Мы помним всех, кто горы двигал

и небо ставил на ремонт,

а также — тех, кто с вечной фигой

в кармане ждал своих времен.

Сегодня, вынувшие кукиш,

они вцепились в пятки львов.

Герой, ты лишь одним рискуешь —

проверить прочность старых швов

Всегда Россия крепла мерой

великих, благодатных гроз.

Ее ведь и с безбожной верой

к победам приводил Христос.

Теперь же в шумном хороводе,

безмолвный барабанщик наш

и семя подвига в болоте,

он ждет, когда начнем дренаж.

Пока Россия не ослепла

и держат память тормоза,

не может он уйти бесследно,

не может потушить глаза.

29 сентября исполняется сто лет со дня рождения писателя Николая Островского. Вряд ли следует ожидать, что эта дата будет отпразднована широко. В мире политики идеи, за которые сражался Островский, сегодня непопулярны. Как сказал один известный политический деятель: «Коммунизм — вагон, отцепленный от поезда цивилизации». В среде же литераторов, по крайней мере тех, кто контролирует нынешние СМИ, Островский — малоодаренный и малограмотный графоман.

Между тем на книге «Как закалялась сталь» в не столь отдаленном прошлом воспитывались целые поколения молодежи во всем мире. Как ни верти, эта книга сыграла огромную роль в жизни поколения, выигравшего Великую Отечественную войну. А уж этих-то людей и саму войну от «поезда» истории никакие политики не отцепят.

«Как закалялась сталь» начинается со сцены, когда Павку Корчагина исключают из школы за то, что он насыпал махорки в тесто школьному попу. Вся дальнейшая жизнь подростка, а потом молодого революционера прошла под знаком кровавой борьбы с «богами» — охранителями старого мира. Категоричный, нерелигиозный, жесткий и часто жестокий в своих поступках Островский-Корчагин не мог не получить от судьбы ответного удара. И получил его — болезнь, слепоту, неподвижность. Прикованный к постели, он начинает свой полет в вечность. Ибо что может означать его дальнейшая жизнь? То же, что сказано в Евангелии: «Смертью смерть попрал». Жизнь Николая Островского — беспримерный в истории литературы подвиг. И не только в ней.

Напросившийся на аудиенцию у Николая Островского французский литератор Андре Жид, весьма далекий от коммунистической идеологии, после беседы с советским писателем вышел потрясенным: «Я видел современного Иисуса Христа». Можно как угодно относиться к этой оценке, но никто не оспорит факта, что по своей огромной внутренней силе, по своему сердечному горению Николай Островский не может быть отнесен и к категории «холодных». Так что любой непредвзятый человек может оценить, кем был Островский на самом деле. Он поднял планку писателя на новый уровень, полностью жил так, как писал. И, конечно, вошел в одну литературную обойму с Маяковским, Шолоховым, Булгаковым, Ахматовой, Пастернаком, при всей разнополярности политических убеждений этих людей. По человеческим же качествам он поднялся над всем двадцатым веком, встал рядом с такими исполинами, как Сент-Экзюпери и Че Гевара. Таких, как Николай Островский, через все двадцатое столетие прошли считанные единицы.

Его пытаются вычеркнуть из истории русской литературы именно отцепленные от ее главного поезда фигуры — писательская шушера, рыбы-прилипалы, которые, с одной стороны, в силу вседозволенности мельтешат теперь повсюду, создавая иллюзию полного торжества низости, с другой, — чувствуя ненадежность своей плавучести, мечутся в поисках, к чему и к кому прилепиться. А поскольку новой надежной опоры они не видят, кусают старую, ту самую, которой лицемерно поклонялись прежде.

Кто помнит Анну Караваеву сегодня? Между тем нашлись «знатоки», которые объявили эту средней руки советскую писательницу настоящим автором книги «Как закалялась сталь», хотя сама Караваева на авторство никогда не претендовала. На каком же основании ее так возвеличили? На том, что помогала Островскому редактировать великий роман. Это из области совершенно непредставимых фантазий, вроде той, что истинным героем Великой Отечественной и автором книги «Воспоминания и размышления» был не Георгий Жуков, а редакторы и корректоры его книги. Потому что эти последние имели высшее образование, а у автора «Воспоминаний» — три класса церковно-приходской школы. Вот так иногда рассуждают некоторые наши литературные « мэтры». Ох, уж эта «образованщина»!..

Я не боюсь сравнить «Как закалялась сталь» с «Дон Кихотом» Сервантеса, ибо за обоими шедеврами мировой литературы стоят героические жизни авторов. Сервантес, прежде чем сесть за свой роман, потерял руку в сражении при Лепанто. Возвращаясь морем на родину, попал в плен к пиратам, был продан ими в рабство алжирскому паше. Пять лет провел в неволе, четыре раза пытался бежать. Выкупленный из рабства и устроившийся на родине в Испании агентом по закупке провианта для флота, а позже мытарем — сборщиком налогов, он трижды попадал в тюрьму, не сумев вписаться в тогдашнюю «рыночную экономику». Так что его «хитроумный идальго» — это он сам, Мигель Сервантес Сааведра. Образ, подобный Дон Кихоту, невозможно создать, не пройдя собственные бои с ветряными мельницами.

Оба писателя создали как будто бы иллюзорных героев. В каком смысле? В американском. В Америке художественная литература называется словом «fiction» — выдумка, то есть сам термин отрезает эту литературу от реальности. Но чья реальность больше, тощего и нескладного рыцаря печального образа, живущего уже несколько веков в сознании людей или его привязанного к земным реалиям упитанного слуги?

И Дон Кихот, и Корчагин сражались за идеалы, не могущие в силу их высоты быть принятыми большинством людей. Но Корчагин в отличие от испанца уже не был смешным одиночкой. И рыцарь из Ламанчи нашел в двадцатом веке совсем не смешного последователя — Че Гевару, идеалом которого, как известно, был герой знаменитого романа Сервантеса. Подобные идеалы и их носители — дрожжевая закваска, без которой человечество давно бы заплесневело, сгнило, как говорится, на корню.

Должен оговориться, что мое сравнение Островского с Сервантесом ограничивается схожестью их жизненных путей, высотой подвижнических натур. Я совсем не собираюсь утверждать литературную равноценность двух романов. Образ, созданный воображением великого испанца, конечно, глубже, объемнее русского героя. Корчагин-Островский — донкихот в чистом виде. Сервантес носил в себе не только черты Дон Кихота, но и начало Санчо Пансы, недаром работал торговым агентом и сборщиком налогов.

В романе же автор «Дон Кихота» себя раздвоил и сумел гениально показать эту двойственность, свойственную каждому человеку — двойственность духа и тела. Смешной рыцарь печального образа, хотя и одинок, но всегда востребован, пока ему служит его оруженосец. Оруженосец добродушно посмеивается над причудами господина, но верой и правдой служит ему. И он тоже бессмертен, пока предан своему фантазеру-хозяину. Это нормальный баланс жизнеспособного мира: низшее служит высшему. Если же главной фигурой становится слуга-тело, смех заканчивается, начинается трагедия. Мы накануне такой трагедии. Мир, в котором человек — «вечное чело» — живет ради того, чтобы обслуживать нужды тела, обречен на уничтожение. Как это уже бывало не однажды в истории, обреченные меньше всего думают о спасении, их волнует пир во время надвигающейся чумы..

Наша революция была попыткой выдернуть мир из этого чумного пира, вернуть в опустившееся до биологического уровня человечество донкихота. Он возвратился в лице Лениных, Островских, Олегов Кошевых, сестры и брата Космодемьянских и многих других. Попытка оказалась заразительной для Китая, Кубы, Вьетнама, но она оказалась слишком мучительной для большинства людей планеты. Поэтому баланс донкихота и санчопансы в основной массе человечества складывается пока в пользу второго. Но Санчо Панса все равно будет искать своего хозяина, потому что без хозяина ему не выжить. Человек был задуман Творцом как «гомо сапиенс», а не «гомо» жующий и пьющий. Когда антропоид деградирует, наступают катастрофы. Недаром так пристален сегодня интерес к причинам гибели Атлантиды. Хотя можно вспомнить другие примеры, более поздние и реальные: Вавилон, Содом и Гоморру, поздний античный Рим.

Советские донкихоты временно проиграли. Но семена брошены. Советская власть доказала, что люди могут выжить без денег. Точнее без их тоталитарного господства. Поэтому, повторяю, когда господство денежного мешка доведет мир до окончательного маразма и кошмара, а время это, все видят, — близко, люди вспомнят уроки своего героического прошлого. Они вернутся к Христу в той Его форме, которой потребует время. Потому что в основе Христа героизм — торжество человечности над животным началом, духа над телом.

Изнемогая от великой жажды,

Мы ищем Твой таинственный родник.

Зовешь и Ты, зовешь нас не однажды,

Перерастая временами в крик,

В безмолвный крик:

— Зачем Меня веками

Искать, когда Я рядом, под рукой?

Я — тихий свет,

Я — нерушимый камень,

Я — ваша сила, радость и покой.

Желания заветные сбываются,

Встречая на пути Мои ручьи,

Все волны штормовые разбиваются

О скалы неприступные Мои.

Склонитесь же, склонитесь надо Мной!

Склоняемся, но где-то стороной...

Народ, топчущий имена героев, не имеет будущего. К счастью, имя Островского топчут ничтожества, которые сами в будущем не могут рассчитывать ни на что. Потому они так беснуются в настоящем, пытаясь заразить своим ничтожеством как можно больше людей. Этим антигероям совершенно непонятно, как обездвиженный и слепой человек мог чувствовать себя полноценно счастливым. Между тем Николай Островский был слишком честен, чтобы натягивать на себя маску благополучия.

«Я никогда не думал, что жизнь принесет мне столько огромного (выделено мной. — Ю.К.) счастья. Ужасная личная трагедия уничтожена, и жизнь полна ликующей радости творчества».

«Как знать, когда я был счастливее — в юности, при цветущем здоровье, или теперь».

«Никогда не думайте, что я несчастный человек и грустный парень... Эгоист погибает раньше всего. Он живет в себе и для себя. И если исковеркано его «я», то ему нечем жить.

Перед ним ночь эгоизма, обреченности. Но когда человек живет не для себя, когда он растворяется в общественном, то его трудно убить, ведь надо убить окружающее, всю страну, всю жизнь...

Вы видите мою улыбку, она радостна и искренна. Я живу огромной радостью побед нашей страны, несмотря на свои страдания. Нет радостнее вещи, как побеждать страдания. Не просто дышать (и это прекрасно), а бороться и побеждать».

Под такими словами мог бы подписаться сам Иисус Христос, так что недаром вышеупомянутый французский писатель Андре Жид сравнил Островского с Ним.

А. М. Горький сказал об Островском: «Его жизнь — яркий пример торжества духа над телом».

Как объяснить счастье, пережитое Николаем Островским? Никак. Порассуждать о нем можно, растолковать нельзя. Но просьба Островского не считать его несчастным человеком и грустным парнем приоткрывает завесу над мироощущением каждого подвижника — растворение личности в служении миру дает человеку ни с чем не сравнимое блаженство.

Дифирамбы власти, сотворившей феномен Островского, тоже неправомерны. Он сотворил себя сам.

Героизм всегда уникален, он удел одиночек. Но фон героя может быть разным. Островский жил и творил в эпоху, когда вся страна жила на волне героизма. Теперь волна другая. Пословица «На миру и смерть красна» сегодня не актуальна, нынешний мир равнодушно проходит мимо героев, как бы не замечая их. «На миру», то есть на виду и на слуху, маячат антигерои.

А куда делись подлинные? Никуда они не делись. Сменился лишь фон. Ученый, которому не платят, но который продолжает свои научные поиски во имя России, полуголодный учитель, обучающий ребятишек «по мандату долга», обезглавленный солдат, не принявший чуждую веру, — это все те же вдохновенные индивидуальности из породы Островских. Ими держится сегодня Россия.

И литераторы литераторам рознь. Один из редакторов Островского Н. Чертова, встретившись с ним лично, тяжело входила потом в рутинный поток издательской жизни, так зажег ее образ автора «закаленной стали». Вспоминая встречу с ним, она пишет: «Трудно, по-разному думалось. И когда один писатель, настойчиво расспрашивавший меня о Николае Алексеевиче, в конце сказал: «Сознайтесь, это страшно?» — я взглянула на него с изумлением и возразила: «Что вы — наоборот! Островский — легкий человек. Вот именно легкий! И по-настоящему жизнерадостный».

Можно понять и спрашивающего писателя и ответившую редакторшу. В редакторше угадывается генерация, давшая миру Зою Космодемьянскую и Любовь Шевцову, в писателе — просматриваются будущие представители наших «демократов-диссидентов» второй волны. Потому что первая волна, выраженная, скажем, А. Д.Сахаровым — тоже героическая, ее вдохновляли все те бескорыстные идеи свободы, растоптанные потом алчными «демократами» второй волны. После сражения на поле боя приходят мародеры.

Когда я говорю о первой волне диссидентов, имею в виду тех, кто открыто бросил вызов потерявшей инициативу Советской власти. Для меня в эту волну входили люди самых разных политических убеждений, кроме упомянутого выше Сахарова, Солженицын, Зиновьев, Лимонов, Максимов. Всех этих людей объединяет одно — служение идее и стремление ради своей идеи идти против течения.. Рыбы-прилипалы, кинувшиеся к должностям и разделу социалистического имущества, тоже иногда называют себя демократами первой волны. Но это не волна, это пена. Для них любая форма героизма — кость в горле. Сегодняшнее телевидение, словно заклинание, повторяет слова: «Время героев прошло».

Передаю слово Юрию Гагарину:

«Простой рабочий паренек Павка Корчагин, сражающийся за Советскую власть, за будущее Советской Родины, близок и понятен миллионам людей! Корчагинцы моего поколения, возмужавшие в послевоенные годы, осваивали целину, строили Братск, прокладывали дорогу к звездам...Что касается меня, то в самые трудные минуты я вспоминал железное упорство и несгибаемую волю Павки Корчагина...»

Время Гагариных тоже прошло? На какое-то время. Но оно вернется, как возвращаются после зимы цветы, трава, листья деревьев. А все безжизненное, как старый мусор, весна уносит навсегда.

Наслаждения Рокфеллера с его горой денег понятны многим. О чувствах «убогого» Серафима Саровского, как он сам себя называл, встречавшего каждого приходящего к нему словами: «Радость моя!», тоже говорят многие. Но радости старца понятны единицам. Даже из среды самых рьяных служителей церкви.

Подвижник может быть воином, монахом, ученым, поэтом, деловым человеком, политиком, кем угодно. Он выше партий, идеологий, национальностей и профессий. Две тысячи лет назад Богу было безразлично, кто ты — эллин, язычник или иудей, главное кому и чему служишь. К двадцатому веку предпочтения Бога не изменились, и церковь накануне революции в лице подавляющего числа служителей, изменившая делу Христа, лишилась Его харизмы. Харизма перешла к безбожникам. Их подвижники оказались сильнее церковных. Хотя жили в советские времена патриарх Тихон, иеромонах Сампсон, отец Арсений и другие подлинные христиане. Они не уступали в духовной силе Чапаеву или Островскому. Но безбожных подвижников оказалось больше, их идеалы лучше соответствовали потребностям времени, и Бог поддержал их.

Нам это сейчас чрезвычайно важно понять, что погоду истории делают не формы идеологии, но люди-подвижники, к какой бы идеологии они ни примыкали. А Бог, задающий импульсы к переменам погоды, сам решит, кому на данном этапе отдать первенство, Ему главное — воспитать как можно больше тех, кто может смертью смерть попрать и осуществить на деле афоризм Ницше «Человек — это то, что следует преодолеть». Торжество низости в наше время ничего не меняет в подобном раскладе сил, только усиливает его. Низость допущена к власти на время, чтобы люди почувствовали необходимость героизма. Низости всегда приходит конец, тогда как нужда в героях никогда не прекращается.

Понимание движения истории, как единства исключающих друг друга противоположностей, помогает осознать, что случилось с Россией.

Народы устают от героев, нужна передышка. «Как закалялась сталь» вколачивалась в головы людей», поэтому перешла в отрыжку. Леонид Андреев даже о «Капитанской дочке» сказал в свое время, что она надоела как барышня с Тверского бульвара. Все что идет в тираж, приедается. Но когда в голову начинает вдалбливать то, что разворачивается сегодня на экранах телевизоров, здоровая голова понимает, что ее опускают в бездну. После такой «передышки» мир либо снова возвращается к героям, либо погибает.

Бог, руководящий человеческой эволюцией все это хорошо понимает и «попускает» человеческие слабости, дает возможность «порулить» всем. Тем более, что Он не заинтересован держать людей в лапах нищеты, голода и холода, как это было во времена Николая Островского. Страдание — инструмент, но ни в коей мере не цель человеческого развития.

И сегодняшняя «демократическая» Россия — не абсурдный переход из героической эпохи в период торжества рынка и пошлости. Нет, люди должны в разумных пределах создать себе обеспеченную жизнь, хотя в этом смысле дорвавшееся до власти «демократическое» меньшинство перераспределило денежные потоки страны с чудовищными излишествами. Но с излишествами у Бога разговор короткий, и мы наблюдаем это на многих примерах.

Большевики вскоре после революции допустили большую ошибку, слишком рьяно потоптавшись по прошлому. Теперь в таком же положении оказались они сами. «Демократы» повторяют ошибку большевиков и тоже начинают чувствовать на себе сапоги истории. Уроки из нее редко кто извлекал, учеба происходит в основном на собственной шкуре. А топтаться по героям — занятие очень рискованное.

Да, Советская власть опиралась на таких, как Николай Островский, но она бы не продержалась так долго, если бы делала ставку на один героизм.. Пропаганда героизма сочеталась с приказом номер 227, который действовал на всем протяжении сталинской эпохи. Сталин всегда использовал героический фактор в сочетании с фактором страха , но особенно умело распорядился обоими факторами в годы нашей святой войны. В эти годы были классически осуществлены также оба религиозных Завета — Ветхий и Новый. Я говорю не о конфессиональной стороне дела, но по существу его. Новый Завет для героев — возлюби родину, как Бога и, как самого себя, карающий Ветхий — для всех остальных. Очевидную диалектику двух Заветов война являла ежедневно. Многие молодые, необстрелянные ребята при первом столкновении с врагом бежали в панике и, если попадали под заслон заградотрядов, то шли в штрафные роты и батальоны, и опять-таки, если оставались в живых, пополняли ряды Корчагиных. Подлинная религия далеко не всегда совпадает с официальной.

Цепь подвижников непрерывна при восходящей звезде народа; но она прерывается, если звезда исчезает с горизонта. Уходят подвижники — умирает народ. Сейчас происходит закат целого цикла в истории земли, потому так остра борьба между теми, кто сросся с этим циклом, не хочет расставаться с ним и теми, кто готов подвигнуть человечество к новому отрезку большой истории. С Октября 1917 года началась репетиция нового цикла. Русская репетиция оказалась мучительной, в ней активно действовали обе стороны — светлая и темная. Временно победила вторая. Но за 73 года Советской власти удалось сделать многое. Главное, доказать в 1941—1945 годах, что дух подвижничества может победить мир материи, мир денег. Если вдуматься в то, что произошло в эти годы, то явственно вырисовывается картина страны, застигнутой врасплох внезапным нападением врага, потерявшей в течение нескольких месяцев основную часть своих самолетов и устарелых танков, страны, отдавшей неприятелю свои наиболее густонаселенные территории. Одним словом, вся видимая материя была на стороне врага, и его победа казалась неизбежной. Но невидимый дух героического народа победил. В лобовом столкновении с тьмою он напряг все свои силы, обуздал материю, он выжал из нее без денег, на одном энтузиазме лучшие в мире танки и самолеты, лучшую артиллерию, а главное, духовно более сильного солдата. Хотя немцы в ту пору тоже были сильны духом. Но, как признался сам Гитлер перед смертью, победил молодой народ с его более сильным духовным потенциалом.

Титаник

Чем рассветы новые угрюмей,

тем тревожней, яростнее дни.

Черти свечи зажигают в трюме,

потушили ангелы огни.

На исходе все земные сроки,

он принять судьбу свою готов.

Никакие силы и пророки

не изменят ход его винтов.

Пассажиры суетятся наспех,

кто пирует, кто танцует всласть.

Но растет в тумане вечный айсберг.

Он один не даст нам всем пропасть.

Ничего светлее и новее

время не придумало пока,

кроме лобового столкновенья

чтобы все сломать наверняка.

Лишь тогда среди обломков хрупких

зажигают ангелы огни —

разума спасательные шлюпки,

привязные совести ремни.

Во время крушения «Титаника» часть его пассажиров проявила лучшие человеческие качества, подтвержденные потом во время Второй мировой войны героями французского Сопротивления, английскими морскими конвоями в Мурманск. Так что не ограничим героизм русской темой.

Мои отрывочные заметки, думаю, мало кого убедят, как не убедили нас горы религиозной литературы. Убеждают не слова и даже не примеры, но собственный опыт. Каждое поколение приобретает его как бы заново. Но мы обязаны тянуть ниточку национального и общечеловеческого опыта, связывая ушедших с идущими. Так некогда поддерживали священный огонь в пещерах наши пращуры. Как бы густо ни обступала тьма, даже одна свеча в ней внушает надежду. Какими бы растленными ни были верхи общества, жизнеспособность его определяется суммой свечей, горящих внизу.

И еще есть причина, требующая поддержания этого огня в себе. Через него, через внутренний огонь в душе мы связываем себя с мировым небом, с русским небом, с ноосферой подвижников, которые не ушли из пространства, но продолжают свою работу в тонких телах. Темный цикл в истории Земли еще не закончен, поэтому каждому из нас предстоит донести свой внутренний свет до Новой Земли и Нового Неба. Пронести сквозь густую тьму.

Великое оправдание советской литературы и власти ее породившей не только в присутствии в ее духовном поле таких духов, как Николай Островский, но также в том, что она сделала этот дух знаменем для масс. Очевидна и черная сторона дела — под сенью Красного знамени стояли разные фигуры, а у руля власти — часто зловещие. Но так же верно, что период владычества Совдепов в России будет пристально изучаться следующими поколениями, что героические грани этой эпохи никогда не изгладятся из памяти. Никогда! В этом нет никакого сомнения.

Я пишу эти строки, отрываясь временами от письменного стола, чтобы посмотреть выступления наших спортсменов на Олимпийских играх. Вместе с миллионами россиян радуюсь их победам, переживаю поражения. Несомненно, такие же чувства испытывают руководители России, потому что победы в спорте — пока еще показатель могущества государства. Мы оказались на третьем месте. Впрочем, если суммировать все медали суверенных государств, ранее входивших в состав Советского Союза, то место, наверное, снова окажется первым.

Но только в местах ли дело?

Средства массовой информации сообщили, что российское правительство, стимулируя усердие отечественных спортсменов, установило небывало высокие денежные премии в долларах за полученные на Олимпиаде медали. Не хочу быть пророком, но убежден: долларовые приоритеты никогда не сделают нас первыми ни в спорте, ни в каком другом виде деятельности. Мы проиграли американцам и китайцам. Первым — потому что денежный ринг не наш ринг, вторым — потому что патриотическая составляющая у них оказалась сильнее. Я совсем не против любых денежных вознаграждений. Но мы не только не вернем себе спортивной мощи Советского Союза, но и будем быстро деградировать во всех видах творчества, слишком поощряя денежные аппетиты людей. На иных дрожжах замешан русский характер. Мы инстинктивно это чувствуем, мы понимаем ущербность чисто материальных идеалов. Дело за разумом, волей, энтузиазмом.

Конечно, в советскую реку вторично не войдешь. Мы всегда любили родину, но когда патриотизм и бескорыстие насаждались принудительно, а сами «насаждающие» устраивали для себя иные правила игры, это оскорбляло нас. Мы побеждали американцев в спорте, в научных достижениях, в разведывательной работе, но сами думали: хорошо бы и побеждать, и жить, как противники, огребая доллары лопатой. Поэтому наши пассионарии так быстро и жадно кинулись в сторону денег, когда такая возможность появилась. И что-то, словно надломилось в России, и потащил ее вниз денежный мешок.

Но не зря же Христос сказал, что легче верблюду пролезть через иголочное ушко, чем богатому войти в царство небесное. Эти слова Спасителя заставляют каждого из нас подумать над проблемой, как, кому и чему должны служить деньги.

Перед нами также пример Америки, самой могущественной сегодня державы и самой в то же время бесперспективной, ибо она буквально, без всяких преувеличений пропадает под властью доллара. Заокеанские верховоды судорожно пытаются навязать власть денег остальному миру, трясут своими накачанными денежными анаболиками, но дряхлеющими мускулами перед другими странами, или пугают чуть чего эти страны, что лишит их своей финансовой поддержки. Однако в мышцах Соединенных Штатов работают смертельные раковые вирусы, имя которым доллар. Свою болезнь они передают и некоторым нашим верховодам.

Кто побеждает в американском спорте? Главным образом чернокожие, потому что для них первый стимул не деньги, а утверждение своего превосходства над белыми. Долго унижаемые белой Америкой чернокожие жители теснят белое большинство, прежде всего в музыке и спорте, где сильнее в силу природных данных. А что такое деньги для людей, добившихся высших достижений, хорошо иллюстрирует судьба многих звезд профессионального бокса в Соединенных Штатах. Они проматывают свои миллионы и заканчивают жизнь в бедности.

Но это пока. Добиваясь равных прав, черная Америка быстро теряет свою пассионарность. Бывшие рабы, получив свободу, становятся самой тучной частью американского населения. Впрочем, и вся Америка больна ожирением, так что правительство США вынуждена рассматривать эту проблему как национальную угрозу.

В самом деле, как чувствует себя сегодня белое население Америки? Та же картина, что с черным. Люди слабеют во всех отношениях. Живущая на иммиграционном «подсосе», собирающая со всего мира интеллектуальные и творческие сливки, Америка пока удерживает первое место в земной очевидности. Но сливки в этой стране скисают уже в первом поколении. Денежный воздух удушлив для талантов.

Не стану впадать в морализаторство и упрекать нынешний режим в отсутствии настоящего искусства, хотя зрительно это так. Возможно, оно зреет где-то вдали от рыночной суеты. Во всяком случае, на Вологодчине безгласно работает Василий Белов, в Иркутске Валентин Распутин, в Пскове Станислав Золотцев. Эти люди дети прежней власти. Не потому что славили ее, скорее, от нее отталкивались. От нынешнего же болота не оттолкнешься, мастера его обходят, не маячат в его камышах. Хотя это пробует делать Эдуард Лимонов, какое-то время принадлежавший литературному секс-авангарду, потом тяготевший к политическому экстремизму и к советскому имперскому величию, а теперь, после отсидки в тюрьме, старающийся любыми путями всколыхнуть общественное сознание и прежде всего сознание молодежи на борьбу с низостью.

В столице против общего базарно-распродажного поветрия сражаются газеты «Завтра», «Советская Россия», журнал «Наш современник».

Какое отношение имеет вышесказанное к столетию Николая Островского? Самое прямое. Жива русская литература, страстная, разнохарактерная в поиске идеала, попавшая в тиски иного времени, но продолжающая свои поиски, не продающая себя ни за какие рыночные ценности. Литература, жаждущая братства народов, или, говоря словами Пушкина, зовущая время, «когда народы, распри позабыв, в единую семью соединятся». Значит, жив народ, пропущенный через страшную мясорубку эпохи, и живет в нем Иисус Христос.

Он живет в ребятах из «Вымпела», вызволявших ценой своих жизней заложников в Москве и в Беслане. Наше подлое телевидение и продажные газеты, которые в течение ряда лет творят свою черную мессу под лозунгом «Время героев прошло», после страшных терактов сразу поджали хвосты и заскулили по-иному. Ведь не фигуранты светской хроники и биржевых сводок поставят заслон терроризму. Жив Христос в священнике, который снял рясу и возглавил развалившийся колхоз. В предпринимателе, который дал клятву никогда не торговать водкой и сигаретами. В писателе, режиссере, артисте, которые не допускают в свою работу низость ни под каким видом. В ученом, которого зовут в Америку, но он продолжает трудиться в России. В самом обыкновенном человеке, не сдавшемся темным искушениям века.

Юрий КЛЮЧНИКОВ.

Новосибирск.