Почти 200 лет назад, 14 марта 1811 года, в этом особняке на Фонтанке состоялось первое собрание «Беседы любителей русского слова», и из аванзалы, украшенной колоннами желтого мрамора, гости проходили к большому овальному столу, застланному зеленым сукном...

     И вот теперь, 13 апреля 2004 года, почти так же, как два столетия назад, в музее-усадьбе Г.Р. Державина был покрыт зеленым сукном этот стол... Это в рамках программы «Русский язык и современная Россия» проходил «круглый стол» «Беседы любителей российского слова: писатели о языке», в котором приняли участие писатели из Москвы и Петербурга, а также студенты и преподаватели вузов города, журналисты и исследователи современного русского языка.

     И так же, как тогда, двести лет назад, смотрел на участников «Беседы» с портрета В.Л. Боровиковского хозяин дома Гаврила Романович Державин. И вопросы о роли художественной литературы в развитии современного русского литературного языка, которые поставил перед собравшимися профессор СПбГУ П.Е.Бухаркин, были сродни тому вопросу, которым два столетия назад со свойственной ему адмиральской прямотой открыл заседание «Беседы» Александр Семенович Шишков: «Каким средством может процветать и возвышаться словесность?»

     Предлагаем вниманию читателей выступление писателя Николая Коняева на этом «круглом столе».

     Разговоры о состоянии современного русского языка в последнее десятилетие ведутся с такой интенсивностью, что превращаются в своеобразный литературный жанр, в произведениях которого самовыражения и рефлексии больше, чем попытки анализа, что же происходит на самом деле. Это отчасти и продемонстрировал наш «круглый стол».

     Не очень-то прилично в среде столь высокообразованных филологов касаться политики, но, как справедливо заметил Сергей Стратановский, проблема языка не филологическая, а социальная.

     И очень важно тут, не соскальзывая в рефлексию по поводу следствий происходящих в языке процессов, попытаться разобраться в их причинах.

     Сегодня многие выражали беспокойство в связи со снижением культуры речи и расширением употребления ненормативной лексики. Проблема эта существует, но, честно говоря, я не припомню, чтобы у нас когда-либо раньше были причины для беспокойства за судьбу ненормативной лексики.

     Как матерится у нас народ, так и раньше матерился.

     И если сейчас матерятся чаще, то причину этому следует искать прежде всего в переводе на экстремальный уровень всей нашей жизни.

     Увы... И раньше мысли о нашей горячо любимой власти не вмещались в нормативную лексику, что же говорить сейчас? Когда пенсионер получает извещение на оплату квартиры и коммунальных услуг, перекрывающее саму его пенсию, очень трудно ожидать, чтобы он выражал свои эмоции в рамках словаря С.И. Ожегова...

     Другое дело, что сейчас мы сталкиваемся с весьма загадочным парадоксом, когда впервые в нашей истории легализация матерщины, расширение сферы применения ненормативной лексики осуществляется если не на высшем государственном уровне, то, по крайней мере, на уровне государственных СМИ, на уровне финансируемых государством программ. И понять, почему это происходит, неизмеримо важнее, чем возмущаться самой матерщиной.

     Позволю себе высказать предположение, что мы имеем здесь дело не со случайностью, не с промахом, а достаточно точным и конкретным исполнением заказа, смысл которого... в снижении протестности, в том числе и ненормативной лексики. И рассматривать это следует, как одно из прямых воздействий на язык для подготовки его к размещению тех политтехнологий, которыми сейчас обрабатывается наше население.

     Если мы не будем сводить разговор о языке до уровня только лишь филологической проблемы, то увидим, что и падение речевой культуры тоже отчасти связано с развертыванием этих политтехнологий, и требовательность к речи снижается не сама по себе, а прежде всего потому, что сознательно занижаются нравственные критерии.

     Нет ничего хорошего, когда личное обогащение становится главным смыслом жизни. И все-таки когда капиталистическое обогащение происходит посредством личной предприимчивости, развивающейся в строго определенных рамках законов, оно сопровождается созданием новых материальных ценностей и становится как бы общественно оправданным...

     Совсем другое дело — обогащение в постсоветском пространстве.

     Капиталисты нынешнего российского разлива обогащались за счет присвоения того, что было создано не ими, и присвоение это осуществлялось не в результате частных инициатив, а как целенаправленная, в государственном масштабе, деятельность Бориса Ельцина и его окружения. Сама приватизация и изменение законодательства в направлении, необходимом для такой приватизации, происходило одновременно, и именно это и определило тот чудовищный дисбаланс в распределении всенародного достояния, который произошел в нашей стране.

     Но очевидно и другое... Бесстрастно анализируя ход реформ последнего десятилетия, мы видим, что едва ли нынешним олигархам удалось бы так лихо «кинуть» всю Россию, если бы не придумали они свои загадочные «ваучеры», если бы не переименовали знакомые и привычные русскому уху слова в маркетинги и консалтинги, если бы пороки, замаскированные льстиво звучащими американизмами (киллеры, рэкетиры), не скрыли свой омерзительный облик убийц и вымогателей, не сумели притвориться респектабельным, хотя и непривычным для обывателей стилем жизни...

     Не случайно поэтому, когда Государственная дума предыдущего созыва попыталась принять закон о защите русского языка, поднялся настоящий вой в наших средствах массовой информации. И как всегда, все в этой критике было перевернуто с ног на голову. Дескать, опять мокроступы вместо калош придумывают...

     Ну что тут возразить?

     Когда говорилось о необходимости закона о защите русского языка, подразумевалось, что закон этот будет бороться не со словами «лазер», «компьютер» или «галоши», а с тем нравственным обманом, который протаскивают в нашу жизнь льстиво-звучащие синонимы, с попытками легализации порока в нашей жизни, поможет вывести язык из того состояния шока, в которое он погружен...

     Сегодня много говорят о постмодернизме, не миновала постмодернизма и наша «Беседа»....

     Если принять «матричную» терминологию, о которой говорил А. Столяров, то постмодернизм действительно можно определить, как полное размонтирование матриц. Постмодернизм действительно не различает практику гуманизма и практику фашизма, он одинаково успешно паразитирует на любой эстетике, разрушая ее.

     Но это — филологические проблемы современного российского постмодернизма. Интереснее понять, как сумело протестное, во многом салонное литературное направление занять положение некоей тоталитарной эстетики, усиленно насаждаемой телевидением и другими государственными СМИ.

     Нынешнее положение постмодернизма обусловлено, видимо, тем, что тенденция постмодернизма к разрушению любых матриц, способных хоть как-то структурировать общество, задающих хоть какие-то нравственные ориентиры, очень точно совпадает с задачей политтехнологов, обслуживающих правящий класс собственников.

     После того, как все судопроизводство в нашей стране оказалось перестроенным для защиты богатых людей, тоталитарной обработке средствами массовой информации подвергается и само общественное сознание, и оно уже практически не различает, как показывают и выборы, и социологические опросы, добро и зло, свет и тьму.

     Цель почти достигнута.

     Но как справедливо заметил Николай Васильевич Гоголь: «Выражается сильно российский народ! и если наградит кого словцом, то пойдет оно ему в род и потомство, утащит он его с собою и на службу, и в отставку, и в Петербург, и на край света. И как уж потом ни хитри и не облагораживай свое прозвище, хоть заставь пишущих людишек выводить его за наемную плату от древнекняжеского рода, ничто не поможет: каркнет само за себя прозвище во все свое воронье горло и скажет ясно, откуда вылетела птица. Произнесенное метко, все равно что писанное, не вырубливается топором».

     И если где еще и пробуксовывают сейчас политтехнологии, то только в пространстве языка, который и необходимо теперь «зачистить» от нравственности, которая за тысячелетие нашей православной истории растеклась по словам, суффиксам и приставкам нашего языка...

     Но если бессмысленно рассматривать происходящие в языке явления, замыкаясь только в филологической проблематике, то еще более нелепо ограничивать филологией последствия.

     Расшатывание нравственных норм языка — опасность, быть может, более серьезная, нежели недавний распад нашей страны. То удручающее положение, в котором пребывает наша словесность, — лишь верхушка айсберга надвигающихся на нас проблем.

     После революции, едва только отбушевала Гражданская война, появились великие книги, осмысляющие произошедшее. Тут можно говорить и о первых книгах «Тихого Дона» Михаила Шолохова, и о «Белой гвардии» Михаила Булгакова...А сейчас? Почему, понимая и замечая все, современная литература не может описать это, осмыслить?

     Разгадка проста. Чтобы осмыслить, что произошло с нами, мы должны знать слова, которыми это можно назвать.

     Ведь название — это совершение суда; назвать — это и значит произвести суд. И этот суд вершит не писатель. Он, если развивать наше сравнение, лишь зачитывает приговор. И даже не народ вершит этот суд, а язык... Потому что вершится он не только от лица живущих сейчас, но и от лица тех, кто жил, кто будет жить после нас в нашей стране, в нашем языке.

     И так и замыкается на наших глазах этот круг...

     Нет писателей, потому что нет языка.

     Нет языка, потому что нет читательского круга, объединенного единой национальной идей. Нет такого читательского круга, потому что нет писателей и мыслителей, которые бы выдвинули образы, способные захватить и объединить русских людей...

     Открывая заседание «Беседы любителей русского слова», Александр Семенович Шишков на вопрос, каким образом может возвышаться словесность, с адмиральской прямотой ответил: «Единственным: когда все вообще люди любят свой язык, говорят им, читают на нем книги; тогда только рождается в писателях ревность посвящать жизнь свою трудам и учению».

     193 года спустя никто уже не решится предложить столь простой план возвышения словесности. Впрочем, ведь и «круглый стол» у нас называется теперь «Беседой любителей российского слова»...

  Николай КОНЯЕВ
Санкт-Петербург.