Это единственный эпиграф, который взят из чужого высказывания, и Гаврилин даже в записках для себя делает сноску: «Гете: Людей злит, что правда проста». Но гораздо раньше, во время учебы в Ленинградской специальной музыкальной школе, куда воспитанник детского дома в селе Ковырино под Вологдой был принят в 14 лет, юноша записал: «Счастье жизни — в труде и в познании простейших истин жизни». И сформулировал творческое кредо, которое мучительно ищут все юные дарования: «Говоря просто о дряни, делаешь ее еще гаже. О красоте — еще краше».

     Сам автор обладал поразительной способностью и мужеством не только искать простейшие истины и высказывать правду, но прозревать ее даже в периоды общего помрачения и ажиотажа. В разгар популярности Александра Невзорова он записывает: «600 секунд — сложная персона. Семь киселей на одной воде. Джеймс Бонд, трупофил, юродствующий во Христе». Как в воду глядел! Всей дальнейшей политической и журналистской карьерой Невзоров показал себя именно трупофилом — хоть в заказном фильме о Чечне, хоть при выборах в Думу, которую он демонстративно назвал сборищем из 450 онанистов, но сам, презрительно отозвавшись о Родине, сумел снова избраться, пользуясь умопомрачением избирателей. Сложная циничная персона…

      * * *

     Вот как раскусил Гаврилин феномен успеха кумиров в те годы, когда публика не была еще так развращена, а «звезды» пели не под фанеру, не скатывались до откровенной пошлости: «Высоцкий, Пугачева и КО — несколько уголовная манера пения, и оттого она (манера эта) так популярна, что у нас огромная часть населения в большей или меньшей мере пассивные, потенциальные или активные воры, и каждый из них в глубине души ощущает себя уголовником, и ему мила и одобрительна эта блатнячья красота — расхлыстанность, грубая чувственность, дешевенькая романтика и суперменство». Неистовые псевдореформаторы создали условия для бессовестного воровства, подняли со дна самые низменные наклонности, а воротилы шоу-бизнеса быстро сориентировались в извращенных вкусах — отсюда обвал блатняка по радио «Шансон», во всех развлекательных программах. Невозможно спокойно ехать, читать или думать в машине: все шоферы врубают приемники на какой-то безумной волне под условным названием «Владимирский централ». Но вклад «звезд» был огромен: недаром депутат Госдумы Розенбаум тоже начинал с блатных и босяцких одесских песен.

     Ну а главную ущербность примадонны Гаврилин заметил еще в разгар ее славы: «Э. Фицджералд, Э. Пиаф — национальные, мощные характеры, но А.П. — воинствующая обывательница. И если, принимая стадионную терминологию, она (А.П.) лучшая, то хорошо бы прибавлять — к сожалению, пока таков наш уровень». Если бы он увидел, как низко пал этот уровень сегодня, например, в пошлой новогодней переделке знаменитой комедии «За двумя зайцами», где А.П. сыграла саму себя — шикарный продукт базара и героиню местечковых скандалов.

      * * *

     «Ложь, неправда, упрятанная в правду, как яд в золотой перстень, в разум нации; СМИ, как фея, вертят свое страшное веретено, уколы которого погружают нацию в сон и одурь». Похоже, нация от этой одури не скоро очнется.

     «Человек, говорящий правду, умирает не от болезни» — грустная и злободневная запись…

      * * *

     А вот еще одно пугающее наблюдение в стране, переставшей ставить труд главным смыслом жизни и мерилом благосостояния: «Дурное отношение к труду — первый и самый важный шаг на пути превращения человека в животное, первый шаг на пути к человеконенавистничеству». Этот шаг совершен.

      * * *

     «Тургенев, и Фет, и Толстой критиковали стих Пушкина в «Туче»: «И молния грозно тебя обвивала» — за неправду: молния не обвивает (Тургенев: «это не дает картины). К вопросу о точности «неточных искусств…». Самое поразительное (может, Гаврилин этого не знал), что «неточное» искусство Пушкина, умноженное на гениальную интуицию, оказалось точнее доводов критиков: позднейшие физические исследования доказали, что разряд молнии не раскалывает тучу, как это видится нам с земли, а именно обвивает!

     «О главном редакторе К-м: ясно, что он не интеллигент. Он оборотень. Интеллигентный человек не может быть трусом». В наше время торжества оборотней, приспособленцев, откровенных хамов, проводящих «культурную революцию», невольно возникает вопрос: «А может ли сегодня интеллигентный человек занять пост главного редактора?». Да, может, как это ни трудно. И главное мерило сегодня на этом поприще именно такое: жалкий ли он трус или все-таки интеллигент в русском понимании?

      * * *

     «Бедное, прекрасное племя, братья мои, русская интеллигенция. Вы выросли в России, как незабудки на болоте. Вас нельзя было взять, не провалившись в гниль. Теперь вас используют, как фиалку в табаке — для запаха. Бедное, эксплуатируемое, гонимое племя. Вы живете пока только воспроизводством. Будет ли эта жизнь вечной?». Так он вопрошал в начале 80-х годов, когда росли тиражи журналов, снимались фильмы в духе неореализма и верилось в какое-то высшее предназначение русской интеллигенции. Увы, эта вера рухнула под напором жестоких обстоятельств и наступления швыдких, лесиных, грефов с их политикой уничтожения русской культуры и обнищания национальной интеллигенции.

      * * *

     Первый признак всякого крупного таланта — ранняя мировоззренческая ясность и точный выбор духовных опор. В самом начале учебы в Ленинградской спецшколе подросток записывает: «БЛОК — гений. В. Гаврилин». Тут же — следующая запись: «Подумать о переложении на музыку «12» Блока для хора», а дальше — нотные наброски. И наконец: «Только так. Если позабудусь — читать предисловие к «Возмездию» БЛОКА». Мне сразу вспомнились свои блоковские штудии в юношеском зале Библиотеки имени Ленина, куда я бегал через мост из Замоскворечья, и в армии, где я в бодрствующих сменах караула зачитывался записными книжками и статьями Блока. Из предисловия к «Возмездию» больше всего врезалось это открытие: «Зима 1911 года была исполнена глубокого внутреннего мужественного напряжения и трепета. Я помню ночные разговоры, на которых впервые вырастало сознание нераздельности и неслиянности искусства, жизни и политики». Какое точное выражение — «нераздельность и неслиянность». Все приверженцы «измов» пытаются их искусственно разделить или насильно слить, а органичный художник чувствует естественные границы. В период перестройки, идейного противостояния и торжества космополитического либерализма я до конца понял суть другого блоковского высказывания: «Я — художник, а следовательно — не либерал. Объяснять это считаю излишним». Валерий Гаврилин, который всего на 5 лет старше меня, понял это поразительно рано, записав уже в 1967 году: «Нет ничего страшнее либерализма. Даже воинствующий консерватизм лучше, т.к. он очевиден. Либерализм же лжив, увертлив и трудно уловим. Он путает ясное отношение к вещам и сбивает с прямой дороги». Но молодого композитора уже нельзя было сбить с прямой дороги. Стремительно идя по ней, он мог только усмехаться на гримасы своих коллег: «Экспрессионизм — конечно же» или: «Авангардисты делятся на Геростратов, талмудистов и симулянтов». «Авангардисты — смотря впереди кого и чего. Возможно, что с ними хорошо есть г….».

      * * *

     В 1990 году, когда страна вступила в заключительную фазу катастройки, Валерий Гаврилин перенес второй инфаркт, общественно-творческая деятельность его несколько приутихла, но сосредоточенная работа продолжалась, и в начале трагических 90-х он записывает четверостишие, обыгрывающее поговорку о дурацком и легкомысленном свойстве русского человека:

     Поскакавши — постоим,
     Постоявши — скачем.
     Что имеем — не храним.
     Потерявши — плачем.

     А следом идут две совершенно серьезные записи о крушении СССР и о стойкости православного художника на пиру предателей и перевертышей: «Уничтожена не просто соц. система — уничтожен санитарный форпост (легкие), где мировой дух очищался от грязи». И на следующей странице: «Мы не пойдем на гражданскую войну, но к войне за нашу веру, за божий порядок должны быть готовы».

     «Неповторимый значит смертный. Хочу повторяться и быть бессмертным. Хочу повторять любимое и обессмертить его. Это мое кредо».

     «Атеизм — это тонкий слой льда, по которому один человек может пройти, а целый народ провалится».

      * * *

     «Музыка, сердце мое, жизнь моя, не учи людей ЖИТЬ, учи любить, страдать и еще любить, и еще любить».

      * * *

     «Дети еще ничем не пахнут. Они одержимы лишь чистыми отчаянными идеями».

      * * *

     «Как нужны в быту люди, так в искусстве нужны авторы.

     В музыке, как и в жизни, нужны для приятного, вежливого общения, нужны хорошие интересные рассказчики, пересказчики. Без мировых открытий. Просто открытия мира. Для себя и хорошего человека рядом с тобой». Гаврилин сказал это о композиторах, музыкантах, но то же самое можно отнести к поэтам. Об этом мы часто говорим со слушателями моей студии «Поэзия на Никитской». На занятия ходят и зрелые люди, о которых не скажешь: все впереди. Они днем работают, ночью пишут, вечером выносят изредка свои стихи на суд товарищей. Зачем? Многих, наверное, посещают порой такие мысли о тщетности усилий. А вот затем, повторяю я — «для открытия мира», как говорил Гаврилин, для того, чтобы прибавлялись в жизни творческие открытия, пусть скромные, появлялись нужные кому-то авторы, пусть и без мировых открытий, интересные рассказчики, хорошие пересказчики своей судьбы и нашего внешне непоэтического времени, но даже в этом быту нужны Авторы. И ради этого авторства надо биться над строкой, овладевать словом, а значит, настроением и миром.

      * * *

     «Царь музыки — человеческий голос. Границы его невелики, но глубина его бесконечна, как сама история человека!»

      * * *

     В книге немало стихов — от частушек до строчек, сложенных для себя. Иногда весьма удачных, остроумных и емких:

     Пускай поносят —
     Я не тужу.
     Пускай не спросят —
     Я сам скажу.

      * * *

     Несколько раз Гаврилин записывает, как бы просто твердит излюбленную мысль: «Человека воспитывает не искусство, а только другой человек». Он сравнивает жизнь советского театра (святого по сравнению с демократическими нравами) с бродячей скоморошьей труппой, где, если выступающий проворовался, упер крынку молока, его бьет вся публика, несмотря на художественные достоинства укравшего. «Если узнают, что группа из прекрасных мастеров нечиста — например, в ней сожительствуют друг с другом, — ее изгоняют из селения с позором. Т.е. человека в человеке воспитывает только человек. Искусство при этом — лишь одно из орудий воспитания, и от того, в руки какого человека-воспитателя оно попадет, будет зависеть результат воспитания».

     Сегодня усилиями ТВ и воротил шоу-бизнеса искусство сознательно ввергается в самые грязные руки и другие члены носителей искусства, духовного, а может, и реального СПИДа. Взять хотя бы вызывающую и отвратную рекламу магазинов «Арбат-престиж» с парадом геев и трансвеститов, которая преследует, по-моему, не столько торговые, сколько скрытно-растленные цели.

      * * *

     «Судьба песни наиболее схожа с жизнью, судьбой человеческой, более других жанров подчиняется правилам человеческого существования: мода, наряды, питание (хорошее, дурное), похожесть, непохожесть (как мой предок похож и не похож на меня), гены, память, смерть и даже… воскрешение. Самых святых, конечно.

     А живописец, наверное, сказал бы, что песенный мир — это луг».

     Подумать только, еще двадцать лет назад это можно было написать и не показаться наивным! Какой живописный луг? — сегодняшняя песня — это выгон, истоптанный скотиной, или луговина, зарастающая дурниной, потому что никто не подсевает клевера, тимофеевки, луговой овсяницы. Но главное наблюдение Гаврилина остается в силе: да, песня схожа с жизнью человеческой и, поскольку жизнь убога, жестока, механизирована и криминализирована — такие же попсовые поделки наводнили эфир, захлестнули уши и души. Символ нашего времени — конкурс блатной песни силами самих осужденных — «Тюремный шансон» с показом по федеральным каналам. Пропаганда цветет махровым цветом среди зэковских наколок.

     «Если художник тянется к свету — время его не согнет, — убежденно записал Гаврилин и добавил для образности: — Даже на крутых откосах деревья вырастают прямо». Композитору и, как показало время, одаренному литератору было у кого учиться: «Г.В. Свиридов — один из немногих художников, чья муза никогда не вдохновлялась грязью. Он весь от света».

      * * *

     В 1962 году, учась в консерватории, Гаврилин ездил в студенческую фольклорную экспедицию в Ладейнопольский район Ленинградской области. Там уроженец вологодской земли (отец его, погибший под Ленинградом, был до войны заведующим роно в песельном Соколе, а мать — директором детского дома в городке Кадникове) досконально постиг все богатство и разнообразие уходящих народных песен. Он восторгается частушками — лесными, качельными, покосными. «Покосные»: 3-дольный размер как бы подчеркивает ритм работы. Жала-жала. Частушка глиссандо. Срезала — наклонилась, срезала, еще срезала и положила. Тут небольшой довесочек, нарушающий размеренный ритм мелодии частушки. Частушка эта очень светлая. В ней много воздуха и чистого простора». Читаешь это и не можешь понять, о культуре какого гениального народа, какого светлого периода идет речь? Ведь со всех сторон лезет в уши примитивная попса с механизированным ритмом. Не срезала и положила, а — наложила и «срезала». И тексты современных песен убоги и отвратительны. А вот что пишет восторгающийся Гаврилин о фольклоре: «О текстах. Изобретательность в юморе, в темах и в сюжетах для него — безграничная, прямо космическая. Если бы такие стихи писал поэт, то я бы сказал, что техника у него — на грани фантастики, рифмы — железобетонные.

     Эх, пой, пой-ка,
     Распевай кой-как,
     У меня койка,
     Ночевал Колька».

      * * *

     «Уехал, остался за границей Барышников. Как грустно. Печально, что все труды и средства, даваемые государством и народом, поставлены лишь на обслугу других народов, на то, чтоб вернуть эти средства только валютой, а не разработанными душами своих людей». А дальше идут сетования, которые сегодня читаешь уже с горькой усмешкой: если художник в те годы, когда остался Барышников, сетовал на наплевательское отношение государства к высокому искусству, к обеднению жизни русской провинции, то что же говорить сейчас, когда позиция министра-шоумена примитивна до мычания: скинуть все заботы о культуре с плеч государства на муниципальные образования. Разработана программа «Социальное развитие села до 2010 года». По ней на одного сельского жителя на все 6 лет предусматривается выделение из федерального бюджета аж… 85 копеек. Вот такая «культурная революция». А новый председатель Комитета по культуре Госдумы Иосиф Кобзон (почему-то у нас считается, что культурой должен заправлять артист или эстрадник, а не разносторонне образованный человек, мыслящий государственно и неординарно) гордится в телеинтервью лишь тем, что он провел какой-то конкурс и возродил художественный свист на эстраде. Сильно!

      * * *

     «Высокое искусство выключено из жизни нашего общества, для него нет добрых слов от Родины: стали цениться только слова, сказанные на другом языке и оплаченные другими денежными знаками. Когда Большой театр был в Великих Луках? В Торопце? Знают ли они о тех, кто там живет? Откуда могут брать они любовь к Родине, сострадание к ней?».

     Наивные вопросы: сегодня отсутствие этой любви и сострадания — залог преуспевания. Но композитор продолжал записывать в дневнике православные постулаты, помогающие ему самому выстоять: «Перед Богом нет дел великих и малых — есть дела прямые и кривые».

      * * *

     Валерий Гаврилин в последние годы, как и все художники Божьей милостью, содрогался от того, что происходит в культуре, творится в олигархических СМИ, но ясность и выстраданность позиции помогала ему не скатываться до навязываемых волчьих законов: «Интеллигент в рыночных условиях подобен домашнему псу, прижившемуся в волчьей стае, — он не боится людей (ни огня), презирает все человеческое». Убийственно точное сравнение!

      * * *

     «Сейте рожь, а васильки вырастут сами».

     «Радио и телевидение, систематически лишая людей ощущения живого, в известной мере содействуют ожесточению нравов. Вообще деятельность этих учреждений в области музыки очень напоминает массаж по телефону или нечто в этом роде». Сегодня напоминает эротический массаж по телефону — хочется добавить.

      * * *

     Краткая рецензия на сегодняшнюю программу телепередач за неделю:

     «Похоть плоти; похоть очей; похоть ушей».

      * * *

     «Я умираю», — пропела героиня. «Какое счастье», — подумали все. Лишь герой опечалился. Но он всегда был лицемером».

      * * *

     «Пока государства будут подкупать своих граждан только обещаниями благоденствия — на земле не будет покоя. Лучшее из всего, чему можно научить людей, — бережливое отношение к вещам и скромность в потребностях». Гаврилин, как истинно православный человек, убежден в этой истине, которая ныне попирается всем общественным строем, образом контрастной жизни, где купающиеся в бессмысленной роскоши презирают теорию достаточности и тех, кто ее исповедует. Более того, государства поступают еще подлее: многие из них, в том числе и богатейшая Россия, устами своих бездушных правителей заявляют: неравенство — это нормально, только самые богатые должны малость делиться. А бережливое отношение к вещам немыслимо в разграбленной стране, которая топит космическую станцию, замораживает города и поселки, отдает за бесценок национальное достояние и военные трофеи, но балдеет от зависти и восторга перед особняками безнаказанных чиновников, никчемных «звезд», дорогими покупками Абрамовича: вот как надо жить! А тут «скромность в потребностях»…

      * * *

     «Современная песня — это рождественская похлебка для бедных». Это наблюдение стремительно устаревает. Только что на нас вылили ушат «рождественского» непотребства. Современная песня — это бормотуха или наркотик, которые заменяют даже малопитательную похлебку.

      * * *

     «С утра до позднего вечера звучат в эфире песни Резника и Рябинина. Их неуемная сочинительская энергия не сдерживается ни культурой, ни вкусом, ни совестью. Кажется, любая тема для них не более как для петуха курица — налетел, отмултозил и соскочил, кукарекая. Нечистая поэзия». Точное и образное наблюдение, но сегодня звучат такие тексты, что уже Резник кажется поэтом. Хотя его петушиная самонадеянность поражает. Вот он подхватился и написал бездарный гимн для управы «Замоскворечье», где тривиально называет старинную богатую слободу «стороной босоногого детства». Бывал ли он рядом с пышными купеческими храмами, Третьяковкой, изящной каменной застройкой Замоскворечья? Может, у него в Питере было «босоногое детство» за Мойкой? Не похоже — просто таланта и совести по-прежнему не хватает.

      * * *

     Четверть века назад далеко не старый композитор с грустью записал: «У нынешней творческой молодежи нет сознания, ПРОТИВ ЧЕГО они. Они прямо пристраиваются в кильватер существующим тенденциям». Как в воду глядел! Еще нас пытались уверять, что есть протестный рок, который скрывается по подвальным клубам, еще пели на кухнях так называемые бардовские песни, а все уже шло по накатанным тенденциям и наперекор русским традициям. Мы стали свидетелями логического итога: барды, спекулируя на ностальгии по светлым советским временам, носятся с дорогими концертами по стране и выступают в Кремлевском дворце (!), а ободранные коты — преуспевающие «протестанты» Гребенщиков и Макаревич получают от президента ордена «За заслуги перед Отечеством». Это разве не смешно?

      * * *

     С другой стороны, коммерческой поп-культуре пытаются противопоставить так называемое чистое искусство для избранных. Как сказал погрустневший Геннадий Хазанов, загубивший Театр эстрады, теперь он хочет создать салон, где собирались бы не любители картавящего певца и композитора Добрынина, а поклонники утонченного Шнитке. Но подлинный художник не приемлет крайностей и видит подоплеку искусственных поз и ходов: «Любовь к чистому искусству обеспечивается грязной жизнью, безнравственной». Даже в долго скрываемой любви Хазанова к Шнитке есть нечто безнравственное: ведь хохмач приобретал имя, состояние, благосклонность обывателей и «элиты» кривлянием и высмеиванием святынь.

      * * *

     «Анализ Евтушенко вне социального немыслим. Студент, вечный скандалист, забывший свой возраст. Обман. Подкуп воробьиной массы». Жизнь быстро доказала правоту композитора и подтвердила точность определения поклонников шумных шестидесятников: воробьиная масса. Они налетали на эстрадную поэзию, как воробьи на зерно возле осеннего тока, а потом грянули морозы, закружили вороны, которые и зазевавшегося воробья могут пристукнуть, и щебетавшие поклонники разлетелись, стали кормиться по помойкам, а то и тихо передохли в стужу.

      * * *

     «Чтобы сесть на коня, достаточно иметь задницу. А чтобы на нем удержаться — надо иметь еще и голову».

      * * *

     Одна из последних записей, похожая на крик отчаяния: «В космосе — аппаратура зомбирования. Спутник Гусинского для зомбирования, угнетения психики и сознания… Нужны комитеты по информационной безопасности». Вот уже и Гусинский «зомбирует» по израильским телеканалам, и Совет безопасности создан, а телевизионный спутник продолжает кружиться и угнетать национальное сознание. Видно, зомбированные люди для высшей власти удобнее. А вот провидцы и национальные самородки ей, как и всему пошлому рынку бытия, совершенно не нужны. Кстати, хотел сделать программу на радио по книге Гаврилина, но записи композитора в Москве так просто не купишь.

     Незадолго до смерти признанный и много познавший мастер записал эту глубочайшую мысль: «Национальность — форма связи с космосом, инструмент познания». На поверхностный взгляд это звучит странно: ну какой инструмент познания и почему связь с необъятным космосом, со всем сущим? — ведь вроде национальность дается с рождения, заведомо определяется, как правило, происхождением родителей. Но композитор имел в виду не национальность по крови, а высшую и стройную форму причастности к нации, осознание себя как части великого сообщества, постижение мира в сознательной и выстраданной системе координат.

      * * *

     «Россия — единственная страна, гражданин которой может сказать, что он как чужой в своем Отечестве — так хорошо у нас иностранцам и так плохо своим». Это он сказал уже ближе к концу жизни, когда демократические свободы были провозглашены, когда все чаще Ельцин стал говорить о возрождении величия России, а в кабинете у него появился портрет Петра I. За годы, прошедшие с этой записи, мы стали, по-моему, еще более чужими в своей стране, особенно если посмотреть на канал «Культура».

      * * *

     «Сын музыковеда В.Браиловского — восемнадцатилетний паренек, прослушав по радио мою «Русскую тетрадь», с полными слез глазами сказал отцу: «Папа, Гаврилин — еврей?» — «Нет, с чего ты взял?» — «По-моему, такую музыку может написать только еврей с измученной и исстрадавшейся душой». Ленинградский паренек, общаясь с определенными творческими кругами, уже прочно усвоил один из распространенных стереотипов. Причем царящих почему-то у нас, на Руси. Американские евреи, например, вовсе не демонстрируют вселенскую скорбь, а напротив — подчеркнуто жизнерадостны, хотя там бытовой, но скрываемый антисемитизм сильнее, чем в России. В программе «Школа злословия» ведущие беседовали с раввином, который до того скорбел, печаловался и вздыхал, что бравые дамы в кадре не выдержали: «Почему такая грусть?». Раввин в очередной раз вздохнул: «Если бы я был веселый, то какой же бы я был еврей». Вот восемнадцатилетние и попадаются на эту маску преуспевающих, не комплексующих, весьма активных людей, которые на том же телевидении безбедно царят, беспрерывно зубоскалят и высокомерно учат нас, сострадающих, жить.

      * * *

     «И. Бунин («Поздняя осень») — свойство русского молодого характера — безнадежность, абсолютное неверие ни во что».

     «Молодежь — наиболее консервативная часть общества. Никто с таким упорством не ищет легких и обходных путей. Если их нет — слепо идет по старым», — с грустью записывает он, предугадывая наше время еще большей консервативности молодежи, которая даже не думает о собственном будущем, не борется за него, а просто устраивается, ищет легких и проверенных путей к благополучию. Подсказка и прославление этих путей, собственно, стали частью предвыборной программы СПС. Его лидеры заигрывали с молодежью, развлекали ее, внушали: думайте о себе, о личной выгоде, бросайте эти высокие материи. И проиграли. Наверное, их молодые сторонники не голосовали, ушли за «Клинским».

      * * *

     Вот весьма современная мысль: «Творчество — одно из самых необходимых условий жизни современного человека. В какой бы малой дозе оно ни присутствовало в личности, оно делает ее живой. Без моментов творчества организм расстраивается, как без витамина». Ясно, что сегодня таких моментов в жизни людей все меньше — они оторваны от природы, от разнообразных ремесел, меньше путешествуют (дорого, некогда, недоступно), реже поют песни — чаще слушают «жвачку для ушей», сократилось число клубов, бесплатных кружков и секций. Вообще глобализация и стандартизация убивают творчество. Вот без этого витамина мы и имеем самую низкую продолжительность жизни в Европе и 60 тысяч самоубийств в год.

      * * *

     «Фольклор — детище сложившейся морали и веры. Без них фольклор невозможен». А с ними, устоявшимися, сегодня — не нужен хозяевам жизни, электронным СМИ, необольшевикам, которые решили снова переломить мораль, веру, мировоззрение народа через колено. Лозунги обогащения, прагматизма, волчьи законы рынка — не для русского человека, для этого достаточно лишь обратиться к вековому фольклору. Тем хуже для русского человека! — заявляют реформаторы.

      * * *

     В последние годы жизни Гаврилин вдумчиво читал труды православного мыслителя Павла Флоренского и выписывал из них те мысли, которые были особо созвучны его личному состоянию, собственным раздумьям о судьбе и мировоззрении русского человека, которого толкали в рынок, во власть чистогана, во вседозволенность. «Не ищите власти, богатства, влияния. Нам несвойственно все это. В малой же доле оно само придет — в мере нужной. А иначе вам станет скучно и тягостно жить». (П. Флоренский). Ну и сам блестяще формулировал свои наблюдения над творящимся: «Безоглядная модернизация жизни, безумный отход от традиций с каждым веком увеличивают число неприкаянных, выброшенных из круга жизни людей, не сумевших приспособиться. И они станут могильщиками прогресса».

      * * *

     «У пьяного народа и господь — пьяница».

      * * *

     «Мамаша (сын в плену). Ее расспрашивают: в каком?

     — В каком? Ба… Батум? Бамут?

     За 2 года войны не слушала и ничего не читала о войне. А ведь там СЫН, а Бамут звучал тысячи раз за эти годы».

      * * *

     В разгар завываний правозащитников, поставивших право на свободное перемещение по миру, на эмиграцию, особенно на историческую родину, чуть ли не главным правом человека в огромной нищающей стране, где большинство и не помышляют быть гражданами мира, Гаврилин с презрением записывает: «Если бы люди начали бегать по земному шару в поисках свободы и колбасы (вместо того, чтобы…), то не образовалось бы ни одного народа, ни одного государства, ни одной культуры, ни одной цивилизации». В этой фразе опущены понятные для него вещи: «вместо того, чтобы…» — созидать, думать о ближних, ставить высокие цели, терпеть ради общего блага и родной страны. То есть понятия, неведомые нашим либералам.

      * * *

     «Русская литература!!! Какой могучий, развернутый, глубоко эшелонированный в веках фронт, наступающий в постоянно одном направлении — к братству, добру, свету». На этом восклицании мне, человеку, имеющему честь хоть как-то принадлежать к великой литературе, хотелось бы закончить книгу, безусловно ставшую явлением нашей словесности, так тяготеющей к дневнику, мемуарам, честным заметкам для себя и единомышленников.

      * * *

     Пять лет назад, 28 января 1999 года, Валерия Гаврилина не стало. Я слышал, что Василий Белов пишет книгу о своем земляке, вроде бы не обойденном государственными наградами и международным признанием, но согласитесь, читатели, что музыка его звучит преступно мало на радио и по телевидению, а ведь композитор писал не только симфонические произведения, но и мелодичные эстрадные песни. Нет пророка в своем Отечестве, нет певца во стане русских воинов…

     В книге попалась обнадеживающая запись: «Сегодня видел — маленький мальчик, сын композитора К., стоял под моими окнами около часу, пока я играл, и никакими уговорами нельзя было увести его домой. Когда его увели силой, так он заплакал и успокоился только от обещания родителей играть ему дома».

     Русское искусство не умрет, пока есть такие мальчики под окном художника.

  Прочтение записок
Валерия ГАВРИЛИНА —
Александр БОБРОВ.