На «круглый стол» ЛДПР «Закон о русском языке и ненормативная лексика в СМИ» я попал случайно (приехал в Госдуму по совсем другим делам, но, увидев в расписании мероприятий сей «стол», из любопытства заглянул). Амфитеатр малого думского зала был почти полон (за исключением первых рядов). Перед столом президиума — несколько телекамер, за столом — пять человек, разумеется, во главе с Владимиром Вольфовичем, который и вел «стол». Когда я появился в зале, из-за стола президиума, возмущенно повторяя «Ну, нельзя же так!», поднялся и направился к выходу декан факультета журналистики МГУ Засурский. В спину ему Жириновский крикнул: «Вот и напишите обо всем, что слышали в этом зале! Только правду!», после чего предоставил слово Гарри Алиба-сову (тому самому светочу современной российской культуры, что командует, если не ошибаюсь, какой-то попсовой группой).

Начал Гарри совсем неплохо. А именно с покаяния: дурное, мол, воспитание, несдержанность и бед-новатый словарный запас заставляют меня частенько прибегать к ненормативной лексике (читай, к мату). Но то была не более чем поза. Ибо за «покаянием» последовало утверждение:

— Мат и есть наш русский язык! И он должен быть узаконен.

Тут несдержанность проявил я (еще и потому, что находился рядом с трибуной, на которой стоял оратор):

— Ваш, господин Алибасов, но не наш!

Отодвинув какие-то бумажки, Гарри повернулся ко мне:

- Вы, по-видимому, поклонник Пушкина? — А после моего «конечно» вернулся к заготовленным бумажкам и начал цитировать нецензурные выражения из писем поэта. Каждое звучавшее с думской трибуны матерное слово сопровождалось одобрительными воплями клаки, заполнявшей зал. Для тех, кто не знает, что такое клака, привожу цитату из академического словаря русского языка: «...группа людей, нанимаемых для создания искусственного успеха либо провала артиста, оратора или какого-либо выступления, спектакля и т.п.» А для тех, кто незнаком с пушкинским эпистолярным наследием, скажу, что великий русский поэт баловался самыми разными словами, особенно когда был чем-то раздражен (например, безденежьем), но он же предупреждал: «Стоит в России отменить цензуру, как начнут печатать Баркова!» (в России Швыдкого, Жириновского и Алибасова, поэта-матерщинника Баркова, о котором говорил Пушкин, печатают вовсю).

— Но это же личная переписка! —

прервал я оратора. — Вы понимаете

недопустимость публичного цитирования приватных писем?

— Какая разница!

— А какая разница между обществом и сумасшедшим домом?

— Он хочет нас посадить! Вот из-за

таких, кто хочет сажать, погибли и

Российская империя, и Советский Союз! — заорал Жириновский со своего председательского места.

- И вам, Владимир Вольфович,

место — в психушке, — ответил я и направился к выходу из зала.

Если читатель думает, что на том сцена в Охотном Ряду закончилась, он ошибается.

Вместе со мной зал покинула женщина средних лет. На лестнице она сказала:

- Я ведь учительница... и такого дурака сваляла... детей в этот вертеп привела! Думала, хотя бы Государственная дума заступится за русский язык! А тут!..

Стоило мне разойтись с учительницей, как дорогу загородили двое:

-Ты кто такой?

Показав карточку журналистской аккредитации, я спросил в свою очередь:

— А вы кто такие?

Один из них был не слишком похожим на «лицо славянской национальности», другой — лицом очевидно монголоидным. Но оба они набросились на меня с такими угрозами и в таких выражениях, что не оставили сомнений в принадлежности к личной гвардии Владимира Вольфовича.

Матерщинники и хулиганы в России — уже и в Государственной думе.

Борис ОСАДИН.