На снимке в центре: Леонид Брежнев, Александр Дубчек и Михаил Суслов 

Часть II. МЕТАСТАЗЫ МЮНХЕНА

«Да» президента Бенеша

…Не перенасыщена ли «пражская весна» русофобией? Не абсурдны ли суициды ради устранения союзников, оберегающих границы с агрессивным блоком НАТО? Не бесстыдство ли – радоваться убиению советских пограничников на Дальнем Востоке?

Ответ, на первый взгляд, прост: вторжение войск ОДВ 21 августа, когда и запестрели здесь плакаты: «Иван, иди домой!» и «Отец освободитель, сын – оккупант». Нанесенная тогда чехам и словакам обида, мол, так сильна, что все доброе перечеркнула и от чувства благодарности за принесенное в прошлом добро освободила. Гласность «пражской весны» породила тьму антисоветских жупелов, включая курьезные. Но и дичайшие из них питаются от глубоких корней.

…Много лет спустя, уже после псевдобархатной «революции» 1989 года, я увидел на постаменте с советским танком-памятником в районе Смихов строки: «Это срам, не желаю свободу из рук азиатов». Из семи фамилий воинов, павших в День победы на танке, первым ворвавшимся в Прагу (включая пехотинцев на броне), четыре – русские, три – украинские. Но окажись там фамилия узбекская или армянская, чести спасенных ими пражан это не запятнало бы. Как нет ничего постыдного и в определении «азиат» – цивилизация их континента европейской не уступает. Впрочем, вряд ли анонимный вандал исходил из сугубо расистских мотивов. Возможно, он – жертва кампании, раздутой здешними газетами и даже депутатами с парламентской трибуны: Прагу, мол, на сутки-другие до нас могли бы освободить американцы (находились за сотню километров, в Пльзене, но... «Сталин не разрешил»).

Звучало и кое-что похлеще: мол, Советская армия Прагу... не освобождала. Газета «Лидове новины» объявила: у смиховского памятника-де «никогда не было ни исторического, ни морального обоснования его существования». А чешский парламент решил перенести День освобождения с 9-го на 8 мая (т.е., до прихода наших танков). Не хватило фантазии на «закон»: счесть не только Прагу «не освобожденной» Советской армией, но и старшего лейтенанта Гончаренко (командира первого танка) «не убитым».

Насчет альтернативы освобождения Праги американцами у меня был разговор с пражским юристом Ч. Кубатом (координатором шедшего тогда сбора подписей в защиту смиховского памятника).

«Если бы войска США действительно хотели освободить Прагу, такую возможность они имели бы много раньше, – сказал он, – им «всего лишь» следовало вовремя открыть «второй фронт». Тогда СССР не понес бы столь тяжких жертв при освобождении нашей страны».

...Но вернемся к «главной обиде» Чехословакии. Размышляя над упомянутыми плакатами, волей-неволей задаешься вопросами, неудобными и опасными для Гонзы, Ярды, Пепика, перепачкавших ими свои улицы.

Что, если отец ненавидимого ими «Ивана» погребен среди советских воинов, павших при освобождении Чехословакии)? Не обидно ли «Ивану» сиротство по причине, что его отец спасал страну Гонзы, Ярды, Пепика... вместо их отцов (ее не защищавших)?

…В сентябре 1968 года чехословацким СМИ пришлось вспомнить «Мюнхен» (30-летие сговора с Гитлером глав правительств Англии и Франции, «сторговавших» ему территорию, что принадлежала Чехословакии – Судетскую область). Глядя на фото, как нацисты весело выламывают пограничные столбы, задаешься вопросом: а чехи где? «Союзнички» предали, но у самих-то – ружей, что ли, не было? Как не быть: Гитлер назвал Чехословакию «рекордсменкой» по количеству оружия на душу населения, ее ВПК был, по оценке Черчилля, мощнее британского! В сентябре 1938 года у нее было лишь на шесть дивизий меньше, чем у Германии (а Москва, связанная с Прагой союзным договором, обещала немедленную помощь авиацией и 30-ю стрелковыми дивизиями (сколько было, по совпадению, задействовано в операции «Дунай»!). В канун юбилея Остравская телестудия показала мощнейшие фортификационные объекты в Судетских горах, коими чехи загодя отгородились от Германии.

Ни одна из стран, подвергшихся агрессии Гитлера, не имела столь выгодных условий для отпора!

Слово «Мюнхен» вместило в себя понятия «предательство», «диктат», «вероломство», «капитуляция» (что не вполне справедливо – как если бы главным объектом Олимпиады вместо стадиона, трека, бассейна сочли… пьедестал почета). Опозоренный актом подписания преступного документа, сей город сыграл роль «пьедестала бесчестья». Вступлению на него Гитлера, Муссолини, Чемберлена, Даладье предшествовали важные события во многих городах, многих странах.

…21 сентября громкоговорители сообщили: правительство согласилось на изменение границ, принятое Чемберленом и Гитлером в Берхтесгадене.

«… Я видел судорожно рыдающих женщин, молчаливых мужчин с окаменевшими лицами, парней, которые стояли группками и пели. Движение на Вацлавской площади было остановлено: застрявшие трамваи торчали из толпы, как островки… Перед зданием парламента женщины кричали: «Мы дадим вам сыновей. Только дайте им оружие!» …И это продолжалось всю ночь; люди шли, пели и плакали…»

Так американец В. Шиэн описал реакцию населения Праги (забыв почему-то упомянуть, что тысячи пражан осаждали еще и посольство СССР – с благодарностью за ясно высказанную готовность помочь).

23-го к вечеру радио сообщило о всеобщей мобилизации.

« ... Настроение людей изменилось, – читаем дальше. – Они смотрели в глаза самому страшному с отважным спокойствием, несентиментально и без колебаний. Мужчины и молодые парни уходили на войну с чемоданчиками в руках и с улыбкой на лицах. На их места в магазинах и на предприятиях сразу же приходили женщины» (было призвано свыше миллиона резервистов. – А.К.).

Это были «звездные дни» чешского народа. Пусть бы Гитлер сунулся: от его головорезов полетели бы пух и перья! Но он, вероятнее всего, не сунулся бы: на Нюрнбергском процессе фельдмаршал Кейтель утверждал:

«Мы ни в коем случае не прибегли бы к военным действиям. У нас не было сил, чтобы форсировать чехословацкую линию укреплений и у нас не было войск на западной границе».

…Принято проклинать четверых участников Мюнхена, сочувствуя подвергшимся диктату чехам. Но последнее-то слово было за Бенешем!

В случае его «нет» могли бы последовать три сценария событий:

1-й (наиболее вероятный): ровным счетом ничего бы не произошло;

2-й: вермахт нападает и, получив отпор, утихает (как «утихли» боевики судетских немцев после попытки вооруженного мятежа 13–15 сентября);

3-й: «пиррова победа» вермахта, после чего последовало бы залечивание ран (а Судеты не достались бы ему в целости и сохранности).

При любом варианте ответа «нет» Вторая мировая война упреждалась либо откладывалась. Роковым мог быть лишь ответ «да».

В полдень 1 октября Бенеш ответил: «Да», заочно присоединившись к «четверке» на мюнхенском «пьедестале позора».

Готвальд в своей последней парламентской речи выразился гневно:

«Мы заявляем перед всем народом и перед всем миром, что правительство не имело ни конституционного, ни политического права капитулировать. Народ хотел бороться. Вся нация хотела всеми средствами защищать свою страну. Средства для обороны были…»

А вот строки из лондонской «Guardian» о возвращении Чемберлена:

«Все окна трехэтажных домов по Даунинг-стрит были открыты; из них высовывались люди. Повсюду толпились люди, выкрикивавшие приветствия. Одна женщина не нашла других слов, чтобы выразить свои чувства, кроме: “Благодаря этому человеку мой сын останется жив” … “Друзья мои, – произнес премьер, выждав, пока стихнет шум, – второй раз в нашей истории мы привозим из Германии мир, не уронив нашей чести. Думаю, это мир для всего нынешнего поколения”».

Какой контраст между отупевшей от материнского эгоизма дамой с Даунинг-стрит (чей сын, благодаря Чемберлену, погибнет, возможно, уже 8 месяцев спустя – в Дюнкерке) и пассионарными пражанками, что за неделю до позорного «да» Бенеша умоляли его скорее вооружить их сыновей! Лидер парламентской оппозиции У. Черчилль с Чемберленом не согласился.

«Англии был предложен выбор между войной и бесчестием,  – пророчески предупредил он.  – Она выбрала бесчестие и получит войну».

(И получила! Волею Судьбы, словно жаждавшей отмщения, в разгроме 50 английских, французских и бельгийских дивизий на побережье Франции проявили себя новые бронетанковые дивизии вермахта, оснащенные чешскими танками...)

Но и с Готвальдом в Чехословакии согласились отнюдь не все: там ведь имелась своя «пятая колонна». На секретном совещании представителей Аграрной партии, влиятельных банкиров и Союза промышленников Чехии (наверняка не без участия «королей недвижимости» братьев Гавелов) еще в апреле 1936 года была поставлена цель добиться разрыва чехословацко-советского договора, перейти к ориентации на фашистскую Германию. Книга чешского историка М. Львовой «Мюнхен и Эдвард Бенеш» содержит факт, как некий чиновник МИДа 23 сентября тайком предупреждал немецкого дипломата о готовившейся в стране мобилизации, присовокупив: близкие ему круги «предпочли бы принять любой диктат, лишь бы Германия позволила чехам обитать на своей земле как в независимом государстве».

Судить о событиях, пережитых чехами и словаками в последующие 75 лет, немыслимо без понимания «Мюнхена»: через него пролегла незримая, виртуальная баррикада, отделяющая «своих» от «чужих», правду от лжи. Контрреволюция 1968–1969 годов, как и переворот 1989-го, органически связаны с «грехопадением» 1938-го.

…Короли «гласности» горой встали за Бенеша и ныне, в 2013 году (в день 75-летия его позорного «да»). Но стали откровенней и циничней:

«Мюнхен вовсе не был поражением, это отступление в заранее проигранной битве за приемлемую цену, – пишут «Лидове новини». – Он должен восприниматься как победа здравого смысла и инстинкта самосохранения. Судетские немцы все потеряли. Чехи же получили все обратно. Хоть и с потерями, но куда меньшими, чем у других народов».

Не смахивает ли на признательное показание фигуранта в деле о дезертирстве? Потери «других народов» огромны: англичанам и французам «Мюнхен» вскоре аукнулся войной и жестоким поражением при Дюнкерке. «Получили войну» и словаки, в марте 1939 года выделившиеся в клерикально-фашистское государство. Оно в 1941-м присоединилось к войне Гитлера против СССР, но в 1944 году в Словакии вспыхнуло антифашистское восстание. Боевая слава Чехии свелась к действиям воинских частей под командованием Л. Свободы, к «пятидневке» пражского восстания да к борьбе немногочисленных коммунистов-подпольщиков.

Катастрофой обернулся «Мюнхен» и для СССР, взорвав сложную архитектонику безопасности, возводимую на протяжении пяти лет:

Сентябрь 1933 г.: СССР вступает в Лигу Наций, став членом ее Совета (предтечи нынешнего Совета Безопасности ООН);

Ноябрь 1933 г.: нарком иностранных дел Литвинов посещает США и договаривается с Рузвельтом об установлении дипотношений;

Май 1935 г.: СССР подписал Договоры о взаимопомощи с Францией и с Чехословакией;

Июль–август 1935 г.: VIII Конгрессом Коминтерна в Москве мировое коммунистическое движение переориентировано с классовой борьбы на борьбу с фашизмом.

Москва первой осознала опасность фашизма как источника угрозы мировой войны. Мне довелось писать в «Советской России», как в 1936–1937 годах была остановлена усилиями СССР и Исполкома Коминтерна гражданская война в Китае (что позволило ему сосредоточиться на отпоре японской агрессии). В августе 1937 года с Китаем был подписан Договор о ненападении, а в ноябре там уже состоялось боевое крещение наших летчиков-добровольцев. Верность своим обещаниям СССР проявил и в «чехословацком кризисе».

…28 марта 1938 года Военная делегация СССР заверила Прагу, что в случае нападения Германии Чехословакия получит помощь. С 21 по 24 сентября (когда кризис обострился) Киевский и Минский военные округа перебросили к нашей границе упомянутые 30 пехотных дивизий, кавалерию, танки, авиацию. Но после предательского «да» Бенеша и стоявших за ним коллаборационистов СССР был вынужден ломать систему безопасности, выискивать отсрочку войны с Германией, чья мощь в одночасье возросла. Так родился «пакт Молотова – Риббентропа».

Не парадокс ли: меньше всех от Мюнхена пострадала его жертва, Чехия!

...На занятии чешским языком мы со стариком-учителем смотрели по ТВ сюжет об «ужасах» гитлеровской оккупации:

– Вы не поверите, – вещала пожилая пани, – из-за немцев у нас в 42-м году не было карпа на Рождество! Но осенью родители купили кролика, которого мы звали Петером и очень любили кормить. И мама сказала: «Праздничной трапезы они нас не лишат!» И испекла Петера!

Будто акт саботажа описывала! Я глянул на учителя: как ему, видимо, стыдно за эти пошлости. А тот – словно ловил мой взгляд:

– Да-да, пан журналист, все так и было! – заговорил горячо. – Натерпелись же мы от проклятых немцев!

С подлинными тяготами войны чехи не соприкоснулись. Почему?

...Мюнхенской сделкой особо оговаривалось: Судетскую территорию Чехословакия обязана сдать «в целости и сохранности, со всеми сооружениями и укреплениями, фабриками, заводами, запасами сырья, путями сообщениия» и пр. Через полгода Германия оккупировала остатки Чехии, учредив протекторат «Богемия и Моравия» (опять – с заводами, запасами сырья и пр.) И, добавим, с оружием, которым была оснащена ее более чем миллионная армия. Морально сломленные сыны пассионарных пражанок аккуратно его складировали для немцев и… стали ковать для них новое оружие. Свершилось грехопадение, тягчайшее в чешской истории.

…Если бы чехи не снабжали оружием немцев (пока те не покорили еще и Францию), Второй мировой войны все-таки могло бы не быть!

Питерский публицист Ю. Нерсесов отмечает: к 31 марта 1944 г. с 857 заводов Чехии фюрер получил оружия и снаряжения почти на 14 млрд рейхсмарок. «Контраст с захваченными территориями СССР поразителен, – пишет он.  – Отступая, Красная армия уничтожала промышленность так основательно, что за все годы оккупации немцы смогли ввести в строй лишь около 200 предприятий из почти 32 тысяч, работавших там до войны».

Чешские легкие танки считались «идеальной машиной для блицкрига».

-В августе–сентябре 1939 года, пишет чешский историк Б. Клипа, чешским оружием было оснащено 10 новых дивизий, а танками – 6-я и 8-я бронетанковые дивизии.

-На 22 июня 1941 г., по данным Нерсесова, бронетехника чешского производства составляла на Восточном фронте четвертую часть парка всех 17 немецких бронетанковых дивизий первого эшелона.

-При обстрелах Ленинграда использовалось 6 чешских 305-мм мортир.

-Из 894 двухкорпусных разведчиков «Фокке-Вульф-189» (почти недосягаемых для зенитного огня «рам», что часами висели над нашими позициями, дирижируя артиллерией) 357 построено в Праге.

…У нас тысячи рабочих во цвете сил освобождались от воинского призыва, ибо их руки были нужнее у станков, чтобы ковать оружие. Для Гитлера с этим хорошо справлялись «золотые чешские руки».

-«Эта область (протекторат Богемия и Моравия) оставалась спокойной, – констатировал адъютант Гитлера Н. фон Белов, – военное производство шло без помех и стали возникать позитивные отношения между немцами и чехами».

-«Чехи передали в наше распоряжение всю необходимую информацию о своих танках, чешские офицеры были уверены, что их машины полностью соответствуют потребностям вермахта... Сотрудничество с чешскими офицерами было очень плодотворным и дружественным. Нам ни разу не пришлось столкнуться с акциями саботажа или какого-либо сопротивления». (Из монографии Д. Форти. «Германская бронетехника во Второй мировой войне»).

-«Без чешской военной промышленности и чешских танков у нас не было бы четырех танковых дивизий, что сделало бы невозможным нападение на СССР». (Оттуда же.)

Так что же именно сыграло роль «сигнала» ко Второй мировой войне: акт подписания Мюнхенского договора или «да» президента Бенеша?

Его это, видимо, тревожило. Позиционируя себя в Лондоне как главу «правительства Чехословакии в изгнании», добился аннулирования Мюнхенского соглашения и прав на послевоенное выселение из Чехословакии ее трехмиллионного немецкого нацменьшинства. Для судетских немцев это обернулось в 1945-м «голгофой» (по некоторым данным, при «исходе» погибло более 18 тыс. человек). По пути к границе изгнанники, случалось, обретали защиту... у советских солдат (чьи счеты к Германии были посерьезней, чем отсутствие карпов на праздничном столе).

Ну а Бенеш 16 мая 1945 года прибыл в Прагу. Был восторженно встречен населением и три года восседал в президентском кресле.

СССР не предъявлял претензий по «чешскому арсеналу» вермахта, но чехи комплекс вины ощущали, что сказалось на послевоенной истории страны. Поначалу там назойливо угождали Москве (о чем она не просила). Удивительно ли, что именно в Праге был возведен самый большой в мире памятник Сталину (открытый два года спустя после его кончины).

«Здоровые силы» 1968 года

И вот, в третий раз за 30 лет Чехословакия оказалась на распутье, при котором ее судьба зависела от отношения «верхов» и «низов» к СССР.

-В 38-м антисоветизм возобладал в верхах и Чехословакия исчезла с карты Европы.

-В 48-м (при зыбком равновесии про- и антисоветских сил в верхах) мобилизация «низов» обеспечила закрепление социалистического выбора.

-В 68-м антисоветизм возобладал и в верхах, и в низах, что угрожало социалистическим завоеваниям ЧССР и «постялтинскому» устройству Европы.

Результаты каждого из трех противостояний явственно зависели от активности «здоровых сил» чехословацкого общества. Августовская акция СССР и Варшавского договора была обусловлена их неспособностью самостоятельно справиться со сложными проблемами.

...Под «здоровыми силами» здесь обычно подразумевали ту часть руководства КПЧ, что хранила верность СССР и соцсодружеству. То есть, упомянутую четверку «неподписантов» да видных партийцев, статусом члена Президиума ЦК не обладавших (Г. Гусака, А. Капека, А. Индру и пр.)

Искусно раздутая кампания шельмования вывела их 21 августа «из игры», изолировала от народа. Не парадокс ли, что ярлык «колаборанты» им приладили питомцы и последователи коллаборационистов Гитлера?

Одурачиванию, дебилизации населения служило и внедрявшееся в его сознание «бытовое русофобство» (в филателистических лавках исчезли картоны с советскими марками, из меню харчевен изымались блюда с названиями «русский салат», «татарский бифштекс», слово «оккупант» внедрялось как синоним слова «русский»). Я теперь предпочитал магазины самообслуживания, где молча берешь продукты и молча платишь, сам себе готовил. 21 августа стало поворотным рубежом в моих связях среди чешских журналистов, в общественно-политических кругах. Экс-президент МСС И. Пеликан, у которого я брал интервью еще в 1963 году в Ленинграде, «вырос» в прораба «пражской весны», в августе бежал за кордон. «Прорабом» стал и З. Вокроуглицкий, которого я интервьюировал в Улан-Баторе (как президента МСС) и в Праге (как лидера молодежных организаций ЧССР). Единственным из «доавгустовских» друзей-чехов был З. Горжени. Зато возникали новые знакомства. Те, кто симпатизировал Советскому Союзу, были разобщены, лишены возможности подать голос, но я, обитавший в обычном жилом квартале, стал их замечать. И познал замечательных людей, внушавших мне оптимизм, оказывавших на меня огромное влияние. Перебирая в памяти те дни и события, я обнаружил: к декабрю друзей-чехов у меня стало втрое больше, чем до ввода войск.

Назову нескольких из них, вошедших в мою жизнь осенью 1968 года.

Франта Дудек – офицер госбезопасности. Вечером возвращаюсь на Рафаелову, вхожу в подъезд и вздрагиваю от нежданного приветствия из-за спины: это и был Франта Дудек, сосед с 4-го этажа (с которым ездили на «Вацлавак» в ночь хоккейной «сранды»), офицер госбезопасности. Но в разгар «пражской весны» в руководстве спецслужб преобладали правые. Й. Павел, ставший при Дубчеке министром внутренних дел, приказом от 23 августа воспретил подчиненным вступать в контакты с «оккупантами».

«Отдельные подразделения МВД были привлечены к деятельности против союзных войск, – утверждалось в справке КГБ СССР «О деятельности контрреволюционного подполья в Чехословакии». – Ушедший в подполье Павел лично через систему связников и по телефону осуществлял общее руководство этими подразделениями. Штаб Павела организовал работу ряда нелегальных радиостанций… Снятие указателей с названиями улиц и номеров домов было произведено агентурой Павела по его указанию».

Дудеку приходилось нелегко, но честных людей в «органах» было немало и они умели выручать друг друга. Помогала и вера: раз Советская армия пришла, – «победа будет за нами».

Именно Франта обеспечил фактурой мой «сериал» об эмигрантах.

Он и его жена Божена были готовы помочь в любой момент в чем угодно. А 24 декабря я был удостоен небывалой у чехов чести: был приглашен на «Щедрый вечер» – семейное предрождественское торжество, непременные атрибуты которого: карп на столе и уйма подарков под елкой.

Ярда Йонаш – автомеханик. Вожусь однажды с карбюратором «Волги» (обслуживала некогда секретаря ЦК ВЛКСМ Б. Пастухова в Москве и была великодушно им «пожертвована» пражскому корпункту взамен разбившегося «Москвича»). Завести не удавалось, а рядом поглядывал один из соседей, менявший резину у «Жигулей». Я на его взгляды не реагировал: из-за осторожности и опасения, что «скомпрометирую» в глазах других жильцов. Тогда он берет инициативу на себя: подходит, подвинчивает что-то в карбюраторе «Волги» – мотор взревел.

– Йонаш, автомеханик, – представляется. – Я знаю вас, пан редактор (т.е. «журналист»). Вон, поглядите, мой подъезд… Закапризничает машина – не стесняйтесь. Я – коммунист, боец Народной милиции.

Членство в Народной милиции само по себе не означало принадлежности к «здоровым силам»: в оную по ходу «пражской весны» тоже внедрялись «оборотни», судите по справке КГБ:

«8 месяцев бесконтрольного хозяйничанья антисоциалистических элементов в органах массовой пропаганды... отрицательно сказались на моральном духе и боеспособности Народной милиции. В ряде мест ее представители встали на путь поддержки контрреволюционных сил, предоставляли в их распоряжение радиостанции и оружие».

И все же вклад Народной милиции в «нормализацию» был велик.

Йожеф Йодас, Ладислав Моравчик – «либеньские большевики». В ту промозглую, во всех отношениях, мрачную осень, когда общественно-политическая атмосфера в стране становилась все хуже, свет надежды блеснул вдруг из пражского района Либень.

9 октября приехав, по подсказке Горжени, в зал «Чехия», я увидел нечто невероятное: он утопал в кумаче, плакатах со здравицами Советскому Союзу! Лица людей светились счастьем, что в своих убеждениях не одиноки. Передние ряды заняли ветераны. Среди них были члены КПЧ с 1920 года – ее основания, бойцы интернациональных бригад Испании, узники фашистских концлагерей. Были и подростки, пришедшие с отцами, дедами (от них выступил свой оратор, возвестивший об учреждении «ленинского» Союза молодых). Были и гости в советских гимнастерках.

– Никогда в нашей партии не было так трудно, как теперь. Потому что руководство КПЧ впервые в ее истории выступает против СССР, – сказал А. Капек (ранее – генеральный директор комбината ЧКД, в августе «выдавленный» Дубчеком из числа кандидатов в члены Президиума ЦК).

Какую бурю гнева обрушили чехословацкие СМИ на Либень и «Чехию»! (Запамятовали, что «свобода слова» есть святая святых «демократии»?) Даже «Руде право» отказалась опубликовать либеньскую резолюцию как якобы «сектантскую». А ветераны – давай печатать на пишущей машинке листовки с ее текстом, разнося по почтовым ящикам, телефонным будкам. «Тираж» мизерный, но их сигнал вопреки злобной хуле (точнее, благодаря ей) был воспринят по всей стране. Вести об аналогичных собраниях стали поступать из Градца-Кралове, Йичина, Опавы, Бржевнова, Остравы.

И в бой вступил… Дубчек. Идея у него была хорошая: собрал на товарищескую беседу в Пражском Граде ветеранов – основателей КПЧ. Но общего языка с ними не нашел. Вместо того чтобы послушать пассионарных стариков, стал поучать, угрожать…

Благодаря «Чехии» в стене антисоветизма возникли трещины. Близился час, когда «здоровые силы» выйдут на первый план среди противников контрреволюции. Об этом зашла речь в беседе с ветеранами КПЧ на встрече, устроенной в студии Эмануэля Фамиры. Двое из них – Йозеф Йодас и Ладислав Моравек (что особенно рьяно оппонировал Дубчеку). Они вспоминали мрачные дни «Мюнхена», речь Готвальда. Оба не приняли «да» Бенеша, участвовали в Сопротивлении, пережили концлагерь. «Патриотизм и антисоветизм несовместимы» – этот вывод, высказанный в нашей беседе (и зафиксированный на страницах «Комсомолки»), я обнаружил полгода спустя в материалах поворотного, Апрельского пленума ЦК КПЧ.

Э. Фамира – скульптор, живописец, балетмейстер. Фамиру-оратора я впервые услышал в либеньской «Чехии»: «Позвольте представиться! – начал он. – Я колаборант!.. Если так именуют теперь тех, кто за дружбу с СССР, – значит, этим званием надо гордиться!

С Фамирой-художником я встретился в ателье-музее, где каждый экспонат сделан его руками – будь то пастельный пейзаж или девичий торс, выточенный из куска дерева столь искусно, что руку так и тянет погладить (я не без усилия удержался, а жена Фамиры шутливо заметила: у них установлен «штраф» с тех, кто торса коснется). Потом заезжал сюда не раз и не было случая, чтобы не застал гостей. Бывало уже в дверях Фамира приветствовал входящего шумно и восторженно, как закадычного друга (даже если видел впервые).

Фамира любил поспорить, язык у него был острый, и от него не был застрахован ни новичок, ни старый товарищ времен домюнхенской республики. Перед ним человек словно бы проверял свою совесть. Немало людей осознало, благодаря Фамире, что есть правда. Он познал тюрьмы домюнхенской республики, застенки нацистов (вторгшись в Чехию, те поспешили «казнить» созданный им в 1933 году близ Пльзеня монумент «Жертвам мирового экономического кризиса»). Больше всего горечи испил в «пражскую весну». Я мечтал написать о нем большой очерк, но не успел: 6 января 1970 года Фамиры не стало.

…Если бы взялся за этот очерк в 1968 году, я, вероятно, сравнил бы Фамиру с блистательнейшим образом мировой литературы, Дон Кихотом Ламанчским (в таком примерно ракурсе воспринял его и мой коллега по «Комсомолке» В. Большаков). В упомянутом эссе он описал, как в студии Фамиры раздавались телефонные звонки с угрозами его «повесить», а увлекшийся беседой художник, возвратясь к столу, вдумчиво рассуждал о причинах помутнения в умах его соотечественников.

…Если бы писал о нем в 1972 году, я назвал бы Фамиру «чешским Леонардо да Винчи»: доживи он до подлинной нормализации – смог бы реализовать свои неисчислимые таланты. Он ушел на

70-м году жизни, будучи преисполнен добрыми надеждами. В последние недели жизни подбирал картины для выставки в СССР; в последние часы – обсуждал с одним из друзей интервью Гусака в газете «Руде право» (о визите в Москву и участии во встрече лидеров семи братских стран). В последние минуты перешучивался с женой.

…Его друзья, почитатели, единомышленники не уместились в стенах ритуального зала, многочисленная толпа простояла всю церемонию во дворике, выходящем на Виноградскую улицу. Штатному органисту пришлось освоить непривычный для этого заведения репертуар: мелодии «Катюши» и других советских песен, которые особенно любил Фамира.

Последние «волки площадей»

Примета забрезжившей тогда нормализации, бросившаяся мне в глаза при просмотре публикаций 1969 года: я опять мог «расслабляться» на репортажах о спортивных баталиях. Одна из них пришлась на август: чемпионат мира по велоспорту в Брно. Ради него даже чуть отсрочил долгожданный отпуск.

Завершился чемпионат 20 августа, и наутро я сел за руль, чтобы ехать в Прагу (а после полудня стартовать на Москву). Решив запастись фотопленкой, сделал крюк к торговому кварталу, но наткнулся на толпу и полицейский кордон: «Сегодня, – вспомнил, – годовщина «вторжения!». Оставив машину, протолкался к «острию» толпы, где доминировала агрессивно настроенная молодежь, почти сокрытая от глаз из-за дымовых шашек и мощных всплесков воды из агрегата в кузове грузовика.

Улочка, смахивающая на наш «старый Арбат», вела к центральной площади с размещенными там городскими учреждениями (которые толпа желала «оккупировать»). Цепь полицейских с резиновыми дубинками то пятилась, то бросалась в контратаку на толпу, вооруженную камнями, антисоветскими и антиправительственными плакатами. Я фотографировал и окутанных дымом «волков», и (для отвода их глаз) стражей порядка.

– Давай, давай! Снимай их, этих «эсескаков» (эсэсовцев), – услышал похвалу парня лет семнадцати. Я понимающе подмигнул (вымолви что-то, – был бы изобличен по акценту как «руснак»).

Потолкавшись так с полчаса, поехал в Прагу. Миновал ряд населенных пунктов, включая город Колин. Всюду царила тишина, не было ни плакатов, ни надписей, ни вывешенных демонстративно флагов. Значит, «годовщина оккупации» эмоций у населения не вызывает, а «сранда» в Брно – шалость подростков, вздумавших поиграть «в казаки-разбойники», подумал я. Включаю радио и не верю своим ушам: в Брно, оказывается, два человека погибли. Я поднажал на акселератор. Въехав в Прагу с восточной стороны, увидел: на Чернокостелецкой, Рафаеловой нет ни плакатов, ни флагов. Но от мысли подремать отказался. Побросав вещи в багажник, решил глянуть, что делается в центре. Но доехать, как и с Франтой в «день хоккея», не смог: по обширному периметру центр Праги был блокирован рядами армии, полиции, Народной милиции. Их со всех сторон атаковали озлобленные толпы. Это уже не походило на «игру в казаки-разбойники», как в Брно: «волки» имели камни, палки, металлическую арматуру. Но ряды их были «жиже», чем в 1968-м (когда числом и плотностью превосходили «волков площадей» нынешнего киевского Майдана).

Власть защищалась слезоточивым газом (оружием тоже нешуточным: попав в его пары, слепнешь как от удара по глазам, начинаешь задыхаться). Сумерки сгущались. Ряды оцепления были непоколебимы, напор толпы слабел. После пары зигзагообразных пробежек в тыловых порядках «волков», увертывавшихся от слезоточивого газа, я вернулся к «Волге» и взял курс на Москву. По пути к границе не было ни плакатов, ни флагов: народ «сранды» не хотел, у Чехословакии уже вызрело желанию вернуться в состояние тихой, спокойной страны. Все войска советского контингента находились в тот день в казармах, в дела ЧССР не встревая, что означало: «здоровые силы» взяли на себя ответственность за свою страну. Потерпели фиаско и незадачливый «Колумб», и корифей «ползучей контрреволюции» Тигрид, и менеджеры «клуба самоубийц», и отчаянные «волки площадей». Так я размышлял по пути к жене, Андрею и Сереже.

Все, о чем передумал, в основном сбылось. Как узнал потом, попытки мятежа затронули лишь несколько чешских городов с эпицентрами там, где я, по совпадению, побывал – в Брно и Праге. В первом пострадало 15 человек, во второй – около двух тысяч (с полуторным преимуществом «волков», сражавшихся с большей яростью).

Как Горбачёву «спину показали»

Через 18 лет после упомянутой в начале очерка поездки Горбачёва в Чехословакию он вдруг «припомнил» (приехав вновь, уже в качестве генсека) странный инцидент: при посещении завода в Брно (цитирую) «советская делегация шла по проходу цеха, а рабочие демонстративно повернулись к ней спиной». Правдоподобно ли это? И да, и нет.

Сие могло случиться в любой день августа 1968 года (после введения войск ОВД); в середине октября 68-го (когда парламент ЧССР утверждал Договор о временном пребывании советских войск); с

5 по 10 ноября (когда отмечалась 51-я годовщина Великого Октября); в любой день с 16 января по апрель 1969-го (пока косила коса «клуба самоубийц»); и наконец, 21 августа 1969-го (в годовщину «оккупации»). То есть чтобы сподобиться такого стресса, ему следовало прибыть в Чехословакию как минимум на 90 дней раньше. Значит, в ноябре 69-го правдоподобность инцидента, описанного Горби, была как у полета барона Мюнхаузена на Луну.

…В заключительном слове Г. Гусака на апрельском пленуме 1969 года особо важным мне показалось следующее:

-Антисоветизм несовместим с идеологией Коммунистической партии Чехословакии, он состоит в остром противоречии с государственной политикой ЧССР.

-Если партия не обеспечит свое решающее идейное влияние на телевидение, радио и печать, то она не сможет выполнить свою роль в этом государстве…

-Мы хотим ускоренно, на очередном пленуме, начать решать экономические проблемы.

-Нельзя проводить популярную политику, быть со всеми в хороших отношениях. Мы не будем рассчитывать на дешевый успех.

Дубчеку пришлось попросить пленум об освобождении его с поста 1-го секретаря, он был рекомендован к избранию председателем парламента (оставшись членом Президиума ЦК). (В июне 1970 г. А. Дубчек был исключен из партии Пленумом ЦК КПЧ. – А.К.) Сняли и шеф-редактора «Руде право».

Перемены в жизни страны последовали незамедлительно: как по мановению руки, прекратилась вакханалия самосожжений; «здоровые силы» «вышли из подполья», получив доступ к СМИ. Аналитические статьи, интервью таких фигур, как Биляк, Индра, Швестка, Кольдер, Ленарт, помогли людям по-новому взглянуть на пережитое, осознать свои подлинные интересы. Удалось поднять на ударные вахты шахтеров, устранить дефицит топлива (плод рыночных новаций О. Шика).

Главное же – стал меняться настрой людей, что я отметил уже через пару недель после пленума, оказавшись… в «гнезде контрреволюции» – на конгрессе СВС (Союз вузовских студентов Чехии и Моравии). Это его лидеры учредили еще при Новотном «клику оппозиционных элементов», использовали учащуюся молодежь как «гвардию» правых сил; после суицида Палаха СВС рьяней всех требовал вывода советских войск …

…В Оломоуц я приехал теплым майским утром. Не предъявляя документов, проскользнул в зал. Там шла дискуссия, решавшая судьбу СВС. Апрельский пленум ЦК КПЧ потребовал, чтобы партии и общественные организации функционировали в порядке, установленном Конституцией: при условии членства в Национальном фронте. И конгрессу предстояло решить – «за» или «против» вступления. Среди первых имелись «хитрецы», желавшие любой ценой сохранить СВС, чтобы и дальше воевал с властью…

По рядам стали передавать регистрационные списки, и мое инкогнито раскрылось. Сосед в военной форме, увидев, кто я таков, к моему удивлению, оживился. Капитан Горак, делегат от Высшей военно-политической академии, был прежде членом президиума СВС, в деятельности коего разочаровался (уподобил ее «игре несовершеннолетних в политику»).

Когда объявили перерыв, ко мне протиснулись двое незнакомцев: «Давайте выйдем поговорим». Спустились во дворик, где ожидало человек 20–30. Перерыв кончился, но их тщетно звали в зал. Проговорили пять часов!

Разумеется, не обошлось без темы о вводе войск.

– Вы действовали по праву сильного, как гитлеровская Германия, вы оккупанты! – наседал один из собеседников. Я сказал, что у 1939 и 1968 годов сходство – лишь внешнее, формальное: появление солдат другой страны. Но в 1939-м целью был захват, а в 1968-м – помощь против контрреволюции.

– У нас не было контрреволюции!

– Это другая тема. Мы говорим о цели прихода войск, о моральной стороне дела. И о неправомерности термина «оккупация».

В итоге оппонент сказал, что с вводом войск он все равно не согласен, но слово «оккупация» берет назад. Слушали меня внимательно, даже включили магнитофон; градус враждебности снижался. Меня засыпали софизмами исторических параллелей (один уподобил советско-финскую войну нападению США на Кубу; другой указывал на несовместимость русских с чехами, т.к. у тех «богаче демократические традиции»; третий доказывал, что чехов можно одолеть физической силой, но морально они несокрушимы).

– Капитализм больше дает человеку, чем социализм, – заявил один студент. – Я был в СССР, видел, что живете хуже нас. А социализм мы строили 20 лет, вы – 50…

– Из пятидесяти лет, – возразил я, – пять ушло на Гражданскую войну, четыре года – на Отечественную, 7–8 лет – на восстановление, 10 – на подготовку к войне...

– К миру надо было готовиться, а не к войне, – перебил он и получил «нокаут»:

– Тогда и в Праге, и в Москве сидели бы сейчас немецкие гауляйтеры!

Он раскрыл было рот, но его лишили слова (не мешай, мол, разговору).

Что я всех переубедил, утверждать не стану, но то, что у нашей стороны есть веские аргументы, они поняли. Многие дали, прощаясь, свои адреса…

Голосование же дало такие результаты: 71 делегат за, 70 – против, 27 воздержались. По их уставу, это означало отказ от вступления в НФ и, соответственно, роспуск СВС. То есть, «хитрецы», желавшие внедриться (по науке Тигрида) в структуры власти и разъедать ее изнутри, проиграли. В «гнезде контрреволюции», как оказалось, полным-полно потенциальных кандидатов в общность «здоровых сил» (если с ними серьезно и умно общаться, говорить). Как раз на это и настроил партию Апрельский пленум.

…Оломоуц открыл мне новую тенденцию жизни: возрождение интереса к СССР, к советским людям. Причина простая: русофобия понималась в стране уже как порок, могла теперь проявляться лишь украдкой (никак не средь бела дня в цеху завода, как выдумал Горби!). К этому я еще вернусь.

…Нормализация в Чехословакии пошла наконец-то всерьез, и сам факт приглашения делегации КПСС для заимствования подзабытого советского опыта работы с молодежью был знаковым: близилось возрождение единого молодежного союза (одной из первых жертв «пражской весны»).

В Чехословакии начиналась «эра Гусака», чью емкую характеристику содержит текст некоего Вацлава из Чехии, попавшийся мне в интернете:

«В 1989 г. валовая продукция в бывшей Чехословакии составила почти 9000 $ на душу населения, сегодня – менее 3000 $. 16 лет назад мы были по этим показателям на

11-м месте в мире, сегодня – на уровне «развивающихся» стран (текст датирован 2005-м годом. – А.К.) .

Задолженность ЧССР к ноябрю 1989 г. была самой низкой среди стран соцлагеря (без Румынии), сегодня только у Чехии – почти 50 млрд. В ней потерян миллион рабочих мест. Безработица на востоке Чехии, где проживаю, – почти 20%. Лично я – 5 лет без работы».

…Он 13 лет проработал на машиностроительном заводе с девятью тысячами инженеров, конструкторов, технологов, рабочих. Там выпускались ткацкие и вязальные станки, системы катапультирования для сверхзвуковых самолетов, пулеметы и орудия ПВО (в основном в СССР). Этого завода уже нет: оборудование разворовано, сбыто по дешевке немцам и американцам…

Таких историй и судеб – миллионы. Я сам был их очевидцем, ибо в 1991 году судьба вновь занесла меня в Чехословакию (корпункт «Правды», открытый в 1947 году отцом, пришлось в 1993-м закрыть мне).

…Редкий радостный эпизод той безрадостной командировки: как Зденек Горжени завел меня в Славянскую библиотеку Клементиума, главного книгохранилища страны. В папке с архивными материалами Аркадия Аверченко, обитавшего некогда в Праге, просматриваю его сборник «Дюжина ножей в спину революции» (по указанию Ленина переизданного в Москве – чтобы видеть свои недостатки). В рассказе «Фокус великого кино» автор изобразил ленту с хроникой, запущенную в обратном направлении:

«…Большевистские декреты, как шелуха, облетают со стен, и снова стены домов чисты и нарядны. Вот во весь опор примчался на автомобиле задним ходом Александр Федорович Керенский. Вернулся?! Въехал он в Зимний дворец, а там, глядишь, все новое и новое мелькание ленты: Ленин и Троцкий с компанией вышли, пятясь, из особняка Кшесинской, поехали задом наперед на вокзал, сели в распломбированный вагон, тут же его запломбировали – и укатила вся компания задним ходом в Германию…»

Сходный сценарий разыгрался – наяву – у нас с отцом. Он запечатлел Февральскую революцию, исход помещиков и капиталистов, буржуазных политиков, в том числе Тигрида. Я – как они возвращались (хотя и не «задом наперед»). Даже постаревший на 40 лет Тигрид. Темы отца: коллективизация, обобществление, пятилетние планы. Мои (в те два года) – приватизация, разгосударствление, рынок. Он писал о мостах между Прагой и Москвой, я – об их сжигании.

К этим воспоминаниям я обратился, чтобы отметить важный факт: возвращение Тигрида в Прагу произошло не по лекалам его «градуализма». За 20 лет «эры Гусака» диссидентские веянья там захирели. Не из-за «суровости» режима, а потому, что всесторонний расцвет страны, ее «экономическое чудо» (построенное на плановой экономике), совершенствование качества жизни устраивали народ. В Википедии имена творцов и популяризаторов диссидентской «Хартии-77» перечислены в следующем порядке: Вацлав Гавел, Иржи Динстбир, Зденек Млынарж, Иржи Гаек, Павел Когоут. Все пятеро – из «прорабов», мозоливших народу глаза в 1968-м. За 20 лет «эры Гусака» либеральная рать кадрового пополнения не получила, ибо «профессия» диссидента стала невостребованной.

Те же самые «прорабы» стали заправилами и в 1989 году. «Бархатная революция» представляла собой грязный государственный переворот с активным участием спецслужб, инициированный… Горбачёвым.

…С середины 1980-х годов, когда в СССР стала набирать обороты перестройка с ее «гласностью» и «новым мышлением», с «кооператорами» и рекетирами, руководители Чехословакии сразу же уловили в том запашок «пражской весны». Они не могли рукоплескать Горбачёву и его «перестройке». Вот когда Чехословакия показала Горби спину!

В одном из своих опусов («Жизнь и реформы») Горбачёв лицемерно пишет об «идиллических» якобы отношениях с Гусаком, распинаясь в чуть ли не сыновней к нему любви. Если это не был вымысел в стиле Мюнхаузена, пришлось бы восхититься отвагой тогдашнего посла в Праге Ломакина, публично демонстрировавшего свою ненависть к главе государства, в котором аккредитован. По свидетельству чешских друзей, им доводилось видывать такие конфузы: перед началом оперного спектакля посол устраивается в ложе. Дожидается момента, когда сядет президент Гусак и… демонстративно уходит!

В 1987 году Гусака выдавили с поста генсека ЦК КПЧ, но он оставался президентом республики, по-прежнему мешая проповеднику «нового мышления» (уже сдавшему на милость врага почти все соцсодружество) публично отмежеваться от военной акции пяти стран Варшавского договора! И приходится прибегнуть к заговору.

Услуга псевдо-Штирлица

«Сотрудники западных посольств не были загадкой ноябрьских событий. Их правительства никогда не скрывали, что желают свержения социалистического строя в Чехословакии, загадка в другом…

Весь спектакль был спланирован и разработан в деталях. Прежде всего некто нуждался в жестоком насилии, чтобы спровоцировать студенческие волнения. В придачу к тому потребовался «труп студента». А главное – массовая истерия, атмосфера, в которой люди не мыслят, в которой властвуют страсти. (Из книги М. Штепана «Исповедь узника «бархатной революции».)

«Бархатная революция» в Чехословакии была беспрецедентна по вероломству, что вышло наяву благодаря поручику госбезопасности Людвику Зифчаку.

…Прибыв в Прагу в середине декабря 1989 года, я обнаружил, что все приметы «бархатной революции» живы. Вацлавская площадь выглядела как сплошная «стена демократии» по-китайски: стены домов, витрины были обклеены лозунгами, плакатами, отпечатанными в типографии и рукописными. Например: «Между демократизацией и демократией разница – как между водой и водкой», «Возвратимся в Европу!». Еще удивительнее была улица «Народни тржида»: по тротуару, а кое-где и на проезжей части – множество горящих свечей, миниатюрные дюны и холмики из расплавленного стеарина. Здесь и разыгрался 17 ноября кровавый финал невинной поначалу демонстрации в честь Международного дня студентов. На узкой улице ее поджидали спецназовцы с дубинками. По утверждениям знакомых мне пражан, среди демонстрантов слышались плач, крики: «Просим вас, дайте нам, пожалуйста, уйти!» Многие заметили безжизненное тело на залитой кровью брусчатке. В ту же ночь радио оповестило: свыше сотни студентов ранено, один – по имени Мартин Шмид – убит.

И Прага, возмущенная вандализмом коммунистов, закипела. Началось со стачки «тандема»: учащихся и артистов. Потом забастовали заводы. И хотя вскоре вышло наяву, что убийства на «Народни тржиде» не было (мол, в Праге на разных факультетах значатся два Мартина Шмида, и оба – живехоньки), ничто уже не могло остановить обвала власти, которая, по воспоминаниям бывшего руководителя пражского горкома КПЧ Штепана, пребывала в те роковые дни в странном бездействии. О причинах «апатии» он не мог не догадаться. «Путчисты могли бы готовиться столь долго, сколько им заблагорассудится, и все-таки остались бы «у разбитого корыта», не будь сигнала извне – из СССР», – читаем в книге.

В течение месяца после того уик-энда по инициативе самих же депутатов-коммунистов Федеральное собрание изъяло из Конституции статью о руководящей роли Компартии, были распущены политорганы в армии и системе МВД, ликвидированы заграждения на пограничных переходах в Австрию и Германию, а вместо героя антифашистского Сопротивления Густава Гусака президентом стал наследник «Мюнхена», дитя миллиардеров-коллаборационистов Вацлав Гавел.

Но даже Штепану было о чем недоумевать – в этом я убедился в октябре 1992 года, будучи собкором «Правды». Узнав, что он отбыл срок уголовного наказания за ноябрьское побоище (к коему не имел ни малейшего отношения), я попросил Штепана о встрече. В книге, которую он вручил мне с дарственной надписью, обозначены три загадки, ответа на которые он еще не знал:

1. Что побудило студентов – вопреки их первоначальным намерениям – двинуться в «ловушку» – на «Народни тржиду»?

2. Как родилась мистификация о «мертвом» Мартине Шмиде?

3. Кто распорядился учинить жестокое избиение студентов?

Через месяц после нашей встречи две первые загадки прояснились.

Штепан и не подозревал, сколь меткими окажутся его слова о «политической мистике»: экс-начальник 10-го отдела Госбезопасности майор Петр Жак, по его собственному признанию, еще до начала студенческой демонстрации уже знал, что она увенчается вестью об «убитом» и что имя его будет «Мартин Шмид».

…К третьей годовщине драмы на «Народни тржиде» пражская газета «Шпигл» приурочила «бомбу»: свидетельства контрразведчика Людвика Зифчака (чешского «Штирлица», за полгода до «бархатной революции» внедрившегося в круг ее организаторов) на 36 газетных полосах убористого текста в трех номерах.

Дабы снискать доверие заговорщиков, пришлось на них поработать: Зифчак стал организатором наиболее крупной из оппозиционных студенческих организаций. Зато снабжал контрразведку ценной информацией. Ему довелось контактировать и с Гавелом, и с мистером Норменом  (агентом ЦРУ, который Гавела курировал). Незадолго до 17 ноября он предупредил начальство: после легального митинга на Вышеградском холме в ряды студентов вольется группа актеров пражских театров, чтобы перенаправить колонну на Вацлавскую площадь через… «Народни тржиду». Вот вам ответ на штепанову «загадку №1». Еще 15-го уведомил руководство о предстоящей мистификации с «гибелью» студента Шмида – вот ответ на «загадку №2».

Но всех тайн Зифчак постичь не смог. Загнать студентов в ловушку – лишь половина провокации, вторая половина – избиение (непременно жестокое, будящее ненависть к «коммунистической власти»). В разгар побоища ему стало не по себе, заколебался – разыгрывать ли столь гнусную роль? Но не исполнив волю заговорщиков, он бы утратил их доверие, не смог бы далее исполнять служебный долг! И сыграл…

Напрашивается ответ и на «загадку №3». В книге Штепана упомянут такой факт: в середине ноября в Прагу «ни с того ни с сего» наведались высокопоставленные лица из советских спецслужб. Существует версия, что государственный переворот под маркой «бархатной революции» был сработан в окружении Гавела под патронатом нашего КГБ и американского ЦРУ...

А через три года, 7 ноября 1992 года, стряслось событие, тоже не лишенное загадочности: в пражской больнице скончался Александр Дубчек. В августе машина, в которой он мчался из Братиславы в Прагу, на повороте пошла юзом, Дубчек получил тяжелые травмы. Проведенное чешской полицией следствие подозрения о злом умысле отвергло. А в рядах политической элиты многие после этой трагедии облегченно вздохнули.

Примкнув к социал-демократам и занимая пост главы федерального парламента, он оказался «слишком розовым». Отчасти мешал росту метастаз «Мюнхена». При нем было бы сложней расчленить Чехословакию по лекалам Гитлера и Чемберлена.

...Если бы о нашем друге Эммануэле Фамире я взялся писать после 1989 года, – уподобил бы его горьковскому Данко, разогнавшему тьму пламенем своего сердца (которое затоптал кто-то из спасенных им людей). Того же заслужили Густав Гусак и еще многие герои «здоровых сил» Чехословакии, вырвавшие в 1969 году инициативу у «правых» и даровавшие ей 20 лет процветания. Присутствие советских войск этому помогло.

Андрей КРУШИНСКИЙ