1941-й Дмитрий Селезенев встретил человеком опытным: Хасан, морозная финская кампания -- его университеты. Никого не щадили ни пуля, ни сабля, ни природа. На востоке -- песок и жажда, на западе -- промерзающие до дна речки. Не всякому уготовано такое испытать. И увидеть. Да и родился он тоже в войну, только в первую империалистическую -- в сентябре 1914-го, в Котельниче Вятской губернии. А через четверть века оказался далеко -- в освободительном походе в отданных по закулисным интригам Антанты нищей Польше западной Белоруссии и Украине. Там-то не только крестьяне, но и сама земля встретили русских тепло. "От урожая яблок в ту осень ветки ломались, -- запомнил то время белорус, а ныне кировчанин Иосиф Петрович Мартуль. -- От души угощали тогда красноармейцев и командиров. Но бесплатно они не принимали наших гостинцев. Хоть 3 -- 5 копеек да дадут. Три дня и три ночи гремело шоссе от проходящей техники".

"Ну и молодцы Советы, -- цокали языками мужики, -- сколько наделали машин! Значит, у нас появятся плуги, косы, топоры. В России железо дешевле. К сильной державе присоединяемся -- будет кому нас защищать".

Возможно, и проехал тогда мимо белорусского мальчика Мартуля молодой котельничанин Селезенев, не ведавший, что через пару лет станет встречать 24-ю годовщину Великой Октябрьской социалистической революции на Красной площади. Фашисты, находящиеся в полусотне километров от нее, наметили там свой парад. Швейцарские часы приготовили в ящиках, ожидая вожделенную победу над славянами, большевиками и евреями.

-- Как у кадрового командира, у меня было мобилизационное предписание. В нем указывалось место и время явки, -- рассказывает Селезенев о начале Великой Отечественной. -- Мы имели право на литерный проезд в часть и уже на третий день оказались в Горьком. Масса добровольцев в военкоматах. Ими долг и совесть двигали. Таких нынче поискать. Танковые клинья Гудариана стремительно продвигались в центр страны. Тула с ее арсеналом стала последним щитом на их пути.

-- Я помню, как в 1967 году в Центральном доме журналистов маршал Соколов удивлялся судьбе провалившегося в сентябре-октябре немецкого наступления по Минскому шоссе. Порой, говорил он, на их направлении не только пушки -- живого красноармейца нн оставалось. Василий Данилович, тогда генерал-лейтенант, начальник штаба Западного фронта, объяснял пробуксовку нашествия мужеством и стойкостью оборонявшихся в районе Смоленска. Как теперь известно, многое решалось минутами.

-- Это правда, -- вспоминает Селезенев. -- Командир нашего полка получил приказ подобрать (не направить!) 12 человек для Москвы. В нашем 472-м артиллерийском полку Резерва Верховного Командования были 24 гаубицы, тягачи "ЗИСы", около 300 душ. Вес одного снаряда -- 41 килограмм.

О параде узнали буквально за десять минут до его начала. Значит, состоится, как обычно, как и в мирное время? Вспоминается сейчас все это. О-го-го!

-- Кто находился на трибуне Мавзолея?

-- Видел Буденного, он принимал парад как заместитель наркома обороны СССР. И, конечно, Сталина.

-- О чем думалось?

-- Как и каждому наверняка - быстрее уничтожить врага.

Почти документально описал те моменты Константин Симонов в "Живых и мертвых":

"Витрины магазинов были забиты досками и фанерой и загорожены мешками с песком. Войска, которым предстояло участвовать в параде, еще не двинулись к центру, пешеходов не было. По всей улице Горького, от площади Маяковского до самого телеграфа, стояли в два ряда танки. Их было не больше бригады, но все это серьезные машины -- "тридцатьчетверки" и KB, а не Т-26, которые немцы жгли почем зря в начале войны. Команды "Смирно!" eщe не было подано. В строю переговаривались о том, как их бросят после парада на фронт: своим ходом, на машинах или эшелоном? Второй и главной, темой разговоров был парад и будет ли на параде Сталин. Большинство считало, что будет, но были и сомневающиеся.

-- Я бы вовсе не разрешил ему сюда, на площадь, являться. Мало ли чего? -- кивнул автоматчик на серо-белое, туманное, низкое небо. -- Побоялся бы за него!

-- Смотри, смотри... -- в самое ухо зашелестел автоматчик. И так же, как тысячи других людей, выстроенных вместе с ним на площади, сквозь белую сетку все гуще сыпавшегося снега Синцов увидел Сталина, стоявшего в своей солдатской шинели на своем обычном месте на крыле Мавзолея.

Серпилин как-то даже не очень вслушивался в глуховатый, усталый голос Сталина, а просто смотрел на него. Сталин стоял и говорил. Немцы были под Москвой, а он стоял на Мавзолее и говорил. И перед Мавзолеем стояли войска, и это был ноябрьский парад в Москве, и именно в этом и состояло то главное, что чувствовал в те минуты Серпилин. "Да, наверное, и все другие, -- подумал он. -- Сталин сегодня снова сделал то, на что мало кто решился бы на его месте: провел этот парад, имея под Москвой восемьдесят немецких дивизий. Не верю, чтобы они парад в Берлине устроили, если бы мы были от него в шестидесяти километрах".

-- А правдиво у Симонова, - подтвердил мне Селезенев. -- Погода тогда стояла не как сейчас -- градусов под сорок мороза. Поглядывали мы в небо: "Ну, грянет!" И радовались маскирующему снегопаду. Сталин, подходя к микрофону, отдал приказ включить все радиостанции, но пока успели это сделать, прошли еще минуты, и люди услышали речь по радио с ее половины, как пишет там Симонов. -- Все, конечно, были воодушевлены, вспомнили довоенные демонстрации. Причем накануне, как всегда, состоялось торжественное заседание в честь праздника. Устроили его в самой глубокой станции метро "Площадь Маяковского", и даже с буфетами, напомнившими участникам мирное время. И.В. Сталин в докладе, передававшемся на всю страну, заявил, что гитлеровскую Германию ждет неминуемое поражение.

-- Как выглядел Мавзолей В.И. Ленина?

-- Привычно. Часовые в глубине стояли. Ельцинская власть этот пост решилась упразднить.

-- Сильное впечатление осталось от сибиряков?

-- Так прозвали кадровое пополнение, которое уже успели сюда подтянуть из округов, даже с Дальнего Востока. Сибиряки, здоровые, крепкие, в фуфайках, стеганных брюках и валенках, при пулеметах и 82-миллиметровых минометах, даже своим видом укрепили дух, который у московского населения доходил до паники в середине октября.

-- В те дни уже эвакуировали в Куйбышев правительство, и Иосиф Сталин, дойдя до вагона, вдруг передумал и возвратился в Кремль. Он понимал, какая ответственность лежит на нем. И каком пример. Может, в тот миг и решил во что бы то ни стало удержать Москву.

Сколько подвигов совершили тогда по зову сердца простые люди! Виктор Талалихин, еще в августе применивший ночной таран бомбардировщика, 28 панфиловцев и их политрук Василий Клочков с призывом: "Велика Россия, a oтступать некуда -- позади Москва!", уничтожавшие танки у разъезда Дубосеково по Волоколамскому шоссе, Зоя Космодемьянская...

О русской мученице мы узнали в 42-м году, когда ей первой из женщин было посмертно присвоено звание Героя Советского Союза.

-- С парада прямо на передовую?

-- Перед этим поступило распоряжение снять связь из кузовов ЗИСов и поставить скамейки, а с Красной площади отправились на подготовленные позиции.

Откроем документы того исторического утра. После рапорта С.М. Буденному командовавшего парадом генерал-лейтенанта П.А. Артемьева, командующего Московским ВО, и объезда войск с речью к красноармейцам и народу страны обратился председатель Государственного комитета обороны Верховный Главнокомандующий и Нарком обороны СССР И.В. Сталин. Как в белом стихе, характерном его логике и стилю, прозвучали слова: "На вас смотрит весь мир как на силу, способную уничтожить грабительские полчища немецких захватчиков. На вас смотрят порабощенные народы Европы, подпавшие под иго немецких захватчиков, как на своих освободителей. Великая освободительная миссия выпала на вашу долю. Будьте же достойны этой миссии! Война, которую вы ведете, есть война освободительная, война справедливая. Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ наших великих предков -- Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова! Пусть осенит вас победоносное знамя великого Ленина!"

Торжественный марш открыли курсанты минометно-артиллерийского, имени Верховного Совета РСФСР и Окружного военно-политического училищ, вслед -- полки 2-й Московской и 332-й Ивановской имени М.В. Фрунзе дивизий, 1-й полк отдельной мотострелковой бригады особого назначения, истребительный мотострелковый, полк дивизии особого назначения имени Ф.Э. Дзержинского, Московский флотский экипаж, особый батальон военного совета московского ВО и Московской зоны обороны, батальон бывших красногвардейцев -- ветеранов, два батальона Всевобуча. Затем эскадроны кавалерии, тачанки, моторизованные части, артполки, сводный зенитный полк ПВО, танковые батальоны резерва Ставки. Из-за пурги не участвовала наша авиация.

В этом строю несгибаемых и стальных проследовал Селезенев в не известное ему будущее, которое таило четыре ранения и контузию со справками из эвакогоспиталей, начинавшимися словами и числами: "В боях за Советскую Родину 28.12.1941, 8.06.1942, 10.03.1945...". Он не ведал еще, что эти пометы судьбы останутся в его орденах и медалях, в их числе -- "За оборону Москвы". А пока он двигался в западном направлении. Враг в этот момент превосходил в людях вдвое, в танках в полтора, в артиллерии -- в два с половиной раза. Позиции оказались в районе Химок, у станции Долгопрудной вполне подготовленными.

По решению ГКО, на ближних подступах еще с 12 октября строился главный рубеж в форме полукольца в 15 -- 20 километрах от города, другой проходил по Окружной железной дороге. Вся система называлась Московской зоной обороны. На ее сооружение мобилизовали 450 тысяч жителей столицы, три четверти из них составляли женщины.

-- Жалко и сейчас их, -- вспоминает Селезенев. -- Донимали обстрелы, наглость воздушных стервятников, крутая непогода, бескормица. Но они рыли окопы, противотанковые рвы глубиной три метра. Видел все это с наблюдательного пункта на дороге в Москворечье.

Перед контрнаступлением 5--6 декабря отсюда началась мощная артиллерийская подготовка. Здесь немцы по-настоящему узнали, что такое наши "Катюши". Сопротивление германцы оказали слабое. Форма у них осталась летняя -- пилотки, шинельки, сапоги. На Бородинском поле, где Селезенев сражался в составе истребительного противотанкового полка, немцы не успели уничтожить памятники Кутузову, Багратиону, Барклаю де Толли, здание музея, хотя экспонаты и саму деревню спалили.

Гитлер отчаянно стремился до зимы воцариться в Москве, но потерял здесь свыше 400 тысяч человек, 2500 орудий, 1300 танков и более 15 тысяч машин. Захватчиков отбросили на 100 -- 250 километров и полностью освободили Московскую, Тульскую и Рязанскую области. Миф о непобедимости вермахта впервые с начала Второй мировой войны рассеяли именно русские люди.

-- Как-то я слышал, как через годы объяснял проявление массового героизма участник той битвы генерал Белобородов: это когда поднимаются в атаку, а то и в рукопашную, все бойцы.

-- Наше дело было правое. В оккупированных районах партизаны вели рельсовую войну. Как трудились в тылу, земляки по себе помнят.

-- Конева не довелось встречать? Он ведь после освобождения Можайска выступал на митинге.

-- Еще в 38-м знал о нем по Дальнему Востоку. А во время Великой Отечественной, когда находился на переправе через Вислу на Сандомирском плацдарме, видел, но не знал, что он земляк.

-- По наградам можно проследить ваш боевой путь: Курская дуга, Днепр, Белоруссия, Карпаты, Польша. Орден Красного Знамени, наверняка, о важном напомнит.

-- Его я получил в последний год войны в Чехословакии. Там на окраине городка Пордубицы в конторе галантерейной фабрики разместили штаб батальона, откуда я корректировал огонь батареи. Ее позиция наводилась километрах в полутора. Немцы навалились крепко, и ребята оставили пушки, прихватив с собой орудийные замки. Из такого трофея, понятно, не постреляешь. Но и нас фрицы не оставили в покое. Атака за атакой. Через окна к нам стали влетать гранаты с длинными деревянными ручками. Мой ординарец Юдин, которого по амнистии, как и остальных, кроме рецидивистов, осенью 1941 года выпустили из московской тюрьмы (попался на семь лет за воровство из кассы), хватал эти гранаты и бросал обратно вниз по лестницам в наседавших немцев. Нас шестеро, их не одна рота. Патроны кончаются, стали разбирать трубу, где прятали знамя, в ход пустили уже кирпичи. Отправил своего связного татарчонка за подмогой. Его, пока из окна выбирался, подстрелили. Жаль бедного до сих пор. Оставался последний шанс -- огонь на себя. Позывной, координаты, прицел -- 50, ориентир сообщаю в штаб артиллерийского полка.

Тут наука простая: два снаряда пробных, а третий в цель -- значит, по нам. Артиллерийская вилка называется. Нас уже на последний, третий, этаж загнали. И вот разрывами начали отсекать озверевших врагов. Позднее вокруг здания насчитали до 70 трупов.

В самой Праге побывать не довелось. Чехи мне тогда понравились. Встречали нас с радостью. Орден получал после Победы, когда вернулся из госпиталя. В штабе полка достали бочку пива, два литра спирта -- ну и обмыли. На фронте с горячительным обходились круче. В белорусском городе Калинковичи, когда его освобождали, командир разведроты по приказу комполка расстрелял белую цистерну со спиртом, чтобы не соблазнилась пехота.

-- Юдин остался в живых?

-- После очередного ранения я потерял его след. Экземпляр он норовистый. Повадился к чешке. Пришлось отпускать на сутки, хотя за самоволку свыше двух часов грозил ревтрибунал. Не отпусти -- все равно уйдет. На фронте из прощенных зэков встречалось немало. В нашем батальоне под Москвой было 28. Ведь до войны законы действовали крепкие: поднимешь кулак на кого - схлопочешь три года.

-- Видел у вас фотографию с конем.

-- Тут история. У станции Понари, еще до Курской дуги, отправился верхом в разведку и напоролся в метель на засаду. Конь, не помню уж кличку, от выстрелов метнулся и убежал, я свалился и затаился в белом полушубке. Если бы тем выдержки побольше, могли получить прямо в руки в моем лице трофей и "языка". Навсегда запомнил зарытых по пояс у завалинки избы и расстрелянных фашистами красноармейцев.

-- Наверное, у любого фронтовика как награда, так и ранение до нее?

-- У меня под правой лопаткой осколок полтора на полсантиметра, рентген показывает. А в другом случае в 1945 году в Чехословакии осколок под сердцем прошел. Хирург сказал, что в рубашке родился, хотя спасла фуфайка. Днепр дважды форсировал. На правом берегу нос почти оторвало, а там ведь не пришьешь в боевом обстановке. Пришлось переправляться назад в медсанбат. Вон шов остался.

-- Я и не заметил.

-- Вот если в воронке схоронишься, второй раз снаряд в нее не упадет. Закон баллистики. Мы всегда так подсчет немецких самолетов вели.

-- Справедливо называют службу ратным трудом?

-- Какую ни возьми операцию, в которой участвовал, пришлось попотеть. Земли сколько перелопатил наш брат! Представлю в мыслях Карпаты, как на высоту 749 метров пушки тянули. Во работа была! Пехота поднимать нам помогала.

-- Из командиров особо кто-то запомнился?

-- Начальник разведки нашего артполка Минасьян. Рисковый. Всегда говорил: "Не боюсь!" А другой -- Гвилия, начальник артиллерии дивизии. Ну и зверь. Офицеров палкой бил. Меж ними кошка пробежала. К тому же первый -- армянин, этот -- грузин, а неприязнь какая-то давняя, старорежимная. Минасьян погиб, по-моему, где-то у Днепра, а Гвилия -- у переправы на Висле.

* * *

Вот и прошли мы с Дмитрием Семеновичем Селезеневым немеркнущий путь советских непокоренных людей от стен Кремля и Мавзолея, который длился 1418 дней и ночей.

А.ЛЫЧКОВ.

Киров.