— Ваши первые впечатления после трех дней на свободе?

— Эмоции, которые я сейчас испытываю, одни из самых сильных в моей жизни. Я несколько лет был лишен общения с близкими, возможности свободно ходить по улицам, разговаривать с людьми. Четыре с половиной года находился в замкнутом пространстве. Ты выходил на воздух — понятное дело, — но все огорожено забором, видишь узкий круг людей и больше ничего. Когда выходишь, сносит немножко крышу — в хорошем смысле. Ярчайшие эмоции, эйфория, как заново родился. Сейчас у меня такие сказочные дни — всё и все радуют, люди, жизнь — все прекрасно. Даже несмотря на то, что в интернете всякую ерунду пишут.

— Что за ерунду?

— Я плавно вхожу обратно в интернет, стараюсь дозировать — сразу обрушивать на себя такой поток информации опасно для деятельности головного мозга. Но все равно читаешь какие-то глупые комментарии про себя. Что я выйду и начну обслуживать Кремль, или, наоборот, через месяц опять в тюрьму сяду. Я с юмором ко всему отношусь, не знаю, сколько это продлится, но пока полный позитив. Я уже ходил по улицам, некоторые люди даже подходили, жали руку — мне это было странно. Удивительно, что какие-то люди помнят, это приятно.

— У вас появилось ощущение, что Россия изменилась за это время? Прошло немного времени, но случилось слишком много событий.

— Я бы не сказал, что есть ощущение, будто все кардинально изменилось. Те же люди, обстановка вокруг. Политическая обстановка, конечно, изменилась, но каждый год что-то меняется. Не скажу, что что-то необратимое произошло. Изменились нюансы — будем к ним приспосабливаться. В целом, думаю, удастся довольно быстро адаптироваться к реальности.

— Все же произошло, как минимум, одно принципиальное изменение — Крым.

— Ситуация не такая, что люди, здороваясь с тобой, спрашивают «Ты за Крым или против?» — и если ты с ними не совпадаешь, отходят и проклинают тебя. Не так все ужасно. Наверное, дальше я больше это почувствую, но люди адекватные всегда найдут общий язык. Я свою позицию еще в 2014 году выразил, когда был под домашним арестом. Для меня главное — волеизъявление граждан. Может, этот референдум 2014 года не был идеальным по форме и организации, но, думаю, что если сейчас его организовать по всем международным стандартам, результаты бы не сильно отличались. У меня много знакомых в Крыму — настроения не сильно изменились, и тогда они были пророссийские, и сейчас.

— Вы говорите «не идеальным по форме» — вообще, там все контролировали российские военные.

— Конечно, процедура была организована на скорую руку. Там были эти люди, но у меня нет информации, что они кого-то под дулом автомата вели голосовать. Мне кажется, что это преувеличенная ситуация, будто там все были обязаны голосовать. Мы видели эти кадры, сообщения СМИ — большинство людей шли голосовать по зову сердца.

У меня больше вопросов к нашей власти из-за того, что они в целом упустили ситуацию по Украине. На [бывшего президента Украины Виктора] Януковича слишком полагались, ослабили бдительность. Выделялись же большие деньги на развитие общественных организаций на Украине, выступавших за развитие взаимоотношений с Россией. Они должны были сыграть мобилизующую роль, показать, что не вся Украина разделяет неонацистские лозунги, которые, конечно, звучали [на Майдане во время антиправительственных выступлений в 2013–2014 годах]. Они должны были не дать осуществиться дальнейшем событиям в том виде, в котором они осуществились.

— А в каком виде, по-вашему, события на Украине должны были осуществиться?

— В виде уличной мобилизации — как поднялся Донецк, или как в Харькове пытались. Еще не было никаких вооруженных столкновений, просто люди выходили к администрациям, говорили, что не приветствуют события в Киеве — по содержанию. Уличный протест — нормально, но содержание Майдана, конечно, меня не радовало. [Нужно было дать] максимальные полномочия регионам, чтобы не были ущемлены люди, которые хотят говорить по-русски, вести бизнес с Россией. Все происходящее для меня — большая боль, потому что у меня родственники с Украины, жена.

И из-за позиции по Крыму я наверняка попал в черный список [невъездных на Украину], и не смогу повидаться с родственниками. Вот это для меня чудовищно. Надо всеми силами идти к миру с Украиной, это наш самый братский народ. Возможно, улучшение произойдет со сменой власти и в Киеве, и в России.

— А вам кажется, что в России такое скоро произойдет?

— Все всегда возможно. Просто для этого необходимо стечение ряда факторов. В этом году мы отмечаем события 1917-го — если посмотреть, сколько факторов тогда совпало, становится понятно, как в истории такие вещи происходят. Как говорил Ленин: «Вчера было рано, завтра — поздно, а сегодня надо действовать». Потенциальные возможность для смены власти есть. Есть политические настроения среди наших граждан. Я в тамбовской колонии общался с заключенными, которые хоть и далеки от политики, настроены к власти критически.

— Расскажите подробнее про этих людей.

— Сегодня в колониях в основном сидят за всякие глупые несерьезные преступления — кражи незначительные и тому подобное. Очень много наркоманов, которых, конечно, надо лечить, но государство, видимо, считает, что практичнее и дешевле просто их сажать. Таких людей, которых лишать свободы необязательно, там процентов шестьдесят. Ребята, которые сбились с пути.

Там в основном тамбовчане сидят. Мы постоянно общались — низкие зарплаты, трудно найти работу, социальные гарантии слабенькие. Кто-то едет в Москву и другие крупные города, пытается заработать, там их сладкая жизнь засасывает, и они становятся на сомнительный путь, попадают в странные полукриминальные истории. Их государство с радостью сажает, порой мне кажется, что просто отрабатывает какой-то план.

— Как вам жилось в колонии? Нет ощущения, что вы испытывали сильный дискомфорт. Легко находили со всеми общий язык?

— Если человек здравый, он в таких местах легко адаптируется и найдет общий язык с другими заключенными. Если он до этого жил честно и за собой ничего не чувствует, будет легко выстраивать взаимоотношения.

Мне еще помогало умение взаимодействовать с людьми — общественно-политическая деятельность подразумевает очень много общения. Понятно, особых друзей не появилось — там не принято сильно доверять друг другу. Но были люди, с которым сложились довольно теплые отношения, мы будем их поддерживать и после освобождения. В основном — да, было достаточно ровное, бесконфликтное общение. Психологических проблем у меня особо не было. Физически тоже не ослаб — там вполне здоровая полезная пища, физкультурой можно заниматься. Не хочу сказать, что мне там нравилось. Все равно давит изоляция, ощущение бесцельной траты времени. Еще, конечно, идиотизм режима содержания — хождение строем, форма одежды, лечь спать вовремя, подняться вовремя. Но потом привыкаешь. Повторю, если ты нормальный человек, жить можно. Было давление со стороны администрации, выписывали какие-то взыскания, чтобы я не мог условно-досрочно освободиться. Насилие, избиение, издевательства — я этого не наблюдал.

— Когда вам не дали условно-досрочного освобождения, какие были эмоции?

— Когда я подавал ходатайство, у меня уже столько взысканий было… Подавался на УДО, только чтобы подготовиться к работе с Европейским судом [по правам человека], у нас же там жалоба давно лежит, и это был дополнительный штрих. Иллюзий у меня никаких не было, поэтому и отказ меня особо не огорчил.

— Что-то из тюрьмы вы для себя вынесли?

— Начинаешь ценить намного больше самые базовые вещи — семья, близкие люди, дело, которым ты занимаешься. Я понял, что политическая, общественная жизнь не должна заслонять близких людей, семью — надо сделать так, чтобы это нормально сочеталось. И еще один простой вывод: ничего страшного в тюрьмах нет, не надо туда стремиться, но и панически бояться тоже нечего. Если ты уже встал на какой-то путь, борешься за свое дело, то страху там не место. Этот опыт со мной, и это полезный опыт.