После 2006 года, когда я вернулся в Россию из политэмиграции в США, меня примерно раз в год донимает один и тот же звонок по домашнему телефону, причём раздаётся один и тот же пенсионный голос профессионального общественника, которые составляли в СССР  чуть ли не особую прослойку в населении:

– Константин Фёдорович Ковалёв?
– Да.
– Вы реабилитированный политзаключённый в СССР?
– Да, а в чём дело?
– Вам звонят из местного Общества реабилитированных, осужденных в СССР по политическим мотивам.
– Так, и что случилось?
– Да вот мы собираемся в субботу у Наташинских прудов на митинг…
– А кто это – «мы»? Вы тоже сидели все по 58-й статье? Где и когда? Может быть, мы с вами там виделись, а то и на соседних нарах лежали?
– Да нет. Мы дети и даже внуки репрессированных в 30-е годы людей.
– Коммунистов?
– Нет, больше состоятельных людей, кулаков и прочих…»

Услыхав про кулаков, я вспомнил советские плакаты, на которых кулаки из-за угла стреляли из обрезов в большевиков, таких, как мой отец (в него не стреляли: он как лётчик, выходец из крестьян-середняков, провоевавший всю гражданскую за красных, летал слишком высоко для того,  чтобы его можно было достать из обреза). Короче, во мне тут же заиграло не исчезнувшее даже в хрущёвском концлагере классовое пролетарское чувство (сидел за стихи в защиту новочеркасских рабочих, расстрелянных на площади войсками по приказу Никиты 2 июня 1962 года), и я решил отмежеваться от реабилитированных, а вернее, потомков реабилитированных, при таких обстоятельствах. К тому же в РФ реабилитированные делятся на две категории. Первая – это моя. Я был реабилитирован в марте 1990 года. Сюда относятся граждане, реабилитированные ещё в СССР, а потом вторично – в РФ, то есть советская реабилитация признаётся лишь после того, как её подтвердит Верховный суд буржуйской Россиянии. А вторая категория – это те, кого реабилитировали только уже в РФ за преступления в СССР.

Конечно, это могут быть и те невинные люди, кого «забыли» реабилитировать в СССР, но чаще это – кто угодно вплоть до участников «белого движения», то есть белогвардейских банд головорезов, резавших, расстреливавших и вешавших большевиков и рабочих «из любви к России и её ценностям».  Вон Путин с предыдущим патриархом  переправил в гробу кости палача рабочего класса генерала Деникина из штата Нью-Джерси ( около штата Нью-Йорк) в Москву на мемориальное кладбище Донского монастыря, воздвиг ему темно-красный (цвета венозной крови) мраморный памятник, а позднее, преклонив колено, возложил огромный букет таких же черно-кровавых роз, а патриарх совершил заупокойную службу (показывали по телевидению). А Деникин, захватив на короткое время мой Ростов-на-Дону в январе 1920 года, в первые три часа велел собрать прямо от станков в спецовках тысячи рабочих и из классовой ненависти повесить их на многочисленных акациях и фонарях на многокилометровой главной улице Большой Садовой. То есть просто за то, что они рабочие. Я видел фотографии повешенных и позирующее рядом с низко висящими мёртвыми офицерьё с обнажёнными шашками.

Короче, я сказал активисту, что ни на какие митинги или собрания принципиально не хожу. На самом деле я ещё как ходил на все мероприятия коммунистов и выступал с речами, которые снимали на видео! Таким ответом я озадачил общественного товарища. Я не стал напоминать ему слова святого царя Иосифа из Ветхого Завета «Блажен муж, иже не ходит на собрания нечестивых и на седалищах их не сидит». Разумеется, собрания и митинги потомков реабилитированных посмертно не только кулаков, но и откровенных белогвардейцев в «новой» России должны были бережно контролироваться соответствующими органами, потомками ГПУ-НКВД-КГБ, а мне от этого как-то неуютно в сём свободном мире.
Общественный товарищ явно был разочарован.

Потом он ежегодно названивал мне и приглашал в своё наследственно реабилитированное общество, явно забыв, что я ему навсегда отказал. И каждый раз я нудно и сдержанно объяснял ему, что не занимаюсь никакой политикой, что я этакий реабилитированный-индивидуалист, ну, типа частного индивидуального предпринимателя, но только без получения прибыли. Товарищ был, похоже, несколько моложе меня, но по уровню способности понимать простые истины, которые я ему втолковывал, он явно относился к начинающим маразматикам. Так истинно русский регулярно пьющий человек не может понять, как другой человек может отказываться от дармовой выпивки. Наверняка хочет обидеть наливающего.

И такое повторялось ежегодно при полном отсутствии понимания, что я с ними просто не хочу иметь дело. Особенно я почти разозлился два года назад, когда он позвонил, а я сильно болел и с трудом ходил (потом стало ещё хуже, и только в мае прошлого года меня спасли в реанимации одной московской больницы, после чего лишь по прошествии нескольких месяцев моё здоровье восстановилось). Я втолковывал, лежа в постели, что физически не могу прийти на их сборище, а он, как автомат продолжал гнуть своё, словно задание выполнял. А, может быть, и выполнял. Я не выдержал и сказал, что просто вот не хочу ходить на их митинги и всё тут: прошу меня больше никогда не беспокоить своими звонками. Пока товарищ проглатывал собственное изумление, я положил трубку.

У вот сегодня около 11-ти часов утра меня разбудил звонок. Я часто просыпаюсь поздно, потому что среди ночи просыпаюсь и часами не могу уснуть – в голове возникают картины из прекрасной молодости: жестокая муштра в армии, издевательства малограмотных сержантов над солдатами, окончившими десять классов (те им завидуют, зная, что они на гражданке поступят в институты и станут служащими или интеллигентами, в отличие от этих сержантов); затем мне видится моё поступление со всеми пятёрками на инфак после армии, хотя требовалась только «четвёрка» по иностранному языку, а остальные – «тройки», гнев и немилость декана за моё замечание в совхозе при наших студентках матерящемуся хаму, который оказался директором совхоза и членом обкома КПСС(!), постоянные попытки выжить меня из института, исключение из оного за предложение вынесения менее строгого наказания двум студентам-отличникам, чем исключение их из вуза; затем – моё восстановление в институте как ставшего ударником коммунистического труда, а 3 декабря 1962 году обыск у меня дома, обнаружение крамольных стихов (по наводке предательницы – первой деревенского происхождения жены, завладевшей после этого моей квартирой), арест, допросы, почти пять месяцев одиночки и месяц в московской психушке для проверки вменяемости, суд в день рождения Ленина перед его гигантским портретом за спинами судей, этапы, концлагерь и хождения по мукам после выхода в «большую зону», то есть на «волю», где меня до самой перестройки пытались снова посадить, как многих бывших зеков. От этого и все мои нынешние болезни, а жив я благодаря долголетию предков и американским, а потом и российским врачам, приобретшим американскую медицинскую технику и опыт. И ещё благодаря стихам, в которых я как бы нахожусь в более правильном мире, в котором возможно чудо. Отогнать такие воспоминания невозможно, а потому вновь засыпаю только под утро.

И вот звонок!

– Константин Фёдорович?
– Да, это я. А кто это?
– А это (называет свои ФИО) из Общества реабилитированных.

Я всё понимаю, и тут мне в голову приходит метод защиты от неприятного разговора, требующего логики, как любой разговор, кроме мною придуманного: я начинаю ПРИДУРЯТЬСЯ. Причем с каждой фразой – по нарастающей. Так сказать, «идиотизм в прогрессии»!.. Спрашиваю:
– А кто это такие – реабилитированные?
– Как кто? Но вы же реабилитированный?
– Нет.
– Ка-а-к нет?
– Нет. А что это за люди?
– Ну, это дети и даже внуки репрессированных в Советском Союзе.
– А кто такие репрессированные? – придуряюсь ещё больше.
– Это которых расстреляли или посадили в 30-е годы. Вот у меня деда расстреляли в 1934-м. Но особенно было ужасно в 1937 году. 
– А что было в 1937 году? Мой отец, лётчик, в том году пошёл на повышение...
– Была ежовщина.
– Нет, не слыхал, – отвечаю, изумляясь используемой собеседником отжившей ложной терминологии сталинского Большого террора. Тогда Сталин сам приказывал Ежову, наркому внутренних дел, кого расстрелять, а кого «превратить в лагерную пыль» в ГУЛАГе, подписывал огромные списки, добавляя слово «расстрелять», иногда – «расстрелять всех по списку», в результате чего большевистская партия вместе с сочувствующими потеряла около семисот тысяч одних расстрелянных: это больше населения всего моего довоенного Ростова-на-Дону. А когда уцелевшие коммунисты и передовые рабочие стали задаваться вопросом, как это вся ленинская гвардия (старая часть партии, прошедшая царские тюрьмы, ссылки, революцию и гражданскую войну) попала в бесчисленные «враги народа», Сталин заявил, что во всём-де виновен Ежов, сильно «переусердствовавший» (как будто бы Сталин не знал о таких масштабных государственных убийствах!) в таких делах. «Честный» преданный генсеку Ежов прилюдно ляпнул в изумлении: «Товарищ Сталин! Так я же делал всё, что вы приказывали!..» Этим он подписал себе смертный приговор, хотя, впрочем, его бы и так расстреляли. После войны Сталин попытался таким же образом поступить с Берией, но тот его, похоже, опередил.

А тем временем мой собеседник, как всегда, не интересуясь состоянием моего здоровья хотя бы потому, что мне уже более 84 лет и 8 месяцев, продолжает уговаривать меня прийти на митинг в память жертв «ежовского» террора:

– Приходите! Там мемориальный памятник стоит напротив главпочтамта.

Видя, что о моём здоровье он не беспокоится, я начинаю с нынешних государственных позиций беспокоиться о здоровье созываемых на митинг более, чем престарелых потомков реабилитированных:

– Позвольте! А какой же может быть даже скромный митинг, если всякие собрания и скопления граждан даже в масках и перчатках сейчас запрещены? Сейчас – карантин, лицам старше 65-ти указано сидеть дома!

Но, видимо, властям угодно даже при потенциальных смертельных жертвах за счёт стариков от ковида-19 незадолго до великого праздника 9 ноября провести антисоветское сборище, на котором будут клеймить за преступления Сталина… пардон… за \"ежовщину\", не его, ныне особенно навязываемого умам россиян Великого Вождя (что понятно: Сталин на деле был антикоммунистом-антиленинцем, ставшим некоронованным императором под псевдонимом «генералиссимус»), а коммунизм вообще, идею Советской власти и конечно же Ленина, так как он как раз стоял на стороне рабочего класса и безжалостно крушил сопротивление буржуев и белогвардейцев.

И тут мне в голову приходит вопрос к товарищу с чересчур высокой социальной ответственностью:

– Простите, а кто дал вам номер моего домашнего телефона?
– А вот женщина одна, которая все руководит. Её зовут (он называет имя и отчество).
– Нет, кто она такая? От какой организации? Откуда она взялась?
– Да вот не знаю, – слышу в ответ. – Она уже 14 лет нас КУРИРУЕТ.
– А она не из ФСБ?
– Нет, что вы!
– Но ведь надо же знать, кто по должности вам все 14 лет звонит и даёт указания! Она выступает от чего? От государства?
– Мм-м-м…
– От какой-либо общественной организации или от самой «Единой России»?» 
– Ну, что вы!
– Так это очень надо знать! Хорошо, если это что-то, управляемое правительством, а вдруг это какие-то прозападные оп-оп-оп.., – тут я от повышенной степени напущенного на себя верноподданического идиотизма забыл слово «оппозиционеры» и пришёл в священный ужас. – О! Вдруг она и все, кто с ней, – иностранные агенты, ну вот как Навальный! Как бы они того…
– Не бойтесь, тут всё в порядке... – стала уверять телефонная трубка на другом конце провода, но я совсем стал законопослушно-трепетен и проблеял:
– Нет, боюсь… Я ПУТИНА ЛЮБЛЮ!
И быстро положил трубку…

Потом я представил, как те, кто, возможно, прослушивал наш разговор, долго и неслужебно ржали. И я захохотал, причём и днём меня периодически ещё долго охватывали приступы смеха. Это единственное, что могло бы сближать меня с государевыми людьми.

26 октября 2020 г.
(22:19).