Кажется невероятным, что ему исполнилось 70. На экране и на сцене мы привыкли видеть Ланового молодым, энергичным, стремительным. В первом своем фильме «Аттестат зрелости», вышедшем полвека назад, он, восемнадцатилетний, играл десятиклассника, то есть фактически своего ровесника. А потом были неистовый, яростный Павел Корчагин, капитан Грэй в «Алых парусах», центральные роли в «Коллегах» и «Иду на грозу», Вронский в «Анне Карениной» и Анатоль Курагин в «Войне и мире», Дзержинский в «Шестом июля» и Иван Варавва в «Офицерах»...

     Все его фильмы в кино и на телевидении долго пришлось бы перечислять, как и работы в Театре имени Евг. Вахтангова, которому он предан всю свою сценическую жизнь и где давно уже занял почетное место среди ведущих мастеров.

     С какими же мыслями и чувствами встретил юбилей актер, который был горячо любим поколениями советских людей? Чем занят сейчас? Как оценивает происходящее ныне в культуре родной страны?

     Мы встретились с Василием Семеновичем в его театральной гримерной. Он только что вернулся из Рязанской области, где выступал перед рабочими ГРЭС в Новомичуринске, а вечером предстояла поездка в подмосковное Одинцово, в военный госпиталь, где лечатся раненые из Чечни. Для него, возглавляющего фонд «Армия и культура», такие поездки за последнее время стали нередкими. Но начали мы наш разговор с юбилейной темы.

     — Василий Семенович, пожалуйста, расскажите, как вы чувствуете себя и о чем думаете на достигнутом этапе?

     — Могу сказать, что это действительно этап — 70 лет. Я все время вздрагиваю и оглядываюсь: о ком это? И тем не менее факт — 1934 год, 16 января, тут ни убавить, ни прибавить. Я как-то еще не задумывался с заключительных позиций, что сделано, а что не сделано. Слава Богу, мне пока нет необходимости подводить итог, потому что я еще работаю, достаточно много бегаю-прыгаю, занимаюсь, воспитываю, воспитываюсь, помогаю, мне помогают. Жизнь продолжается.

     Когда же думаю о пройденном, неизменно говорю: великое счастье было в том, что я попал в Театр имени Вахтангова. И хотя нельзя сказать, что театр этот сейчас в наилучшей своей форме, впрочем, как и многие другие театры в Москве, тем не менее я застал Театр Вахтангова в уникальном состоянии. Это был великий театр с великими актерами, это было лицо, или, скажем, одно из лиц русского национального театра. И вершинные спектакли, в которых я принимал участие, — это, безусловно, счастье и радость для любого актера. Были потрясающие актеры: Николай Сергеевич Плотников, Николай Олимпиевич Гриценко, Михаил Федорович Астангов, Рубен Симонов, Цецилия Мансурова... И новая плеяда: Борисова, Ульянов, Яковлев. Это грандиозные актеры вахтанговские, которые продолжили то лучшее, что делалось в театре, когда он был на невероятной вершине.

     То, что сегодня сложности, так это почти у всех театров. Это сложности и со страной, в стране, и в театре, и в кино, и в литературе, в поэзии. Это надо пережить и преодолеть, такое бывало не раз в истории России, но самое главное — сохранить тот фундамент, на котором потом будет возрождаться театр в нашем понимании и вся наша культура. Ведь нет ничего выше нашей русской, настоящей культуры с ее великими вершинами — Толстым, Пушкиным, Чеховым, Достоевским. Это фантастическое счастье России, что есть такие якоря, которые держат страну в тяжелейшие времена. Это надо понимать, и об этом стоит обязательно помнить «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий о судьбах моей родины», как Иван Сергеевич Тургенев писал.

     Вот одно мое счастье — это Театр Вахтангова. Счастье в друзьях, я никогда не был обделен друзьями. Они всю жизнь сопровождали меня. Причем, как правило, были старше меня...

     — Не только среди актеров?

     — Конечно. Однако прежде всего из актерского мира, потому что молодой актер Лановой тогда в этом очень нуждался. Я из крестьянской семьи, отец и мать занимались в селе хлебопашеством, как тургеневский Базаров говорил.

     — Это на Украине?

     — Да, родители с Украины.

     — Я это знаю, но вот подзабыл, как вы оказались во Дворце культуры ЗИЛа?

     — Очень просто. В 1931 году родители уехали от голода на Украине в Москву.

     — А в какой области жили?

     — В Одесской, стык с Винницкой. Так вот, уехали в Москву, но мать, кстати, всю жизнь говорила на украинском языке. Работали здесь на заводе.

     — На ЗИЛе?

     — Нет, не на ЗИЛе. Это был химический завод, где потом они разливали противотанковую жидкость, причем поначалу вручную, и заболели, и стали инвалидами во время войны. Но рядышком был Дворец культуры Автозавода. Когда в 44-м я вернулся после оккупации в Москву, я ведь три года был в оккупации...

     — Как вы там оказались?

     — В июне 41-го поехал с моими сестрами отдыхать к дедушке и бабушке. Так и оказались в оккупации. Когда же вернулись в Москву, очень важно было заняться каким-то делом. Многих из моего поколения поглотила улица, и такое могло вполне случиться со мной. Это окраина Москвы, Кожухово, много ребят без отцов, поэтому все могло бы быть. Но самодеятельность Дворца культуры Автозавода спасла юношей Ланового и Земляникина от улицы.

     — С Владимиром Земляникиным вы одновременно там были?

     — Да, мы начали вместе. Посмотрели спектакль «Том Сойер» — и захватило, увлеклись. И к ЗИЛу так прикипели, к детскому сектору в самодеятельности. Прекраснейшая была самодеятельность! Сергей Львович Штейн, наш первый учитель, режиссер Театра имени Ленинского комсомола, всю душу в нас вкладывал. Оттуда все и началось.

     — Конечно, я же помню, когда появился фильм «Аттестат зрелости», о вас писали именно как о воспитаннике студии Дворца культуры Московского автозавода.

     — Да, да, писали немало. А после ЗИЛа, после школы я начал заниматься в Театральном училище имени Щукина и уже со второго курса стал играть здесь, в Театре Вахтангова.

     — Я понимаю, что значит для вас театр. И все-таки в представлении массового зрителя всей страны вы прежде всего актер кино. На киноэкране в первую очередь страна, от края до края, имела возможность вас видеть. И вот вслед за «Аттестатом зрелости» появляется «Павел Корчагин». Особая роль, особый этап. Я уж не говорю о том, как тогда все это воспринималось и как прозвучало. Но это большая тема для осмысления и сегодня. Скажите, Василий Семенович, что значила и что значит для вас эта роль? Повлияла ли она на вас?

     — Понимаете, в определенном смысле вся идеология государства строилась на мыслях Павки Корчагина, то есть Николая Островского, и мы были воспитаны на этом. Все поколения Советского Союза были воспитаны на этой книге! Естественно, не могло обойти это и меня. Если говорить о влиянии роли на актера, я не могу сказать, что все роли на меня особенно влияли. Все-таки актер — лицедей, «делает лица». А если бы все роли влияли, то неизвестно, что было бы с самим актером. Но Павка в этом ряду стоит все-таки особливо, потому что это необыкновенный по силе образ и, повторюсь, это была идеология государства.

     Мы те фильмы делали с чистыми руками, у нас сомнения на сей счет не было. Мне замечательно работалось на картине «Павел Корчагин». Надо сказать, что Алов и Наумов уже были крупными режиссерами к тому времени и картину они сделали неоднозначную. Не одной, так сказать, краской она была покрашена. После картины был большой диспут, он прошел по всей стране в нашей прессе. Многие говорили, что Павка совсем другой в их представлении. Другие говорили, что только таким должен быть Павка. Это был всесоюзный диспут, и мнения сталкивались разные. А закончил дискуссию выдающийся режиссер и актер Николай Охлопков. Он посмотрел картину и сказал, что только такая молодежь, такие герои могли победить в революции. Вот только такие, абсолютно и до конца преданные идее, не оглядывающиеся, не бытовые, совершенно и глубоко верящие в эту идею, только они могли победить в ту страшную войну гражданскую. Такое слово и положило тогда конец горячей дискуссии, как-то подытожив ее.

     Но прошли времена, это ведь был год 1956-й, скоро 50 лет с тех пор минет — и картина постепенно, так сказать, ушла в классику советского кинематографа. Уже без всяких сомнений, каким был Павка, со временем это стало неприкасаемым, скажем так.

     — Есть мастерство, есть талант, есть очень высокий художественный уровень. И, согласитесь, идею справедливости со счета не сбросишь!

     — Иногда ехидные журналисты меня спрашивают: «Ну, Василий Семенович, как теперь относишься к Павке Корчагину?» А теперь я к нему отношусь еще лучше, в тысячу раз лучше. Говорю: дай Бог каждому из вас иметь детей, которые во что-то святое верили бы так, как верило это поколение.

     — Кроме того, я думаю, Василий Семенович, к этой книге вернутся, конечно. Сегодня как раз сугубо идеологический крен влияет. И тогда он был, а сейчас в другую сторону, из-за чего великая книга оказалась словно вычеркнутой из нынешней жизни. Это все влияет, но ведь там, кроме идеологического заряда, который в свое время стал государственной идеей, есть, я бы сказал, чисто христианская идея. Идея жертвенности, самоотверженности, жизни не для себя, а для других. Такая идея на века, она выходит за рамки данного времени, какой-то конкретной эпохи.

     — Андре Жид, французский писатель, приехал в Советский Союз в 34-м году и попросил аудиенцию с Островским. Выйдя через два часа беседы с ним, сказал: «Это ваш коммунистический Иисус Христос». Вот что было! На роль эту был утвержден сначала Жора Юматов...

     — Да? Этого я не знал.

     — Он даже начал сниматься. Но потом Алов и Наумов пригласили меня. Полагаю, именно в свете того замечания Андре Жида.

     — Понимаю это. Ваши резкие и четкие черты лица, близкие в то время к аскетическим, привлекли. Кстати, вот будет столетие Николая Островского в этом году.

     — Много высказываний я уже читал по поводу грядущего столетия со дня рождения Николая Островского и по поводу главной его книги. Некоторые очень мне понравились, поскольку в них есть отрезвление и здравый смысл, стремление взглянуть на писателя и его произведение незашоренно, глубже и справедливее. Вопрос не только в идеологии, а в уроке жизни русскому человеку. Это надо понимать. А то, что «демократы» на него обрушились, неудивительно. Так же, как они обрушились во время столетия Маяковского на Владимира Владимировича. В 93-м году мне пришлось защищать, спасать Маяковского. Они собрались на Таганке и начали гнобить поэта, особенно за «Читайте, завидуйте, я — гражданин Советского Союза». А когда я им прочел, наряду с этим, трагические, великие стихи, мировые стихи, очень недовольно они сдавались.

     — «Облако в штанах» одно чего стоит.

     — «Облако...», и «Про это», и «150 миллионов», и много чего еще — это великая поэзия начала ХХ века!

     — И великой останется навсегда.

     — И не понимать этого — значит подходить только идеологически. За что они и ругали Владимира Владимировича.

     — Вот вы, мастер художественного слова, много и прекрасно читаете стихи, прозу. И на фоне того, что сейчас почти исчезло искусство чтеца. Я имею в виду, что было великое время (я же ведь почти ваш сверстник, Василий Семенович), когда у нас были поистине великие чтецы. Скольких из них я с восторгом слушал в 50-е годы, будучи студентом МГУ! Потрясающие мастера — Дмитрий Журавлев, Всеволод Аксенов, Сурен Кочарян, Яков Смоленский, Георгий Сорокин... Много и замечательно читал тогда Михаил Царев, игравший в Малом театре, с художественным чтением выступали и другие, лучшие актеры Малого и МХАТа. Вы сейчас говорили о великих актерах Театра Вахтангова, и многие из них были выдающимися чтецами. Тот же Рубен Симонов или Астангов. Это изумительное было искусство, и такое нужное людям. Почему же, с вашей точки зрения, оно почти исчезло? Вы один из очень немногих достойно продолжаете эстафету. Кажется, даже преподаете это в Щукинском училище?

     — Да. Кафедра художественного слова, я ее и возглавляю.

     — Далеко не каждый драматический актер, даже хороший, этим занимается. А вы занимаетесь. Значит, есть что-то, что совпало тут, что вас побуждает и привлекает?

     — Я занимаюсь этим давно и убежден, что это необходимо для актера. Считаю, это самая короткая дорожка, самый короткий путь к сердцу зрителя. Считаю также, что приобщать людей, особенно молодежь, на фоне нынешней бесконечной «попсы» дурацкой к великой русской поэзии — это обязательное задание. В общем, я этим занимаюсь абсолютно сознательно, а сегодня — сознательно как никогда. Хотя трудно сегодня. В прошлые времена мы имели по 20—30 абонементов по всей стране. Это была целая индустрия культуры, которую теперь просто уничтожили, стерли.

     — Как вы считаете, почему?

     — Почему? Надо спросить тех, кто это делал. Почему навязали стране эту западную чепуху, которая изо дня в день с экранов не слезает. Раньше мы делали по три-четыре спектакля в год специально для телевидения. А сейчас берут с Запада по определенным шаблонам передачи телевизионные — бездушие, насилие, секс, игры эти дурацкие. Чем объяснить? Вот этим все и объясняется. Они говорят, что это не идеология. Именно идеология! Только другая: чтобы люди ни о чем не думали, чтобы люди не соображали, что с ними произошло, куда их ведут. В этом суть.

     — На телевидении совсем пропало художественное слово. На эстраде — тоже. И когда недавно в концерте я слушал вас, как вы читали Пушкина и Маяковского, говорю вам честно, это было настоящее потрясение, потому что я давно такого не слышал. Пожалуй, несколько лет назад испытал такое, когда вы же на юбилейном Бунинском вечере в консерватории великолепно читали рассказ Ивана Алексеевича...

     — Я люблю это. И вот сейчас правительство Москвы помогло мне выпустить записи, которые были сделаны на радиофонде, в «золотом фонде», за пятьдесят моих творческих лет. Конечно, старался отбирать наилучшее. И получилось четыре диска, куда вошли Пушкин, Бунин, Чехов, Гумилев, Толстой... Понимаете? Стефан Цвейг, замечательная его новелла-повесть о композиторе Генделе... Я считаю, что приобщение к этой литературе необходимо! Особенно, повторю, для молодежи, но и не только для нее.

     — А как, с вашей точки зрения, все-таки пробить то, что утвердилось сегодня на телевидении?

     — Много раз мы обращались по этому вопросу к Ельцину, в бытность его президентом.

     — Какой-то круг деятелей культуры?

     — Да. Десятки раз обращались! Объясняли, что для нашей культуры это губительно. И что же? Как с гуся вода. Продолжаются эти дурацкие игры, эти дурацкие фильмы, жестокие и совершенно несовместимые с русским пониманием нравственности, красоты...

     — Вот вы рассказывали о самодеятельности во Дворце культуры Автозавода в советское время. А сегодня что происходит с художественной самодеятельностью, с поиском и воспитанием талантов? Завели на телевидении две передачи — «Фабрика звезд» и «Народный артист». Казалось бы, хорошо, таланты выявляют. Но на поверку опять получается, что всё чужеродно, заёмно, поўшло. Они и поют-то зачастую не по-русски, а уж стиль, манеры... Так их настраивают — на чужой лад, и легко представить, что из этих ребят и девочек в конце концов сделают.

     — Отдано на откуп частным лицам, причем совсем не лучшим, самое главное — воспитание молодого поколения. Опасно это. Чрезвычайно опасно.

     — Если о молодежи речь зашла, то вы ведь с ней и сами сейчас работаете. В Щукинском училище, я имею в виду. Что могли бы о ней сказать?

     — Очень тревожные годы были 1993-й, 1994-й, 1995-й. Крайне тревожные! Вдруг бросились в училище мальчики и девочки, которые полагали, что театр — это деньги. Прежде всего. И они пришли сюда за деньгами. Достаточно узколобые, безмерно прагматичные. Но они года через два-три отсеялись. Поняв, что не в тот огород зашли. И вновь начали приходить ребята в основном замечательные. Выбрать настоящих актеров будущих возможно. В театре нашем работают сейчас несколько моих учеников, за которых я вполне могу ручаться, потому что хорошо их знаю.

     — Сами вы принадлежите к поколению детей войны. И военное поколение, принесшее стране Великую Победу, вам очень близко — как в жизни, так и в творчестве. Достаточно вспомнить хотя бы полюбившегося зрителям Ивана Варавву из фильма «Офицеры». Что вы могли бы сказать о том поколении?

     — Это поколение — святое. Обманутое в последние годы поколение. Люди вынесли на своих плечах чудовищную войну, победили страшного врага — и в результате им сказали, что... не надо было этого делать.

     — Так и сказали.

     — В открытую! Если Ельцин издал указ, чтобы не носить военные награды, — это как понимать? Правда, кто-то ему подсказал, и он отменил все-таки. Но это было! Их уже немного осталось, фронтовиков Великой Отечественной, и хорошо, что хоть постепенно государство вроде бы начинает воздавать им должное.

     — А вот я знаю, что вы возглавляете общественный фонд «Армия и культура». В чем состоит его работа?

     — Десять лет скоро будет нашему фонду. Это дело очень нужное. Мы бываем в «горячих точках», много раз были в Чечне. Выступаем в госпиталях, в учебных заведениях военных. Раньше этим занималось государство, но в 1991 году оно всё скинуло с себя. То, что в наших силах делать по этой части, мы делаем. Но, конечно, государство должно браться, как всегда у нас было.

     — Традиции военно-шефской творческой работы в советские годы — огромные.

     — Во время Великой Отечественной войны сотни, тысячи шефских бригад выезжали на фронт. В нашем театре тоже они были.

     — Раньше, я знаю, зрители писали много писем любимым артистам. Были и очень серьезные письма, с анализом спектаклей и фильмов, актерской работы. А сейчас?

     — И сейчас пишут. Реже, но пишут. Не далее как сегодня получил интересное письмо.

     — Может быть, скажете о своих последних творческих работах и о планах на будущее?

     — Только что, к юбилею моему, в Вахтанговском театре вышел спектакль «Фредерик» по пьесе французского драматурга Эрика Шмитта, где я играю главную роль. Фредерика Леметра, великого французского актера. Впрочем, главным для меня в данном случае были не театральные его заботы, а человеческая жизнь, во многом очень типичная для жизни актеров вообще. Пьесу ставил Николай Николаевич Пинигин из Ленинграда, из БДТ, заняты в спектакле прекрасные актеры разных поколений. Работалось нам очень тяжело, были великие нагрузки, но теперь постепенно начинаем получать желанную радость и удовлетворение.

     — А для кино и телевидения делаете что-нибудь?

     — Для телевидения, для канала «Культура», совсем недавно закончил получасовой фильм о Тютчеве.

     — Замечательно. Однако в целом-то тютчевское 200-летие прошло в стране почти совсем незамеченным! Ну можно ли это спокойно воспринять?

     — Ужасно, право. Фантастика... Такое впечатление, что кому-то он мешает. Великий русский поэт!..

     Лежит у меня на столе сценарий восьмисерийного телефильма, комедия. Но еще не решил, буду ли сниматься. То, что мне предлагали до сих пор, все эти милицейские сериалы я не принимал, категорически отказывался, мне это неинтересно совершенно.

     — А тут что-то привлекло?

     — Написано плотно, хотя... опять на «бандюжью» тему. Так что раздумываю пока.

     — Кино отсутствует напрочь?

     — Не совсем. Озвучиваю, по-моему, граждански очень важный многосерийный фильм «Тайны великих побед». Были в последние годы и «Барышня-крестьянка», и роль Александра Первого в фильме Игоря и Дмитрия Таланкиных «Незримый путешественник».

     — Не только не видел, но даже не слышал о таком.

     — Замолчали. Не случайно. Ничего, я думаю, этот фильм талантливых режиссеров еще напомнит о себе... Но самым главным была и остается для меня все-таки работа в театре, а также преподавание в училище. И — великая русская литература, к которой я бесконечно счастлив обращаться, чтобы нести ее Слово своим соотечественникам.

  Фото Владимира ГОЛУБЕВА.