ТА ОСЕНЬ не пройдет никогда - она всегда будет возвращаться с каждым листопадом, с каждым журавлиным клином, с каждым ночным заморозком. И мы всегда будем вспоминать: тогда, 3 октября 1993 года, вот так же голубело небо, золотились тополя и клены. Люди шли маршем по Садовому кольцу, чтобы снять блокаду с Дома Советов, а потом ехали в Останкино требовать эфира и радовались запоздалому теплу, видели в нем добрый знак, вестник победы.

Чего они хотели? Отстоять завоевания Октября, защитить Советскую власть и ее основные блага, гарантированные Конституцией.

Как и в начале века, Красная Пресня стала очагом народного восстания - как и тогда, оно было подавлено с нечеловеческой жестокостью. Сотни людей, решивших требовать гласности на телевидении, были расстреляны в Останкине. Дом Советов, объятый пламенем, ставший из белого черным, навеки сокрыл тысячи человеческих трагедий. На сегодня в официальных списках погибших - немногим более двухсот человек. В действительности их никто не считал.

Чем дальше идет время, тем больше узнаем мы об этих людях, об их жизни и смерти - и убеждаемся в чистоте их помыслов, в благородстве поступков. Они олицетворяли честь нашего Отечества. Одним из них был Станислав Хайбулин. В канун дней скорби и памяти я беседую с его отцом, заслуженным учителем России, директором московской средней школы № 761 Маратом Генатулловичем Хайбулиным.

- Марат Генатуллович, последний раз мы виделись с вами в Останкине во время записи телепередачи "Как это было", посвященной октябрьским событиям. Вместе с другими родителями погибших вы пришли туда, чтобы помешать заранее подготовленным "свидетелям" оклеветать жертвы рас-стрела, представить их маргинальной толпой. И, надо сказать, во время вашего выступления представители СМИ, сидевшие на подиуме, опустили головы - что-то дрогнуло в этих циничных людях. Помню, как вы по заслугам клеймили их: "Развалились вальяжно, резинку жуют. Жить не хочется, но живешь ради внучки, которая никогда не видела отца - и он ее не видел. Кто за такое ответит? А эти довольны - они защитили президента!.." Время эфира ограничено, и вы не могли тогда подробно рассказать, каким был ваш сын. Давайте сделаем это сейчас.

- Прежде всего надо понять, почему он пошел в Останкино. Мы с женой, Галиной Леонидовной,- учителя. Она проработала в школе 47 лет, а я 43 года. И знаете, что мы говорим друг другу в хорошую минуту: "Какое счастье, что мы всю жизнь проработали в школе". Мы и сейчас работаем вместе: я преподаю географию и экономику, она учительствует в начальных классах. Согласитесь, чтобы столько лет проработать в школе, нужна цельность. Мы не из тех людей, которые говорят одно, делают другое, а думают третье. И если мы учили детей любить Родину, значит, мы сами любим ее горячо и беззаветно. Потому, что Родине мы обязаны всем. Взять хотя бы меня. Я из рабочей семьи. Мой отец 33 года варил сталь на заводе "Серп и молот". Я вырос там же, на Рогожской заставе - Заставе Ильича. Помните песню "Тишина за Рогожской заставою" из фильма "Дом, в котором я живу"? В ней, в этой песне,- светлая атмосфера нашей рабочей юности. У нас в семье было шестеро детей, и после школы я пошел на завод малолитражных автомобилей (ныне объеди-нение "Москвич"), чтобы помогать семье. Работал слесарем-сборщиком, потом без отрыва от производства окончил автомеханический техникум и, тоже без отрыва, решил учиться в педагогическом институте. Моя молодость пришлась на прекрасное время - я мог выбрать себе дело по душе. Государство меня поддерживало. И я, конечно, поддерживал его. Мы были патриотами своей страны. И этот патриотизм передали своему сыну. Я помню, как он, совсем еще маленький, кричал нам: "Гимн играют, что же вы?.." И мы вставали, потому что по радио играли государственный гимн. И так же вставали 9 Мая, когда наступала минута молчания. С детских лет сын мечтал о военном поприще, лет в десять уже просил купить ему военную фуражку и с гордостью ее носил, позже увлекся химией и всерьез подумывал о Менделеевском институте, но после школы он все-таки выбрал Горьковское высшее ракетно-зенитное командное училище. Помню, он был на первом курсе в ту первую перестро-ечную весну, когда близ Красной площади приземлился Руст. Как он переживал! "Папа, мне стыдно." "Ну причем тут ты?" - "Папа, мне стыдно за страну." Он готов был взять на себя ответственность. Потому-то пять лет спустя и пошел в Останкино.

Когда рухнула Берлинская стена и вслед за тем начался настоящий обвал - торопливый вывод войск из Германии, а затем сокращение Вооруженных сил, сын сказал, что не хочет больше оставаться в армии и вернется к химии. "Буду создавать лекарства!" - решил он и для начала поступил в фармацевтический техникум. Получил диплом в 1993 году и оказался безработным. У народа одно за другим отнимали завоевания Советской власти, права, гарантированные советской Конституцией,- и он это видел. Все его лучшие мечты и надежды были попраны ельцинским режимом. Разгон Верховного Совета РСФСР, отмена советской Конституции для него были равносильны краху Отечества. Он просто не мог оставаться в стороне.

- Готовясь к нашей с вами встрече, я еще раз перелистала книжонку небезызвестного Коржакова - одного из вдохновителей гнусного Указа 1400 о роспуске Верховного Совета РФ. "16 сентября 1993 года мы начали обговаривать предстоящие события",- пишет он. "Мы" - это Грачев, Барсуков, Коржаков. Чтобы у читателя не оставалось никаких сомнений в том, кто "делал погоду", Коржаков подробнейше рассказывает, что еще в марте 1993 года в связи с готовившейся процедурой импичмента президенту Барсуков с Коржаковым готовили роспуск внеочередного съезда народных депутатов России.

Осенью тот неосуществленный сценарий был ими переработан и дополнен. Для устрашения депутатов Дом Советов обнесли колючей проволокой, организовав своего рода концлагерь в центре столицы. Никого не впускали и не выпускали. Одновременно на прилегающих улицах сочувствующих и просто случайных прохожих теснили щитами, травили газами, избивали дубинками. 1 октября Коржаков решил лично проверить обстановку вокруг оцепленного Дома Советов. "Поехали с Барсуковым,- продолжает он распинаться в собственной низости.- Мы были в штатском и беспрепятственно прошли на огороженную территорию, милиция знала нас в лицо. Походили между костров, посмотрели на трапезы бомжей, которым было абсолютно наплевать и на демократов, и на коммунистов".

Покрутившись двадцать минут у костров, неузнанные народом, палачи пошли дальше. "У станции метро "Краснопресненская" собиралась толпа, - изгиляется Коржаков. - Эти люди намеревались идти к Белому дому, поддерживать депутатов". Тут палачей узнали: "Посыпались оскорбления. Но рядом дежурила милиция, ОМОН, и, кроме этих истерических криков пожилых женщин, ничего опасного не было... Мы поняли, никакого серьезного сопротивления такая публика оказать неспособна".

- Зачем же в таком случае бить из танков и БТРов? Зачем устраивать это чудовищное побоище? Я сам был среди митингующих в эти дни и видел - люди настроены решительно: откровенному насилию они хотят противопоставить свою волю. 2 октября мы с сыном были на Смоленской площади, где народное противостояние режиму достигло самого высокого накала. А наутро сын вновь собрался на митинг. Но его жена Оля - он был всего полгода женат - попросила его пойти с ней погулять в Лианозовский лес. Она ждала ребенка, прогулки были ей предписаны - стояла прекрасная погода. Они долго гуляли. Вернувшись, он бросился к телевизору - что там, у Дома Советов? Когда он узнал, что народ прорвал оцепление и снял блокаду Дома Советов, страшно досадовал, что его там не было. А потом передачи по телевидению прервались, и мы по радио узнали, что в Останкине идет бой. Было уже совсем темно, мы уговаривали сына подождать до утра. Но он решительно засобирался: "Нам надо быть там! Если не мы, то кто же? Ведь там решается судьба Отечества". И что бы мы ему ни говорили, он твердил: "Не бойтесь. Я принимал участие в боевых учениях. Я могу оказать первую помощь". Как сейчас слышу его голос: "Я присягал на верность Родине! Я давал клятву Гиппократа!" И он ушел.

Через час я не выдержал и пошел за ним. Когда пересаживался с троллейбуса на троллейбус, какой-то мужчина сказал: "Куда вы? Там же настоящая бойня!" Я добрался до Останкинского пруда в минуту затишья - по дороге попадались пустые военные машины и сами солдаты. Какой-то гражданин возился со своим автомобилем - он крикнул нам, чтобы мы скорее шли назад.

Все свершилось мгновенно: темноту и тишину распороли трассирующие пули - стреляли с очень близкого расстояния из БТРов, которые стояли под козырьком телецентра. Я подхватил упавшего рядом мальчишку и поволок его к белому двухэтажному домику за прудом - единственному укрытию. Пули свистели мимо - так мне казалось. За домиком прятались какие-то ребята с красным флагом. Они приняли у меня мальчишку - оказалось, среди них было уже несколько раненых, и они пытались их вывезти, отчаянно голосуя. И тут я ощутил, что ноги у меня какие-то тяжелые - я провел рукой под коленками и почувствовал что-то липкое: кровь! Ее было так много, что брюки уже намокли. Я не знал, смогу ли теперь идти. Вдруг подъехал тот самый человек, который чинил свою машину: "Садись, товарищ по несчастью!"

Потом уже ночью, в 20-й больнице, я узнал, что ранен тремя пулями - две прошли навылет, а третья засела в голени: она и сейчас там. Я попал в совершенно пустую большую палату - оказалось, две такие палаты уже накануне были готовы к приему раненых. Но места так и остались свободными: все раненые, поступившие в ту ночь, попадали в операционную, а потом в реанимацию - таких "легких", как я, не было. Утром я настоял на выписке - мне надо было искать сына. Выписываясь, я увидел в приемном покое целый ворох окровавленной одежды. Я еще отгонял страшные мысли, почему-то думал: не может быть, чтобы непоправимое случилось в День учителя. Да, именно в День учителя мы с женой потеряли единственного сына...

- Марат Генатуллович, передо мной признания журналистов, бывших свидетелями этого кровавого преступления. Они поддерживают режим, который им платит, но в то же время невольно свидетельствуют против него. Эти фрагменты не вошли в передачу "Как это было", хотя предназначались для нее. Позвольте привести их.

Алексей Бойцов. Я был единственным журналистом, попавшим в колонну нападавших (Имеются в виду защитники советской Конституции. - Л. Я.). Колонна состояла из трех или четырех крытых грузовиков и автобуса. (Это те самые машины, которые кто-то предусмотрительно подогнал к Дому Советов и оставил там с ключами зажигания. - Л. Я.)

Я был изумлен, увидев, что в одном направлении с нами движется колонна "витязей" - на броне куча вооруженных молодцов. Колонна нападавших шла между двумя рядами военных машин. Почему нельзя было остановить нападавших?

Сергей Кешичев. Я могу "ретранслировать" точку зрения "витязей": они много раз запрашивали свое командование, предлагали остановить колонну демонстрантов. Это не случайно БТРы шли с двух сторон - им ничего не стоило остановить колонну, они были к этому готовы. Но приказа не было. Это же совершенно противоестественно, чтобы через всю Москву пропустили вооруженную воинскую колонну и оружие не выстрелило...

- Значит, они были убеждены, что придется стрелять? - спросил ведущий.

- Да.

Михаил Зотов. Мы работали вместе с оператором Владимиром Молчановым, снимали практически все события. И мы же попали на переговоры - у 17-го подъезда. Макашов с Анпиловым просили эфира у Брагина. Брагин сам не спустился. К ним вышел его помощник, сказавший: "Да, да, будем разговаривать с Брагиным". Но я понял: никаких переговоров не будет. Хотя, на мой взгляд, допустить до эфира двух-трех косно говорящих людей было бы не опасно - никакого вреда это бы не составило. Неожиданно толпа метнулась к новому зданию: скорее всего, кто-то подсказал, что эфирные студии там...

И тут я должна привести выступление нашей единомышленницы Светланы Сафиной - оно было в эфире, но в другом контексте, и особенно сильно звучит после всех этих откровений.

- Я шла именно с этой колонной. Мы шли требовать эфира. Я была безоружная. Мы все были безоружные. Нам сказали: эфир будет в том здании - напротив, и мы направились к тому зданию. Вдруг сзади нас раздался страшный взрыв и тут же началась стрельба из обоих зданий. Люди стали метаться по этой площади. Что там происходило! Было очень много раненых. А скорую помощь не пропускали! Я осталась жива, а человек, который бежал со мной, - он не добежал до спасительного дерева, упал простреленный. Я пыталась его вытащить - а он уже погиб...

Алексей Бойцов. Действительно, "скорая" пыталась подъехать - ее обстреливали. Водовозка пыталась подъехать - забрать раненых: такой шквальный огонь был по этой водовозке, что я больше испугался рикошета от нее, чем прямой стрельбы. Действительно, к нашей правой стороне никого не подпускали, чтобы вынести людей...

- Что это было? - спросил ведущий.

- На мой взгляд, это был расстрел.

Да, это был расстрел... Преступление с заранее обдуманным намерением.

- Марат Генатуллович, вам больно говорить. Может быть, не надо?..

- Люди должны знать правду и поэтому я расскажу все.

4 октября мы искали Стасика в больницах. 5-го поехали в морги... В институте имени Склифосовского находилось много неопознанных тел. Нам начали зачитывать описи вещей, снятых с убитых. Восемь описей прочитали - не те вещи. Но вот начали читать девятый список: куртка со светлым треугольником на спине, ремень, джинсы... Мы окаменели. Нам предъявили эти вещи в окровавленном мешке - сомнений уже не оставалось. Нас повели вниз, в мертвецкую... Это был он!.. У него была разорвана щека, заклеен глаз. Он был зашит от плеча до плеча и от горла - вниз. Потом мы уже узнали, что у него были четыре огнестрельные раны - две в шею и две в затылок. Пули со смещенным центром тяжести прошли вниз. Может быть, они искали эти пули, и потому так его искромсали? Мы криком кричали, а прозектор зеленкой писал на теле мертвого сына нашу фамилию... Парень был рослый - метр восемьдесят пять сантиметров. Не дожил месяца до 24 лет.

Нам не хотели отдавать тело: "Хороните отсюда, заморозку делать не будем - у нас приказ: тела убитых не замораживать". Наши учителя собрали немалые деньги, и мы настояли на заморозке - тогда нам отдали тело. Мы решили: пусть свою последнюю ночь на земле он проведет под родительским кровом. Вот тоже - когда он родился, его незабвенная бабушка, Мария Петровна Шустова, хотела прямо из роддома забрать его к себе, и мы тогда настояли, чтобы первую ночь он провел в родительском доме.

Мы думали положить его рядом с бабушкой. Но волею судеб похоронили его на Кузьминском кладбище, на той центральной аллее, где лежат воины-афганцы. А мы-то все боялись, что он попадет в Афганистан!.. Те, кто помогал нам на похоронах, сделали все, чтобы проводить его достойно. За гробом шло несколько сотен человек - из всех школ, где он учился, из фармацевтического техникума, который он закончил. Шли наши друзья, коллеги. Люди подходили и шептали: "Мы с вами, мы понимаем, за что он погиб..."

Вскоре нас разыскали члены Комитета памяти трагических событий в Москве в сентябре-октябре 1993 года. Все эти годы мы чувствовали поддержку и внимание. Благодаря этому комитету мы узнали многих прекрасных людей, а члены комитета, комму-нист Николай Анатольевич Аргунов и патриот Галина Васильевна Рябухина, стали нашими близкими и незаменимыми друзьями.

А через два месяца у сына родилась дочь. Он знал, что это будет девочка и назвал ее Катя. Все веселый ходил и напевал "Катюшу"...

- Я знаю, что ваша внучка уже учится в вашей школе - там же, где учился ее отец. Время идет быстро. Со времени нашей национальной трагедии подросло целое поколение. Как сделать, чтобы эти дети не стали "иванами, не помнящими родства", как передать им эстафету памяти? Помнится, как-то в день города я стояла на Краснопресненской набережной. А мимо меня шли колонны - нет, не демонстрантов, а ряженых. Шли сотни детей и подростков, гордых своими примитивными карнавальными масками. Шли "носатые", "рогатые", "хвостатые". Ни один из них, ручаюсь, не знал, что проходит там, где вершилась трагедия. И представители "мэрской власти", сидевшие на специально построенных трибунах, могли торжествовать. Не случайно устроили они этот гала-парад там, где несколько лет назад лилась кровь.

- Вот вы - учитель. Как вы ощущаете, есть повод для тревоги?

- Конечно. Уж слишком противоречива детская жизнь. В школе одно, а за ее порогом другое. Но я вас порадую: очень много подрастает хороших, умных детей. Стараемся давать верное направление их уму. У нас в школе 1100 детей - 43 класса, три группы продленного дня. Мы счастливы, что наши ученики поступают во все престижные вузы Москвы: и в МГУ, и в МГИМО, и в МИФИ. Под нашей крышей - настоящий интернационал, много украинцев, кавказцев, за одними партами сидят русские и чеченцы, азербайджанцы и армяне. Откуда они здесь, в Москве, в нашем Отрадном? Да в результате распада страны, миграции, всенародных бедствий. Многие нашли в нашем городе свое единственное прибежище, вторую родину. Все эти дети - наши, советские. И ко всем мы с добром - учим их тому же, чему нас учили: гуманизму, интернационализму. Мы с женой, наверное, не смогли бы пережить наше горе, если бы не эти дети. И если мы живы до сих пор, только благодаря нашей школе.

А сын все время рядом... Одна учительница рассказала мне, что видела его во сне. Будто она спускается по лестнице - а лестница эта в Останкине. На этой лестнице лежат и сидят убитые тогда в октябре. И разговаривают между собой - кого и как убило. А наш Стасик говорит: "Я не успел перебежать улицу". Эти слова меня все время преследовали. А тут у нас в школе случилось подряд два несчастья: двух ребят покалечили машины. Улица наша узкая, но движение бойкое. Прямо перед школой переход, но водители даже на светофор не тормозят - стараются побыстрее проскочить. А ребята - народ нетерпеливый. Тоже вот - не успели перебежать улицу.

Я пошел на прием к главе районной управы Анатолию Петровичу Баннову и попросил его изыскать деньги на "лежачего полицейского". Знаете такого? Это два ограничителя, которые лежат на асфальте по обе стороны перехода: хочешь - не хочешь, а скорость сбросишь. Деньги оказались приличные, но спасибо управе - сделали нам "лежачего полицейского". И от сердца вроде немного отлегло. Больше никто не скажет: "Я не успел перебежать улицу"...

Я, конечно, обратила внимание, что машины замедляют ход перед школой, но не заметила ограничителя. Мне казалось, резко ограничив скорость, неслышно проплывая мимо, все автомобилисты, как один, салютуют школе и ее директору .

Лариса ЯГУНКОВА.

www.gazeta-pravda.ru