Сегодня в гостях у нашей газеты человек, который стал последним кавалером ордена Ленина и последним Героем Советского Союза. Вниманию наших читателей предлагается беседа с капитаном 2 ранга в запасе Леонидом Михайловичем СОЛОДКОВЫМ.

Морская звезда

— Леонид Михайлович, так за что же в мирное время военные люди получают такие высокие награды?

— А для нас, людей в погонах, это деление — на мирное время и военное — носит достаточно условный характер.

Потому что непрерывно между странами идет соревнование конструкторской и инженерной мысли, в том числе и в военной области. Человек все дальше проникает и в космос, и в глубины Мирового океана. И каждый новый шаг на этом пути связан с определенным риском.

Этот процесс нельзя остановить, как нельзя остановить человеческую мысль, и, значит, человек всегда будет стремиться куда-то туда, вдаль — к новым горизонтам, за границы обитаемого мира.

Мне довелось участвовать в освоении морских глубин, потому что по своей военной профессии я водолаз-глубоководник. Вообще-то, честно говоря, людей этой профессии почему-то всегда обходили вниманием. Ну, судите сами, всего в нашей стране более 10 тысяч человек получили звание Героя, но водолазов среди них только четверо.

— А за что вы получили свою награду?

— Чтобы было понятно вашим читателям, скажем так — «за участие в экспериментах по длительному пребыванию человека на больших глубинах». Очень важная функция водолаза — быть спасателем. То есть, например, приходить на помощь экипажу терпящей бедствие подлодки.

И по мере того как увеличивается глубина погружения подлодок, возникает необходимость водолазу все дальше и дальше проникать в толщу воды. При этом каждый шаг в глубь океана дается просто с неимоверным трудом. Глубина неохотно пускает к себе, потому что вода — это враждебная человеку среда.

На поверхности Земли мы испытываем давление в одну атмосферу. Но стоит начать погружение в воду, и каждые 10 метров глубины прибавляют к давлению на ваш организм еще по одной атмосфере. И так на всем пути в глубь Мирового океана.

В подводной лодке экипаж этого не замечает, его защищает стальной корпус субмарины. А водолаз опускается на дно в эластичном водолазном снаряжении, и его от этой многотонной водяной массы, которая грозит раздавить его в лепешку, отделяет только тонкая прорезиненная ткань гидрокостюма.

Уберечь его от этого можно только одним способом — надо сравнять давление внутри костюма (и внутри самого человека) с наружным. Так, например, на глубине 100 метров водолаз дышит дыхательной смесью под давлением более 10 атмосфер.

Но есть и еще одна проблема. Хоть и очень сложен путь вниз, но не меньшую сложность представляет обратная дорога. Если водолаз всего лишь час проработал на глубине 160 метров, то обратный путь на поверхность занимает у него трое суток — столько времени он должен провести в барокамере. Иначе неизбежна кессонная болезнь, паралич и смерть.

Сами понимаете, при таком режиме: час работаешь, а потом трое суток приходишь в себя — мало кого можно спасти.

— Так какой же выход из такой ситуации?

— Водолаз не должен после смены подниматься на поверхность. Он должен оставаться на глубине, неделями жить там в специально оборудованном глубоководном комплексе, или, проще говоря, подводном доме. Там ест, спит, отдыхает, а потом облачается в водолазное снаряжение и выходит на дно морское на работу, примерно так же, как вы идете на работу в свою редакцию.

Такой метод был впервые разработан и осуществлен в нашей стране. Конечно, это только на словах выходит все так гладко. На самом же деле здесь возникает масса проблем, ну хотя бы такая — несколько недель водолаз должен жить в своем подводном доме под таким же давлением, что и за стенкой в подводном царстве.

Но нам удалось решить эту проблему. Вообще, надо сказать, что, начиная с 50-х годов в нашей стране бурно развивается водолазное дело. И мы тогда были действительно «впереди планеты всей» в деле освоения морских глубин. Это наши советские водолазы, например, первыми осуществили спуски на 300 и на 400 метров. И первые глубоководные комплексы были разработаны тоже впервые у нас.

Вот за испытание такого комплекса я и получил звание Героя. Это было после того, как наша группа впервые в мире в ходе экспериментального погружения достигла глубины 500 метров и прожила на этой глубине 15 дней, в условиях давления в 50 атмосфер. Никто в мире, кроме советских моряков, не проводил столько времени на таких глубинах.

Причем главное испытание при таком погружении проходили люди. Никто заранее не мог предсказать, где предел выносливости человеческого организма. Какое избыточное давление способен выдержать человек? В чем-то это напоминало полет на другую планету. Не случайно водолазов-глубоководников, которые погружаются на такие глубины, называют уже акванавтами.

Глубокий космос акванавтов

— Как же происходило ваше «звездное погружение»?

— Меня назначили командиром группы акванавтов в тот момент, когда испытания подошли к рубежу 450 метров. Помню, когда впервые увидел программу погружения, то стало немного не по себе. Потому что там было записано: «Глубина 450 метров. Пребывание на грунте 24 суток». «О-го-го! — подумали мы. — Ну, надо — значит, надо».

Но когда мы пошли на это погружение, то уже знали, что если все пойдет гладко, то нам разрешат прыжок на 500 метров. Для нас это, конечно, была заветная цель. Представляете, мы, советские моряки, будем первыми на этой глубине! Поэтому настроение у всех было приподнятое.

Ну вот, пошли мы на глубину, погрузились на 450 метров, обжились там, проходит день за днем, жизнь на глубине идет своим чередом. Надо сказать, что очень много забот во время таких погружений нам доставляло наведение чистоты в нашем подводном жилище. Как выяснилось, в таких условиях лучше всего себя чувствуют разные микроорганизмы, и чуть только не уследишь, как они начинают размножаться с огромной скоростью. Поэтому 4 раза в день специальными моющими средствами мы мыли каждый участок нашего дома.

И вот подходят к концу 24-е сутки пребывания на глубине 450 метров. И тогда с поверхности нам передают: «Ну что же, молодцы, ребята, завтра опускаемся на глубину 500 метров». Сколько радости у нас было — не передать! Мы первые! Сперва разрешили нам нырнуть туда на 12 часов.

На другой день мы приготовились, все облепились датчиками. К этому моменту на поверхности у экранов мониторов собрались ученые и специалисты со всего Советского Союза. Когда мы достигли рекордной глубины в 500 метров, ликованию там, наверху, не было предела. Наш адмирал только и делал, что подходил к монитору телевизора и зачитывал нам телеграммы — от ЦК, от Верховного Совета, от главкома ВМФ, от министра обороны.

Правда, надо признать, что в этот момент у нас-то самих на глубине самочувствие было не очень. Потому что когда стали достигать заданной глубины, то немножко заспешили и в итоге у всех акванавтов возник «нервный синдром высокого давления». Ощущения при этом тоже словами не передать. Скажу только, что по сравнению с этим синдромом самое тяжелое похмелье можно рассматривать как состояние райского блаженства. Но тем не менее рекордной глубины мы достигли и задание выполнили.

На сегодняшний день глубина в 500 метров — это предельная глубина для длительного пребывания под водой. Спускаться еще ниже пока не позволяет техника — просто не выдерживает снаряжение водолаза. Но, видимо, правда, что люди крепче металла, потому что, как мы выяснили на экспериментах, для человеческого организма и 500 метров, и 600 метров не предел. Я думаю даже, что человек вполне способен достигнуть глубины и 800, и 900 метров в водолазном снаряжении.

— То есть вы, по существу, слетали на другую планету. Поделитесь вашими ощущениями — как там дышится, на Марсе?

— Тяжело дышится, надо признаться. На этой глубине на каждую клеточку, на каждый квадратный сантиметр твоего тела приходится давление в несколько тонн. И человек выдерживает, потому что внутри организма человека, внутри всех полостей организма — легких, гайморовых пазух и др. — точно такое же давление. И вот представьте себе, каково дышать в такой плотной среде.

Воздух там настолько сгущен, что брошенные предметы не падают, а как бы медленно плывут в воздухе. Я помню, мы брали линейку, поднимали ее над столом и разжимали пальцы. И она после этого медленно-медленно парила в воздухе, опускаясь на крышку стола. Да если быть совершенно точным, мы дышали там не воздухом, а гелиевой смесью, в которой кислорода всего лишь 2%.

Там меняется буквально все. Ты по-другому слышишь, по-другому говоришь. Собственно, говорить там очень тяжело, потому что так велика плотность окружающей среды, что звук перемещается по каким-то особым законам. Обращается к тебе стоящий рядом человек, а ты слышишь звуки, которые просто нельзя назвать человеческой речью — в гелиевой среде человеческий голос становится тонкий и писклявый, а речь больше напоминает щебетание птиц.

Вот так мы и жили. Но вот еще что удивительно: видимо, так устроен человек, что, попади он хоть на Марс, то сперва поворчит, а пройдет некоторое время, так он и на Марсе будет чувствовать себя как дома. Так было и с нами. Прошло несколько суток, и мы стали понимать друг друга. А когда мы в следующий раз опустились на такую же глубину, то акклиматизировались буквально с первых же минут.

— Ну а во всех остальных отношениях как было на вашей подводной планете? Как вы питались, отдыхали, чем развлекались?

— Питались — это тоже громко сказано. Потому что на такой глубине начисто теряются все вкусовые ощущения. И если закрыть глаза, то ты не можешь понять, что ты ешь — кусок говядины или яблоко. А фруктовые соки почему-то казались нестерпимо кислыми.

Точно так же для нас пропали все запахи. Ну и конечно, надо признаться, переносить такое состояние очень тяжело. Тяжело, потому что ломит все суставы, без специальных тренировок любое движение причиняет сильную боль. Ведь в наших суставах есть жидкость, которая смягчает трение. Так вот на глубине 500 метров тебе кажется, что эту жидкость выкачали и все кости твоего скелета со страшной болью и скрежетом трутся друг о друга. Но спустя несколько дней привыкаешь и к этому.

И еще в этих условиях организм очень болезненно реагирует на малейшие изменения температуры. Стоит только повысить температуру воздуха на полградуса, и все участники эксперимента тут же начинают задыхаться от невыносимой жары. А едва только столбик термометра опустится на те же полградуса, как акванавты начинают стучать зубами от лютого холода. Особенно интересно это было наблюдать ночью во время отдыха. Койки у нас располагались в два яруса, а, как известно, теплый воздух поднимается вверх, а холодный опускается вниз. И те, кто лежал внизу, укутывались в 2—3 шерстяных одеяла, а буквально метром выше наши товарищи изнывали от жары. Таким образом, на полукилометровой глубине экватор и полюс холода находятся на расстоянии одного метра друг от друга.

Помню, лежишь неподвижно на нижней койке и согреваешься собственным теплом, укутавшись в несколько шерстяных одеял, но стоит только сделать неловкое движение, как чувствуешь, как тело будто ледяным кинжалом пронзает струйка воздуха, проникшая под одеяло. И вот так мы жили 1,5 месяца.

Причем не только жили, но и работали с утра до ночи. А то у вас может сложиться впечатление, что акванавты — это что-то вроде туристов-экстремалов: мол, забрались неведомо куда и только тем и заняты, что прислушиваются к своим ощущениям. Нет, согласно программе эксперимента мы каждый день надевали скафандры и выходили в «открытый космос», то есть в водную среду, где на глубине 500 метров проводили различные работы. И выяснилось, что человек на такой глубине способен работать и 2, и 4, и 6 часов в день. Потом снова возвращается в свой подводный дом, чтобы на другой день снова вернуться на свое подводное рабочее место.

Школа мужества

— Да, как научный эксперимент это очень интересно, но какая от него практическая польза?

— Часто бывают ситуации, когда человека на глубине не заменит никакой самый совершенный механизм. Ну кто кроме водолаза может проникнуть внутрь затонувшего судна? А наши товарищи, например, поднимали тела погибших с судна «Адмирал Нахимов».

Или вспомните те трагические дни, когда предпринимались отчаянные попытки спасти экипаж «Курска». Глубоководные аппараты, если не ошибаюсь, типа «Мир», пытались присосаться к спасательному люку и при каждой попытке срывались с комингс-площадки.

Но совершенно иные возможности открываются, если к месту аварии подошло бы спасательное судно с глубоководным комплексом. Комплекс спускают на дно рядом с объектом, и водолазы работают на аварийной лодке практически круглосуточно, сменяя друг друга. Первым делом они могли бы установить связь с экипажем, подать на лодку воздух, организовать откачку воды из поврежденного корпуса. Тем самым можно было бы продлить жизнь подводников, уцелевших после катастрофы. А за это время, наверно, удалось бы организовать и спасательные работы.

Но, увы, когда произошла авария с «Курском», у России не оказалось ни одного находящегося в рабочем состоянии спасательного судна с глубоководным комплексом.

— Но похоже, что у России уже не осталось в строю и самих водолазов? Ведь погружения на «Курск» тоже проводили иностранцы.

— Вы задали очень болезненный для меня вопрос. Потому что в те дни, когда шла спасательная операция на «Курске», мы, водолазы-глубоководники, звонили друг другу и задавали друг другу тот же самый вопрос: «Почему не мы, а иностранцы?» Ведь каждый из нас готов был вылететь туда по первому зову.

Но ответ на этот вопрос, боюсь, тоже окажется горький: у России еще остались водолазы, но уже нет практически ничего из той техники, которая обеспечивает работу на глубине. Спасательные суда строились в 50—60-е годы, в то время, когда в нашей стране наблюдался бурный подъем водолазного дела. И сейчас они уже пришли в негодность. А новые не строятся. Недавно на Севере, впервые за последние 20 лет, со стапелей сошло крохотное спасательное суденышко, которое сможет обеспечить работу на глубине до 60 метров. И все. А большое спасательное судно порезали на металлолом.

— Жалко?

— Ну еще бы! Ведь суда — они как дети. Их проектируешь совместно с конструктором, потом следишь за тем, как они растут на стапеле завода, потом учишь плавать, избавляешь от «детских болезней» новой техники. Встретишь порой такое судно или глубоководное снаряжение, с которым совершал погружения где-нибудь в Арктике, так кажется, будто повидался с бесконечно близким человеком.

— А не грустно расставаться со своими «детьми»? Ведь приходит время, когда у моряка кончается служба.

— Ну а зачем же расставаться? Любимому делу, как и любимому человеку, нельзя изменять.

Когда я ушел в запас, то как-то собрались мы с друзьями, такими же, как и я, офицерами, и подумали: чем заняться в гражданской жизни? Ведь что мы умеем? Всю жизнь обучали матросов военному делу. А матросы — это вчерашние мальчишки, те самые пацаны, которые сегодня бесцельно шатаются по улицам, тянут пиво и не дают соседям спать своими магнитофонами. Это был как раз тот период, когда не только закрывались разные кружки и секции, но в школах даже прекратили преподавать военное дело.

И тогда мы решили самим создать клуб допризывной подготовки и назвали его «Ориентир».

Часто приходится слышать рассуждения педагогов, дескать, какую струну надо затронуть в душе ребенка? Да не струна там должна быть, а твердый стержень, потому что этот шкет из подворотни завтра станет защитником Родины. А какой из него защитник, если сегодня он сам армии боится?

Вот для этого мы и создали этот центр «Ориентир» — чтобы из подростка сделать не солдафона, а — человека. И дело пошло. Вначале мы охватывали около 500 человек, а в прошлом году через наш центр прошло уже 4,5 тысячи молодых людей. Интерес к этому делу у ребят огромный.

Есть связи с воинской частью на Ладоге, туда ребят вывозим в летний лагерь, причем и там никаких поблажек, никакого загородного пикника, никаких скидок на возраст — они там на солдатском положении. И, что самое интересное, возвращаются оттуда не просто довольные, а — счастливые.

Потому что у нас никакой игры в казаки-разбойники, никакой бутафории. У нас все по-настоящему: прыжки с парашютом, погружение в водолазном снаряжении, стрельба из боевого оружия, вождение бронетехники, марш-броски.

Так что, как видите, со своими «детьми» мы не расстаемся и на берегу.

— Леонид Михайлович, а все же скажите по совести, нет у вас горького привкуса от словосочетания «последний Герой Советского Союза»? Ведь звучит все равно что «последний из могикан».

— Признаюсь, я вообще не люблю слова «последний». В нем звучит какая-то обреченность.

А в ответ на ваш вопрос я лучше расскажу, как мне вручали эту награду. Вопреки сложившейся традиции мне Звезду Героя вручал не президент и происходило это не в Георгиевском зале Кремля. Ведь указ о моем награждении Горбачев подписал 24 декабря 1991 года, а 25 декабря Горбачев сам ушел в отставку. И перестал существовать сам Советский Союз.

Вот и получилось, что хотя указ и подписан, но государства уже нет, старый государь ушел, а новый еще не появился на рабочем месте. И вообще в стране период безвластия и безвременья. Я уже, честно говоря, перестал надеяться, что когда-нибудь эту награду увижу.

А в то время главнокомандующим Объединенных вооруженных сил стран СНГ был маршал Шапошников. Ему доложили, что, дескать, Герой Советского Союза есть, а самого Советского Союза уже нет, так как быть в этой ситуации? Министр распорядился — давайте его сюда, в Москву, должна же награда найти героя. Приезжаю я в Москву 14 января 1992 года, прошел специальную подготовку к церемониалу. Оказывается, был для этой цели генерал, который учил, как надо вести себя на церемонии, проверял внешний вид. Оказалось, ботинки у меня не во всех деталях соответствовали уставу — пришлось срочно добывать нужные у знакомых ребят из поисково-спасательной службы. Так что можно сказать, что Героем я стал в чужих ботинках.

И вот в назначенный час я прихожу в Министерство обороны и попадаю на какое-то очень важное совещание командного состава со всей России. Чувствовал я себя там, надо признаться, не очень уверенно. Весь зал, человек на триста, заполнен одними генералами и адмиралами. На меня они так искоса поглядывают, и в их взгляде читаю вопрос: а с какой это стати среди нас затесался капитан 3 ранга?

Ну вот, выходит Шапошников и говорит, что перед началом работы он должен выполнить очень приятную миссию — в зале есть товарищ, которого надо наградить. Вызывает меня и объявляет о присвоении звания Героя Советского Союза.

И пока я иду, в наступившей тишине явственно слышу, как кто-то из генералов вполголоса произнес: «Какой еще Герой Советского Союза? Советского Союза уже нет». Сказано это было шепотом, но стояла такая тишина, что эти слова услышали все сидящие в зале. Тут мне совсем нехорошо стало.

И тогда министр обороны, обнимая меня, сказал: «Вот что, товарищи, тут говорят — нет такого названия — Советский Союз. Но страна-то есть! Жива страна, раз у этой страны есть Герои». И мне от этих слов как-то легче стало.

Эти слова я запомнил и потом не раз повторял своим ученикам.

Беседу вел наш соб. корр.

Сергей ИВАНОВ.

Санкт-Петербург.