В Санкт-Петербурге продолжается следствие по факту кражи из Эрмитажа 221 экспоната на общую сумму 130 млн рублей. Скандальную окраску это дело приобрело после того, как стало известно, что крали сами сотрудники музея. Да мало того, как сообщили еще в начале следствия в ГУВД Санкт-Петербурга, занимались они этим в течение ни много ни мало, а целых трех десятков лет!

Это, что ни говорите, срок! По официальной версии все эти годы тащила антиквариат из закромов Родины семья одного из рядовых хранителей. А руководство — ни-ни, не ведало ни сном ни духом. Если принять это на веру, тогда остается констатировать, что попутно в Эрмитаже сделали крупное научное открытие, можно сказать, совершили прорыв в области организации производства.

Взять, к примеру, любой завод: где вы найдете конвейер, который бы без сбоев и остановок отработал аж целых тридцать лет? Да на него все заводоуправление работает — директор в первую очередь, плановый отдел, завком, профком, ОТК. А в Эрмитаже — пожалуйста, десятки лет музейные сокровища совершенно беспрепятственно и бесперебойно из хранилища перемещаются на черный рынок, и без всякого участия руководства и прочих служб.

Директор Эрмитажа М.Пиотровский прямо так и заявил: «Пропажа экспонатов Эрмитажа для меня — шок!» Чудеса да и только, видимо, в Эрмитаже заработал «перпетум мобиле» — вечный двигатель по переработке культурного достояния в твердую валюту, которая работала десятки лет без помощи бюрократического аппарата, не нуждаясь в ремонте и техобслуживании — впору подавать заявку на Нобелевскую премию.

Впрочем, есть и другие мнения относительно происшедшего в Эрмитаже.

Например, бывший заместитель председателя Счетной палаты Юрий Болдырев в эфире радиостанции «Эхо Москвы» заявил: «Стремление изобразить скандальную кражу в Эрмитаже как частный случай, все эти странные истории с подбрасыванием украденного в мусорные бачки напоминают слаженные попытки отвлечь внимание от того, что творится в российских музеях».

Ю.Болдырев напомнил, что в 1999—2000 годах Счетная палата проводила проверку состояния дел в Эрмитаже, и уже тогда были вскрыты весьма неблаговидные факты. А в заключение Ю.Болдырев высказал довольно спорное мнение: «Из отчета ясно видны те механизмы, не побоюсь такого слова, воровства, которые были созданы в крупнейшем музее страны под руководством директора Михаила Пиотровского и его покровителя Михаила Швыдкого. Я не раз говорил: если господа Швыдкой и Пиотровский считают, что работники Счетной палаты их оклеветали, то оспорьте это в суде. Но они этого не сделали ни тогда, не делают и сейчас. А хотят представить скандал как деятельность одной хранительницы и ее родственников. Это просто смешно. Без кураторства сверху такой кражи не было бы».

Скажем сразу: наша газета не принимает на веру таких резких суждений без проверки. Поэтому сегодня на суд читателей мы представляем документы.

Но прежде одно замечание. Кража в Эрмитаже задела одно болезненное место нашего общества — она бросила тень подозрения на репутацию тех, кого в начале перестройки объявляли «властителями дум» и «совестью нации». Это та самая «интеллектуальная и культурная элита», которую рядовому интеллигенту в начале 90-х годов положено поминать не иначе как с придыханием в голосе. Сама же «элита» снисходительно принимала поклонение и такое положение считала само собой разумеющимся.

А тут вдруг такой конфуз! М.Пиотровский на пресс-конференции заявил буквально следующее: «Я всегда считал, что музейные работники обладают презумпцией невиновности, что они никогда и ни при каких условиях не могут нанести ущерб музею. Такой была моя моральная позиция, которую, похоже, придется пересмотреть». А еще он добавил, что «...сама система хранения, построенная на презумпции невиновности музейщиков, к сожалению, дала сбой».

Таким образом, можно понять, что, оказывается, наше национальное достояние, бесценные сокровища культуры хранились на таком зыбком основании, как «презумпция невиновности» самих сторожей, в том числе и Пиотровского. Вот бы такую систему внедрить в Алмазном фонде или в главном хранилище Сбербанка — все ценности под честное слово ночного сторожа! И даже расписки с него брать не надо — зачем, раз «презумпция» налицо? Да и вообще распространить этот принцип по всей стране, в любое учреждение, где имеются хоть какие-то ценности. Тогда в ближайшее время такие преступления, как хищения и казнокрадство, просто исчезнут из нашего обихода, поскольку перейдут в разряд бытовых явлений. Вот вам и победа над коррупцией!

На той же пресс-конференции Пиотровский развил свою мысль, заявив, что такой презумпции невиновности сегодня нет ни у кого в обществе — «ни у журналистов» (при этих словах академик многозначительно поглядел на собравшуюся в зале пишущую братию), «ни у людей в погонах» (тут взгляд кинуть было не на кого, так как в зале все они были в штатском). «Нет ее теперь и у нас», — горестно заключил Пиотровский.

Видимо, от такого признания все общество должно почувствовать себя польщенным. Ну как же — сам Пиотровский снизошел, уравнял себя и свое окружение со всеми прочими. Поскольку, как можно судить из его слов, до этого прискорбного происшествия он, судя по всему, совершенно искренне причислял себя и своих коллег к касте избранных.

Но, может быть, у руководства Эрмитажа и в самом деле были основания забронировать места на недосягаемом для прочих нравственном Олимпе? Судить об этом предоставляем самим читателям. А чтобы мнение было обоснованное, процитируем выдержки из документа, о котором упоминал Ю.Болдырев, — отчета Счетной палаты «О результатах проверки в Государственном Эрмитаже полноты поступления, целевого и эффективного использования средств федерального бюджета» (утвержден Коллегией Счетной палаты 18 февраля 2000 года).

ОТЧЕТ СП: «В нарушение Федерального закона «О Музейном фонде Российской Федерации и музеях в Российской Федерации»... не полностью обеспечивается сохранность музейных предметов и музейных коллекций. Государственным Эрмитажем нарушаются единые правила и условия учета и хранения музейных экспонатов, определенные Минкультуры России. При этом следует отметить, что необеспечение сохранности музейных предметов и коллекций является причиной недостач предметов, представляющих художественную или культурную ценность, за что предусмотрена ответственность согласно статье 164 Уголовного кодекса Российской Федерации».

Вот так — с первых же строк отчета «уголовная ответственность». А за что такие суровые санкции?

ОТЧЕТ СП: «Проверкой учетных документов музейных предметов, ведущихся с 1950 года по лицевым счетам хранителей, установлено, что по 7 отделам Эрмитажа 221351 единица хранения (7,7 % от общего числа предметов) числится за 78 хранителями, уволившимися из музея (большинство — ушедшие из жизни). В нарушение указанной Инструкции эти музейные ценности не переданы на материально-ответственное хранение работающим хранителям по соответствующим актам».

Таким образом, у тех хранителей, которые заступили на вахту взамен выбывших, и в самом деле появляется «презумпция невиновности», или «алиби», или уж «дипломатический иммунитет» — выбирайте любое понятие по вкусу. Потому что, приняв хранилище со всем его содержимым без соответствующего акта приема-передачи, этот хранитель в случае любой проверки чувствует себя в безопасности как будто у него в кармане дипломатический паспорт. И на вопросы любой комиссии посылает следователей на три буквы — то есть в рай, где, без сомнения, нынче обитает душа отошедшего в лучший мир хранителя. Дескать, а не пошли бы вы туда, дорогие товарищи, да у него бы и спросили, а с меня взятки гладки.

ОТЧЕТ СП: «Выборочной проверкой сохранности 50 музейных предметов из 221351 единицы хранения установлено, что 47 предметов в Эрмитаже на момент проверки в наличии не оказалось. Так, по отделу Востока 20 предметов, числящихся за 4 бывшими хранителями, для проверки не были представлены. Отделом античного мира не представлено 3 предмета бывшего хранителя Д.С.Герцигера. По отделу истории западноевропейского искусства не представлены бронзовая скульптура «Меркурий» и мраморный бюст Венеры, числящиеся за бывшим хранителем З.В.Зарецкой, гравюры «Мадонна с младенцем» и «Мадонна в кресле», числящиеся за бывшим хранителем А.С.Гликманом, а также акварельные рисунки «Офицер конных гренадер французской гвардии», «Гренадер инженерной службы французской старой гвардии» и «Вступление русских войск в Париж в 1814 году», числящиеся за бывшим хранителем Ю.И.Кузнецовым».

Что означает процитированный отрывок? А всего-навсего то, что аудиторы раскрыли список экспонатов и наугад ткнули пальцем в 50 предметов, скорее всего, первых попавшихся им на глаза. А в ответ музейные работники только простодушно развели руками — нет в наличии, и куда подевались ума не приложим, вот только 3 предмета раскопали и то лишь из уважения к таким гостям. А остальные 47 экспонатов вы, уважаемые аудиторы, с «бывших хранителей» спрашивайте, вот как случится вам попасть в лучший мир, так сразу же их и спросите.

А поскольку выборка предметов носила случайный характер, то ее результаты можно распространить на всю совокупность экспонатов Эрмитажа. Тогда если из 50 предметов только 3 (то есть всего 6%) оказались на месте, то, спрашивается, сколько же вообще подлинников уцелело в фондах крупнейшего музея страны? Может быть, тоже только 6%?

Все это до боли напоминает ситуацию сегодняшнего дня, когда по поводу последней кражи ГУВД Санкт-Петербурга констатирует: «В настоящее время в связи с тем, что в Эрмитаже десятилетиями не проводилась полная ревизия фондов, а только выборочные проверки, трудно определить период времени, когда пропавшие экспонаты были утрачены. По предварительным данным, этот период может исчисляться 30 годами. При этом только 19 из 221 пропавшего экспоната числятся на живом хранителе, остальные 202 экспоната числятся за хранителями, которые уже умерли».

Сравниваешь эти два текста, между которыми пролегли 6 лет, и понимаешь, что время не властно над таким храмом культуры как Эрмитаж — годы идут, а там ничего не меняется. Во всяком случае, в лучшую сторону.

Не понятно только, отчего М.Пиотровский, как он сам говорит, «испытал шок», узнав о краже. Судя по отчету Счетной палаты, «шок» у него давно уже должен был перейти в хроническую форму. А такое нервное перенапряжение чревато необратимыми последствиями, и тогда наша культура может понести невосполнимую утрату: возьмет да и уйдет с поста директора. Интересно: оставит ли только акт приема-передачи всего музейного фонда?

Впрочем, из того, что выявили аудиторы Счетной палаты, складывается впечатление, что директор Эрмитажа и впрямь все это время пребывал в уверенности, что «презумпция невиновности» у него в кармане.

ОТЧЕТ СП: «Проверкой установлено, что директору музея в 1998 году была выплачена материальная помощь к отпуску в сумме 8 тыс. рублей ....» при том, однако, досадном обстоятельстве, что согласно контракту с Минкультуры он имел право на матпомощь в размере не более 4675 рублей. Пустячок, конечно, но приятный.

Дальше — больше.

ОТЧЕТ СП: «В 1998 году и за 9 месяцев 1999 года директору музея была выплачена дотация «для удовлетворения социальных нужд» в сумме 28 тыс. рублей и компенсации (без указания, что компенсируется) по статье «трансферты населению» в сумме 43 тыс. рублей. Указанные выплаты не предусматривались ни контрактом с Минкультуры России, ни положениями об оплате труда в музее».

Интересно, у кого еще в нашей стране «социальные нужды» так щедро оплачиваются? И что это за таинственные «компенсации»? Может быть, на представительские расходы, чтобы за границей не уронить честь державы, не ударить в грязь лицом перед иностранными партнерами?

И на этот вопрос есть ответ.

ОТЧЕТ СП: «Проверкой установлено, что основная часть затрат по организации и проведению всех выставок за границей осуществлялась за счет зарубежных партнеров ...», в том числе и «...все расходы, связанные с участием в церемонии открытия директора Государственного Эрмитажа или его представителя...».

То есть можно понять, что себя Пиотровский не обижал, заключая соглашение о проведении выставки за границей. А как насчет интересов государства? И на этот счет есть ответ у аудиторов Счетной палаты.

ОТЧЕТ СП: «При заключении Государственным Эрмитажем соглашений с зарубежными партнерами на проведение международных выставок, решения о размерах и порядке компенсационных выплат... принимались директором музея М.Б.Пиотровским и заместителем директора по выставкам и развитию В.Ю.Матвеевым, при этом условия этих соглашений не учитывали экономические интересы российской стороны... Вместе с тем, при условии возмездности проведения выставок за рубежом компенсационное возмещение за период 1998 года — 9 месяцев 1999 года могло составить расчетно не менее 2,4 млн долларов США».

2,4 млн долларов — что это такое? Такие вещи в бизнесе называются «упущенная выгода» или «неполученный доход государства». Конечно, от людей искусства нельзя требовать еще и компетентности в деловых вопросах: они парят высоко над житейскими проблемами, где-то там, на недосягаемой для других моральной высоте. Хотя, как показывает отчет СП, когда дело идет о его собственных «социальных нуждах», доплатах и компенсациях, Пиотровский проявлял завидную сообразительность и практичность.

И если бы речь шла не о светоче культуры и рафинированном петербургском интеллигенте, то могло бы возникнуть одно предположение. Дело в том, что в бизнесе это довольно распространенный случай, когда доходы утаивают от государства, а потом делят их с зарубежными партнерами. Но, повторяю, это не об Эрмитаже, это так, к слову, об общем падении нравов.

Но все же из отчета Счетной палаты возникает впечатление, что руководство Эрмитажа связывали с зарубежными партнерами какие-то особые отношения. Во всяком случае, Эрмитаж проявлял к ним удивительную снисходительность, когда впору было хватать за руку.

ОТЧЕТ СП: «Руководство Эрмитажа не принимало мер по возмещению ущерба, причиненного культурным ценностям при проведении выставок и транспортировке экспонатов. Так, при проведении выставки «Анри Матисс и Восток» в г. Риме в период с сентября 1997 года по февраль 1998 года итальянской стороной 21 января 1998 года было обнаружено повреждение на картине Анри Матисса «Стоящая Зора» страховой стоимостью 12 млн долларов США. Ущерб, причиненный указанной картине, был оценен экспертами Эрмитажа в размере 304 тыс. долларов США. Однако руководством Эрмитажа не были приняты меры, обеспечивающие возмещение ущерба итальянской стороной».

А дальше в отчете СП следует длинный перечень шедевров искусства из собрания Эрмитажа, которые были повреждены, когда экспонировались за рубежом. Ущерб в десятки и сотни тысяч долларов. И во всех случаях стандартный эпилог: «Меры к возмешению ущерба Эрмитажем не приняты». Так сказать, простили иностранным партнерам, как водится между интеллигентными людьми. Правда, в данном случае речь идет не о семейной скатерти Пиотровского, на которой он вправе не замечать оставленных гостями пятен, а о национальном достоянии России.

Впрочем, нельзя сказать, что руководство Эрмитажа проявляло благодушие к одним только иностранным партнерам. Малая толика перепадала и отечественным.

ОТЧЕТ СП: «Проверкой установлено, что в нарушение Гражданского кодекса Российской Федерации и Положения о Государственном Эрмитаже... в помещениях Эрмитажа без договоров аренды и согласования с Мингосимуществом России и Минкультуры России музеем были размещены 17 коммерческих организаций... Арендные и коммунальные платежи с указанных организаций не взимались, в бухгалтерском учете и отчетности музея они не отражались».

А платежи-то эти, по расчетам аудиторов, должны были составить круглую сумму — 8,9 млн рублей. Интересно бы знать, раз в бухгалтерию Эрмитажа эти платежи не поступили, то в каком же месте они в итоге осели?

Любопытно, что одна из этих приблудных коммерческих организаций ЗАО «ЭСП» «в помещениях Эрмитажа в нарушение федерального закона... без лицензии осуществляла розничную торговлю ювелирными изделиями из драгоценных металлов». Вот и задумаешься поневоле, что такое сегодня Эрмитаж — храм искусства или торговый купеческий лабаз? И как уместно обращаться к его руководству, увенчанному научными степенями, может быть, так прямо и говорить — «ваше степенство»?

Ну уж после всего перечисленного о таких мелочах, как «нецелевое использование бюджетных средств» как-то и упоминать неловко. Несколько миллионов рублей руководство Эрмитажа перечислило одной коммерческой фирме «за услуги по комплексному обслуживанию и уборке помещений Эрмитажа», та же в свою очередь эти деньги перевела другим фирмам за ту же самую работу. В итоге, когда ревизоры стали проверять, ни актов приемки работы, ни самих фирм, которые «по указанным в договорах юридическим адресам отсутствуют», обнаружить не удалось. Остается, правда, открытым вопрос: куда же в таком случае ушли миллионы бюджетных рублей?

Однако, чтобы нашу газету не заподозрили в пристрастности, скажем слово и в защиту нынешнего руководства Эрмитажа. А так ли уж оно виновато? Ведь следствие говорит, что крали на протяжении 30 лет. Так, может быть, в правление нынешнего директора Пиотровского-младшего уже и выносить было нечего? Помните, как в фильме «Операция «Ы» один герой говорит: «Никакой кражи не будет. Все уже украдено до нас»?

Быть может, и здесь такая же ситуация?

Вот и Савва Ямщиков, известный искусствовед и реставратор, заслуженный деятель искусств России, академик РАЕН прямо говорит: «Лет 25 назад, когда Эрмитажем руководил отец нынешнего директора Борис Пиотровский, тот же Русский отдел музея уже был основательно обворован. Тогда следственная комиссия установила, что музейный хранитель подменил множество ювелирных шедевров на стекляшки и преспокойно эмигрировал в Израиль. Мой приятель работал в этой комиссии, поэтому я знаю все из первых рук. Пиотровский-старший тогда чудом удержался в директорском кресле...»

Так где же истина?

Разобраться в ситуации нам поможет полковник милиции Г.С.Водолеев. Человек он осведомленный: в 80-е годы работал заместителем заведующего отдела административных органов Ленинградского горкома КПСС и по долгу службы курировал правоохранительные органы Ленинграда, а с 1986 по 1993 год занимал сперва пост заместителя начальника, а затем и начальника УБХСС города.

ВОПРОС. Как выясняется, в наших музеях отсутствует надлежащая система учета экспонатов, что и создает условия для музейных краж. Когда стало известно о последней краже из Эрмитажа, заместитель руководителя Росохранкультуры Анатолий Вилков заявил: «А у них (в Эрмитаже) более половины этого драгоценного фонда не имеет даже фотографий экспонатов, хотя эта задача ставилась еще 60 лет назад». На ваш взгляд, это болезнь сегодняшнего дня или застарелый недуг?

Г.ВОДОЛЕЕВ. Это наследственная болезнь нашей музейной системы, которую никто из заинтересованных лиц не хочет ни обсуждать, ни лечить.

Когда в 80-е годы я приступил к работе в отделе административных органов горкома, меня ознакомили со справкой, подписанной тогдашним начальником ГУВД Ленинграда генерал-лейтенантом Кокушкиным «О положении дел в Эрмитаже». Признаюсь, прочитал я, и волосы у меня встали дыбом. Там говорилось, что в Эрмитаже обеспечен надлежащий учет только за теми предметами, которые экспонируются, а это 2,5% (!) из более чем 2,5 млн единиц хранения.

Министерство культуры под большим давлением прислало тогда в Ленинград своих ревизоров. И в золотых кладовых была обнаружена комната, где хранились драгоценные экспонаты, вообще не указанные ни в каких перечнях и не проходящие ни по какой системе учета. Что это такое? Кто решил складировать здесь свои сокровища? Али-Баба или сорок разбойников? А может быть, это вообще были экспонаты, предназначенные для очередного выноса из здания Эрмитажа? Поскольку эти драгоценности нигде по учету не проходили, значит — приходи и бери, никто даже не вздрогнет. Так вот, ревизоры КРУ в тот период в золотых кладовых Эрмитажа выявили неучтенных драгоценных камней общим весом 1200 каратов.

Тогда стало ясно, что нам не обойтись без надежной системы учета музейных ценностей. Я лично ездил к руководителю института информатики Академии наук СССР, и мы договорились создать систему электронного учета всех экспонатов Эрмитажа. Специалисты института говорили, что в этом нет никаких проблем — за полгода такая система будет создана.

Но едва только они начали работать, то будто наткнулись на глухую стену. Помню, замдиректора института мне звонит и говорит: «Нам там сказали открытым текстом — идите отсюда и больше здесь не появляйтесь».

Я доложил своему руководству в горкоме, те переговорили с московским руководством и опять на этом дело кончилось. Все опять ушло, как в вату.

ВОПРОС. Но почему же, ведь излишним либерализмом и мягкостью 80-е годы как раз не отличались.

Г.ВОДОЛЕЕВ. Это распространенное заблуждение. На самом деле метастазы коррупции, которая сегодня разъедает государство, уже тогда вовсю пускали корни. Тогда, помню, по этой справке на бюро обкома было принято жесточайшее решение, в котором содержались очень резкие формулировки в адрес Бориса Пиотровского — отца нынешнего директора Эрмитажа. В Смольном считали, что в кресле директора Эрмитажа он досиживает последние дни.

Но удивительное дело — решение ушло в Москву, в ЦК, а оттуда его переправили в Министерство культуры. А весь обличительный пафос принятых решений куда-то ушел, как вода в песок. И все осталось по-прежнему.

Потом в 80-е годы было крупное дело, которым занималось наше УБХСС. В свое время вдова художника Малевича передала в дар Русскому музею 14 картин своего мужа. А там эти картины чудесным образом оказались заменены копиями. Скандал, да и только. Начали мы следствие, по моей настоятельной просьбе начальник КРУ выделил мне двух ревизоров на 3 месяца. Правда, проработать им пришлось полгода. За полгода только в том отделе музея, где произошла подмена, ревизоры КРУ Минфина выявили исчезновение еще более 100 картин. Но установить виновных так и не удалось.

ВОПРОС. Что, тогда применялся какой-то особо изощренный механизм музейных краж?

Г.ВОДОЛЕЕВ. Механизм был такой же, как и сегодня. Поскольку музейные кражи, как правило, вскрываются только по прошествии многих лет, за это время уже несколько раз успевают смениться хранители этих фондов. Причем сдача фонда другому хранителю происходит просто безобразно. Прямо как в армии: пост сдал — пост принял. А что там на этом посту сохранилось, а что разворовано, понять из актов передачи невозможно.

Так было и в случае с Русским музеем. Там сменилось несколько хранителей, и установить, при ком из них подлинники заменили на копии, просто не представлялось возможным. Та же самая ситуация и в Эрмитаже, и в других музеях страны.

Практически отсутствие системы учета хранения экспонатов приводит к полной бесконтрольности и как следствие — к безнаказанности. Ну как один хранитель может передать другому то, что вообще нигде не числится?

В то время у меня сложилось впечатление, что сами руководители музеев на словах мечут громы и молнии, но втайне как зеницу ока берегут вот эту систему полной бесконтрольности.

Вы спросите, почему? Я приведу вам только один пример. Тогда,

в 80-е годы, по нашим милицейским учетам как крупный коллекционер бриллиантов проходил человек, которого вся страна знала с другой стороны — как директора одного из крупнейших музеев страны. Не хочу ворошить прах покойного и называть его фамилию — ее и без того сейчас знает каждый. У меня возникает только один вопрос: он что, этим невинным увлечением занимался на свою директорскую зарплату?

И другой случай, когда в начале 80-х годов Эрмитаж экспонировал за рубежом коллекцию очень редких марок. По окончании выставки коллекция этих марок вернулась почему-то не в Эрмитаж, а очутилась в Москве, а там как в воду канула. Мы в Питере начали следствие, послали своих оперативных сотрудников в Москву, в Министерство культуры. Те вышли на след этой коллекции. Но все прекратилось в один миг, когда из МВД нам позвонили и сказали прямым текстом: «Прекратите заниматься этим делом».

А следы потерянной коллекции неожиданно отыскались в 1991 году, когда шло следствие по делу ГКЧП и проводились обыски у крупных московских фигур. Так вот, у одного из них и нашлась часть пропавшей коллекции. Вот и судите сами — нужно ли было кому-то из причастных к музейному делу чиновников наводить порядок в хранилищах?

* * *

А в заключение стоит еще раз процитировать Михаила Пиотровского. На одной из своих последних пресс-конференций, говоря о последствиях кражи, он заявил: «У нас в Эрмитаже есть несколько лозунгов. Один из них: «Превращать проблемы в возможности!».

Как удалось выяснить из осведомленных источников, главной «проблемой» российских музеев на сегодняшний день остается отсутствие системы учета экспонатов и связанная с этим безнаказанность музейных воров. Пусть же наши читатели сами сделают вывод, какие «возможности» открывает для Пиотровского и его окружения эта проблема.

Сергей ИВАНОВ.

Санкт-Петербург.