Нет, никогда я не читал столько газет, сколько в эту осень. Зло сказала Цветаева где-то на заре эпохи СМИ — про читателей газет, глотателей пустот. О, если бы пустот, если бы...

Несколько расслабившись душой, преподавая курс культуры речи, после работы над текстами стихов я предложил студентам обратиться к периодике: где еще можно увидеть картину современной речи — в устойчивом, фиксированном на бумаге состоянии? Не заметили ли издатели, как вырос на несколько недель спрос на их продукты: студенты тратили деньги немерено...

По какой-то давней советской привычке я назвал и газету «Известия», рассчитывая, что здесь будет представлена наиболее выдержанная, даже строгая картина речевой культуры. Даже надеялся на некий контраст по сравнению со странной для меня газетой «Московский комсомолец»...

Как я ошибся... Остановлюсь на одном к семинару купленном номере «Известий» — № 177 за этот год. Что-то вроде среднестатистической случайной выборки.

Мне, положим, безразлично содержание газет, не касаюсь этого вовсе на семинаре. Но пусть какой угодно, а все же смысл должен быть в любом высказывании, это основная речевая функция: ясность смысла. Нет, нынешние популярные газеты явно сошлись в том, чтобы постоянно затуманивать смысл.

Начинается все с заглавия. В поп-изданиях что ни заголовок, то — каламбур, весьма натужно побуждающий воспринимать дальнейший текст с вымученной ухмылкой на лице. Натужно — потому что каламбуры, как правило, вялы, громоздки и однообразны: иначе и быть не может, если подобный стиль эксплуатируется из номера в номер и едва ли не в каждом материале, ведь смех — это прекрасный, но редкий, лучше — даже неожиданный момент в нашей речи.

В газетах — наоборот: вот перечень с первой страницы «Известий». Москву посадят на диету, С приездом!, Свобода передвижения, А все-таки они не отвертятся, Стучи, пока можешь, Триумф «Идиота», Скачки стройных бегемотов, Козы Ностры и проч.: везде пресловутая игра слов, основанная на раздвоении смысла и рассчитанная, очевидно, на заведомо смеховую реакцию, но и везде — какой-то речевой оттенок принуждения, давления на читателя. Посадят, настучат, не отвертишься...

Схема каламбура проста и однообразна. Вот стучи, пока можешь создает ассоциацию с вечной темой публицистики — с доносами куда следует, стукачеством. Почему-то это считается в газетах актуальным... А в самой-то статье говорится о медицине, об исследованиях в области кардиологии... Смешно? Умно?

Вот и Козы Ностры — не речевая ошибка, а каламбур: там пишут о жителях города Киев, разводящих по бедности скотинку. Итальянская мафия здесь ни при чем, зато как обнажается техника каламбура: в огороде бузина, а в Киеве дядька. Опять стало смешно? Заметим, что и объект смеха в «Известиях» весьма однообразен — неудачник, отверженный, бедняк, не вписавшийся в число богатых счастливчиков. Поделом же ему. У-лю-лю...

Недобрый смех — как и содержание статьи: киевляне бы, да и их братья и сестры (а это весь наш славянский мир) могли бы и обидеться, если б на обиды хватало сил. Ведь пишут смехачи, что дивный Киев превратили в скотный двор, а под фотографией козла с цигаркой — подпись «Типичный киевлянин». Не смешно.

А что вообще значит словесная насмешка над неудачниками — с точки зрения речевой культуры? Материал к тому — статья Юрия Богомолова «Отверженные»: как не назвать автора, если даже дан его портрет? Открытое, убеленное сединами лицо, пронзительный взгляд, волевой поворот головы, распахнутая рубашка, добрая, понимающая и мудрая улыбка... Не это ли иллюстрация к речевому портрету, стилистике статьи? Да, как смел автор, словесно изничтожая сошедших на обочину, хотя и не бедствующих Руслана Хасбулатова, Бориса Березовского и даже самого Ивана Рыбкина! Какие мощные противники стали предметом словесного наскока!

Нет, здесь эффект речевого несоответствия: словесная энергия на пустом поле, целое сражение с призраками. Никакой критической оценки — только словесная война с одиозными для автора именами: ясен только один упрек Богомолова — они косноязычны, а смеют еще что-то говорить и писать! И на пустом месте выпалил целую очередь злобных и неадекватных сравнений: отвергнутые любовники, карандышевы, дядьки и проч.

Меру косноязычия автора злой заметки может показать такая, к примеру, фраза: Давно замечено, что отвергнутые любовники — мужчина ли с женщиной, наоборот ли — ведут себя большей частью неадекватно. Кто, с кем, чем, что значит наоборот — ничего не понятно. Отвергнутые любовники: друг друга ли они отвергли или кто иной их всех отверг, несмотря на любовь? Слово адекватно должно иметь пояснение: адекватно чему, иначе теряется смысл. А что за большая часть? Большая часть кого или чего? Она ли ведет? Ею ли ведут? Да и при чем здесь вообще любовники? Это в шутку, в сравнение? Или это тонкий намек? Впрочем, наши публицисты почитают за непременное ввернуть в свой текст нечто на половые темы, не заботясь более ни о чем, как... С кем бы их сравнить? Может, как потерявшие творческую потенцию?

Когда слово рассчитано на одиозность, т.е. на пресловутый феномен опошленного общественного мнения, оно перестает быть словом: пропагандистская риторика совершенно заслоняет суть дела, из слова выхолащивается смысл, остается только речевое давление на читателя. А ведь суть вещей — это и есть содержание слова.

Так что раздвоение, а точнее, расщепление смысла — это свойство не только заголовков, но и самих материалов. Если вы оценили смех в заголовке Скачки стройных бегемотов (яснее ясного, что речь там пойдет о выборах в Госдуму РФ), то вам по вкусу придется и основной прием в структуре текста. Прием однообразен: дать предельно негативную реплику о выборах вроде зачем ходить на выборы, если тебя обманут, или что избранники — это непорядочные, коррумпированные, безликие чиновники, а закончить все мотивом но идти голосовать нужно. Повторю, что мне сейчас вовсе не до оценки содержания, речь только о том, как слово создает просто смысловой вакуум или распад смысла. Думаю, что делается это сознательно: это формирует уровень сознания в читателе.

Другой пример распада смысла.

В общей смеховой тональности газет как нельзя кстати жанр фельетона. И он, разумеется, есть в «Известиях». Да, это не только смеховой, но и лаконичный, отчетливый жанр. Уж здесь-то должны быть предельно ясны и смысл речи, и сам ее предмет — о чем речь. Вместо заголовка — семь пунктов: от Species Haemorrhoidales до «Ici on dance». Все ясно? А в промежутке — фамилии Зюганов, Хасбулатов, Лужков. Уже должно быть смешно.

Об ускользающем смысле фельетона не берусь судить с уверенностью, поскольку ничего не сказано в простоте, а все сбивчиво и уклончиво (в народе говорят — заводить рака за камень), предмет речи пляшет — от антигеморроидальных средств к съезду «Единой России», затем к письму Березовского Бушу, наконец, к планам строительства в центре Москвы. Смысл речей мог бы быть и таким: выборы — «геморрой» (любят же это слово в газете), все бессмысленно, но будешь идти против власти — получишь расстрел (парламента) или подвалы Лубянки. Однако уверен, что автор, М.Соколов, желал сказать что-то другое. Но неясно что.

Поди его пойми! Вот он составляет такие предложения, что просто тонешь в витиеватых словах. К примеру, возьмем не шаткие гуманитарные оценки, а все сведем к цифре. Сколько слов без натуги укладывается в предложение? В этом фельетоне так: 40 — 60 — 80 (sic!) слов! Вот так летучий жанр: дойдя до конца одной лишь фразы, уже не поймешь, о чем идет речь. Не к этому ли стилю надо приложить фразу из фельетона: для описания ситуации <...> в современном русском языке используется как раз звучное древнегреческое слово. Какое слово — не совсем ясно, кажется, все тот же «геморрой».

Кстати, и про это слово. Оно тоже вплетено в текст без всяких речевых мотивировок: автору не удалась громоздкая попытка объединить мотив рекламы средств против геморроя с предвыборной кампанией, не удалась именно из-за своей громоздкости, нарочитого навязывания аналогии. Слово, сказанное к месту, не нуждается в специальных пояснениях, особенно это касается шутки: остроумная речь не может быть отягощена неуклюжими комментариями — самой себя.

Другое дело, что вся стилистика современных популярных газет питается веяниями, так сказать, ниже пояса (ср. — каламбур из «МК»: Удар ниже полиса — об автостраховании). Как будто одно уже упоминание чего бы то ни было, связанного с этим, обречено на речевой эффект. Неверно: однообразие смеховых штампов скорее создает лишь уныние, что является всегда переживанием речевой неудачи, особенно ощутимой в смеховом поле. Вроде бы и зовут смеяться, а — скучно, приелось. Другие известинские заголовки — в том же духе: Космос и секс, Только для девочек, Сексуальность — первый фактор эволюции, «Задирать юбки природе» и проч. А у кого-то — геморрой. Должно быть смешно.

Да, современная речевая культура — как тяжкая болезнь, посочувствуешь автору и по-доброму подскажешь, что частицу не в его тексте надо писать раздельно — с причастиями, имеющими зависимые слова. Зато как трогательно выглядят ошибки на фоне высокоумных гедонизма, Ареопага, апологии и проч. Свежо, наивно и наконец-то все предельно ясно! Такой култур-мултур, понимаешь...

В одном есть устойчивость смысла у популярных газет: в оценке советской эпохи. Это страшный мрак, это все богомоловские отверженные... Значит, должно быть смешно. Да, завод «Коммунист» разогнали прежде всего в силу его названия (статья о козах), а в Советской Армии всегда плохо кормили (о московской диете)... Вот и колонка «От редакции»: «В советские времена государство делало вид, что платит зарплату, а работники — что работают». Какая красивая фраза! Знакомый анекдот — старческого возраста, слышал это лет тридцать назад: вот и стирается яркое восприятие афоризма. Но это — стиль. А смысл? Полная бессмыслица, потому что извращение истины: большинство нынешних государственных выплат несопоставимо с советским уровнем. Что студенческая стипендия, что зарплата доцента (320 советских рублей и — 1630 нынешних, если без внебюджетных надбавок, а с надбавками — около 3000: я бы оценил эквивалент советских 320 рублей разве что в нынешние 1630 $). Вновь замечу, что здесь касаемся только вопросов речевой культуры: в каком речевом контексте заведомая нелепость будет восприниматься как нечто серьезное, истинное. Все начинается с каламбура...

Речь словно оказалась в тупике современного сознания: без ясного смысла и, разумеется, без божества, без вдохновенья. Разве что материал для семинара.

Антон АНИКИН,

кандидат филологических наук,

доцент.