Не забыл ЖПК, конечно, и «поток евреев», который, правда, только «стал намечаться», говорит: «Кажется(!), Сталин собирался устроить большое еврейское избиение» (1, 97). Кажется - перекрестись.

А ещё, говорит, был поток из двенадцатилетних пацанов, которым давали по 25 лет за украденный огурец (1,94). Ах, Господи, даже если вдруг в виде исключения это оказалось бы правдой, то ведь когда было! А вот ныне, в пору цветущей демократии, в сооружении коей Солженицын с супругой приняли столь выдающееся участие, профессор Л. Пичурин, член Томской областной Комиссии по вопросам помилования, рассказывает, что женщину, укравшую в магазине 56 рублей, осудили на 6 лет - на такой же срок осудили и убийцу («Советская Россия», 8.4.08).

И нет конца могучему солженицынскому потоку полоумия и бесстыдства! «Известный Стельмах расстреливал днём прямо во дворе, так что другие осуждённые могли видеть» (1,276). Да это не известный ли писатель Михаил Стельмах, Герой Социалистического труда, Ленинский лауреат, расстреливал своих критиков и так притом, чтобы другие критики видели? «В 1939-40 годах под сводами Бутырской тюрьмы бродили цифры-слухи... Говорили арестованные ежовцы, что за эти два года расстреляно 500 тысяч политических и 480 тысяч блатарей» (1,400). Сам-то Солженицын оказался под помянутыми сводами только в 1945-м, так что своими ушами даже и слышать-то не мог. Но кто были эти болтливые «ежовцы»? И кому они запускали под череп эти «цифы-слухи» о своих преступлениях? И не разумнее ли им было помалкивать? Надо бы знать, наконец, что «блатарей» всегда раза в два-три больше, чем политичских. «Из Краснодара свидетельствуют (Кто - кому?), что там в 1937-38 годы каждую ночь расстреливали больше 200 человек! По другим источникам, на 1 января 1939 года расстреляно 1 миллион 700 тысяч» (1,401). Но ведь по этим другим источникам получается, что ежедневно расстреливали по 2300 человек, т.е. в десять раз больше, чем по первому источнику. Ничего себе дистанция! Чему же верить? Кроме того, население Краснодарской области было тогда около 3,5 миллионов человек. Значит, расстреляли в эти два года каждого второго жителя. А если исключить детей, то, пожалуй, - почти всех взрослых. И ведь сколько ещё лет было впереди! Так, стоеросовый?

«Двенадцатилетние пацаны получали по 25 лет» (1, 94)... «Вот как именно пытали... 31 способ!.. Надо ли описывать дальше?» (1,117) ... Максим Горький, приехав на пароходе в Соловки, побеседовал там с мальчишкой. И что? «Едва отошел пароход - мальчика расстреляли» (1,51) ... «Груды жертв!.. Холмы трупов!» (1,81) Горы вранья! И по ним ЖПК добирается до 106 миллионов жертв.

С особым блеском Солженицын явил нам своё полоумие на страницах о строительстве Беломорско-Балтийского канала (ББК). Перечислив, как на подбор, восемь еврейских фамилий среди руководителей строительства да приплюсовав к ним «37 чекистов, которые были на канале» (получается 45), обозвав всех «наёмными убийцами», ЖПК заявил: «За каждым надо записать тысяч по 30 жизней». Получается 1 миллион 350 тысяч. Но почему по 30? Откуда взял? Да всё оттуда же - из переполненного желчного пузыря. Так было в первом издании (2, 99). Но этого при демократии ему показалось мало. Теперь желчный пузырь просто лопался, и он к радости Ельцина накинул ещё по 10 тысяч на каждого (2, 79). Это уже 1 миллион 800 тысяч. Да ещё, говорит, обязательно надо накинуть такие же 40 тысяч на каждого из 37 писателей, которые ездили на Беломорканал, а потом написали об этом книгу. Это - 1 миллион 480 тысяч. Следовательно, в итоге - 3 миллиона 280 тысяч самодельных трупов. А теперь надо сообщить, что число строителей канала не превышало 125 тысяч (М. Моруков. М., 2006. с.84). Это, кажется, в 30 раз меньше всех убитых Солженицыным своим тупым лбом. А на самом деле умирали? Конечно, как во всяком большом скоплении людей. Есть и на сей счёт данные. В 1931 году умерло 1438 человек, в 1932-м - 2010 (там же), что составляет чуть больше 2% от ежегодного общего числа строителей.

 Вы понимаете, читатель, что за картина открылась? Если взять всё тупоумное вранье болвана Сванидзе и помножить его на всё тупоумное вранье балбеса Млечина да прибавить к сумме всё вранье Чубайса и девственницы Новодворской, то в сумме это составит лишь 1% вранья Солженицына.

В следующий раз мы займёмся исследованием умственного и нравственного уровня мадам Сараскиной, доктора наук, блондинки.