Весна... она о вас не знает,
     О вас, о горе и о зле;
     Бессмертьем взор ее сияет
     И ни морщины на челе.
     Своим законам лишь послушна,
     В условный час слетает к нам,
     Светла, блаженно-равнодушна,
     Как подобает божествам.

Федор ТЮТЧЕВ.

     Май — венец весны в народном месяцеслове — ключ ко всему году. Его называли угарным месяцем из-за обилия не терпящих отлагательства полевых и огородных работ. Но если следишь за теленовостями, кажется, что Россия не торопится, не пашет, не сеет, не работает на свое благо. Весна, послушная своим законам, и впрямь как будто не знает о горе и зле, разлитых по Русской земле, но торжествующее, созидательное начало словно ушло из нашей жизни.

     Бессмертье во взоре пробуждается лишь тогда, когда в нем отражаются алый цвет знамен и блеск фронтовых наград на Первомай и в День Победы. К двум этим праздникам бессмертия славы, труда, патриотизма можно добавить и Праздник славянской культуры и письменности. Три эти майские вехи сияют, как маяки, среди штормящего или унылого моря жизни, напоминая, что наперекор всему русский народ рождает подвижников и героев.

     Позже других начал пахать свое поле президент Путин, обратившийся к Федеральному собранию с задержанным на месяц посланием, от которого ждали жесткости (ведь, по существу, ни один из пунктов прошлогоднего послания не выполнен), назревших решений, конкретных общенациональных задач (призыв увеличить за 10 лет ВВП вдвое — похож на обещание Горбачева обеспечить к 2000 году каждую семью квартирой — вопрос как, за счет чего?). Увы... Зато полностью удовлетворена была подруга семьи Людмила Нарусова в блицинтервью:

     — Доклад более чем конкретный (как это?!— А.Б.).

     — Может, президент начал предвыборную кампанию?

     — А почему бы нет?..

     Вообще-то потому «нет», что сроки избирательной кампании и для президента тоже определены законом. Но «божественное равнодушие» к нему давно стало сутью новоявленных хозяев жизни. Просто небожители какие-то...

     Почти незаметно прошел 100-летний юбилей выдающегося русского поэта, хранителя русского слова и «Слова о полку Игореве», которому он дал второе — поэтическое — рождение, Николая Заболоцкого. Во всяком случае с торжествами, телепрограммами и вечерами по случаю юбилея Жванецкого, например, — не сравнить, хотя классик советской поэзии обладал не меньшим юмором и даже предвидел наше время расцвета спекулятивной торговли лекарствами:

     О, сколь велик ты, разум человека!

     Что ни квартал — то новая аптека.

     Заболоцкий, не впадая в грех уныния, писал: «Путешествуя в мире очаровательных тайн, истинный художник снимает с вещей и явлений пленку повседневности и говорит своему читателю:

     — То, что ты привык видеть ежедневно, то, по чему ты скользишь равнодушным и привычном взором, — на самом деле не обыденно, не буднично, но полно неизъяснимой прелести, большого внутреннего содержания и в этом смысле — таинственно. Вот я снимаю пленку с твоих глаз: смотри на мир, работай в нем и радуйся, что ты — человек!

     Вот почему я не пессимист».

     Носитель этого светлого взгляда на жизнь и творчество родился 7 мая по новому стилю 1903 года в семье агронома. Семья быстро вернулась из-под Казани в родовые крестьянские края — село Сернур Вятской губернии. «Мои первые неизгладимые впечатления природы связаны с этими местами... Свою сознательную жизнь я почти полностью прожил в больших городах, но чудесная природа Сернура никогда не умирала в моей душе и отобразилась в моих стихотворениях». У отца была скромная библиотека — классики из приложений к журналу «Нива», которые он старательно переплетал и хранил в книжном шкафу. «Сам-то отец, говоря по правде, не так уж часто заглядывал в свой шкаф, он скорее уважал его, чем любил, — однако детская душа восприняла его календарную премудрость со всей пылкостью и непосредственностью детства. К тому же каждая книга, прочитанная мной, убеждала меня в правильности этого наставления. Здесь, около книжного шкафа с его календарной панацеей, я навсегда выбрал себе профессию и стал писателем, сам еще не понимая смысл этого большого для меня события».

     Какое интересное и содержательное выражение — календарная панацея! Все крепче убеждаешься в расколотом и дисгармоничном мире, что именно эта панацея — общение с первозданной природой, естественная жизнь по национальному природному и духовному календарю, по месяцеслову, ярко запечатленному в классике, — должна быть дарована с детства, чтобы выстраивать и охранять любого человека, особенно наделенного даром. Потом могут опьянить заблуждения и сознательные поиски (кстати, молодой Заболоцкий, учившийся в Ленинграде, увлекшийся модернизмом, был единственным из обэриутов, кто выпустил полноценную книгу «Столбцы»), могут обрушиться жизненные трагедии (в 1938 году автор сборника «Вторая книга», повернувший к классицизму, был арестован и сослан в лагерь), но те детские правильные наставления спасли его душу в самых трудных испытаниях: «Не мне одному тяжело в заключении, но мне тяжелее, чем многим другим, потому что природа одарила меня умом и талантом. Если бы я мог теперь писать, я бы стал писать о природе. И теперь она стоит передо мной, как огромная тема, и все то, что я писал о природе до сих пор, мне кажется только небольшими и робкими попытками подойти к этой теме» (из письма от 19 апреля 1941 года).

     Через шестнадцать лет, живя в Тарусе, он написал знаменитое стихотворение «Вечер на Оке», которое начинается с признания:

     В очарованье русского пейзажа
     Есть подлинная радость, но она
     Открыта не для каждого и даже
     Не каждому художнику видна.

     Эта радость открыта для каждого из нас — надо только разглядеть ее, запечатлеть среди безобразий жизни в общении с природой, в чтении прекрасных книг, в нескончаемом пути по России...

     Паровой поезд из Переделкина, где жил после ссылки поэт, шел до Москвы около часа, публика была разношерстной, плохо одетой. Однажды он сказал жене Екатерине Васильевне: «Этим людям некогда думать, они не осознают всей серости своей жизни. Думать за них должен я, в этом призвание истинного писателя».

     — Коленька, что-то ты слишком расхвастался, — отвечала жена, недовольная тем, что муж опять подходит к ларьку.

     Но Заболоцкий не хвастался и не становился в позу — он отвлекался от неусыпных мыслей, расслаблялся и позволял кратко выплескивать свои выношенные раздумья: народ — та же природа. Его великая стихийная сила и душа еще не обрели гармонии, и кто, как не писатель, часто унижаемый и уничтожаемый хозяевами жизни, должен помочь ему самовыразиться, прийти к самоочищению, внося гармонию в природу и в душу.

     Состоялся Всероссийский конкурс на лучшее писательское и журналистское произведение «Моя малая родина». Высокую оценку получила работа десятиклассницы Адили Зариповой из города Кимры Тверской области. Ее публицистическое исследование об истории кимрского Гостиного двора приобрело символическое значение: юная россиянка, татарка, прекрасно владеющая родным русским языком, на примере лишь одного здания в центре районного центра нарисовала горестный образ постперестроечной России. Гостиный двор был построен в 1914 году по образцу Нижегородской ярмарки, до Первой мировой войной в строй вошла первая очередь центра коммерции. После революции здесь помещался Дом советов, изящное здание украшало все открытки и путеводители. С ослаблением народовластия и подменой его номенклатурным застоем здание, принадлежащее горторгу, стало приходить в ветхость. На волне перестроечной демагогии пообещали его отреставрировать и отдать Дому пионеров. Начались либеральные реформы, накатил дикий рынок, бесхозное здание начали растаскивать, бомжи облюбовали его для ночевок, а молодняк — для оргий после дискотек. Рухнула крыша, посыпались стены. В 1996 году у путешествующего борца с Советской властью Александра Солженицына вырвалось правдивое восклицание: «Руины перестройки». Но сказал он это почетным сопровождающим — писатель публично давно перестал взывать к справедливости, бороться с дикостью, развенчивать власть, то есть бодаться с дубом.

     А сердце русской татарочки не могло остаться равнодушным. Я пригласил ее в прямой эфир радио «Резонанс», и она продолжала вслух переживать: «Как же так? — Дом школьника находится в неотапливаемом одноэтажном бывшем детсадике, там нельзя заниматься в кружках. Я пошла на станцию юных натуралистов на самую окраину — в покосившемся деревянном домике крысы бегают. Как туда ребятам ходить?».

     Я слушал ее чистый голос и думал: ну почему же взрослые не сгорают со стыда, не кричат в полный голос, не протестуют, не думают о будущем собственных детей, когда идут на выборы, покорно голосуют? Ведь здание, описанное и сфотографированное Адилей, стоит как зримый укор, в самом центре Кимр, в центре коренной России!

     Адиля Зарипова выиграла второй год подряд городскую и областную олимпиаду, ездила на Всероссийскую — в Пензу и в Нижний Новгород. На последней олимпиаде было интересное творческое задание: «Представьте, что вы создали музей «Мертвых душ» и ведете по нему экскурсию». Адиля многое нафантазировала, придумала объединить под одной крышей все усадьбы героев и приметы их обитателей. На вопрос, а какой бы экспонат или образ особенно перекликнулся бы с современностью, стал символом нашего времени, — задумалась. Я заметил: «Лично для меня — ее величество копейка под стеклом, которую велел Паше беречь и копить отец». Но девушка в эфире ответила честно: «А для меня — бричка. Вот все стали эту тройку с Русью сравнивать: куда несешься ты? Мне лично это и страшно: куда?».

     Хорошие граждане еще взрастают на просторах России — умные, трепетные, сострадающие, но таких становится по нашей общей вине все меньше.

     — Что тебе не нравится в ровесниках?

     — То, что равнодушно или с усмешкой воспринимают людей, которые из последних сил для них же хотят сохранить нашу культуру, красоту малой родины... Как же так! — не понимаю. В школе юных журналистов только трое задержались, в литературном кружке «Вдохновение» — одни пенсионеры, на поэтические встречи никто из молодых не ходит. Вот тебе и весна...

     Божья искра, доброе воспитание в большой семье, природный ум уберегли Адилю от цинизма и безобразия, разлитого в окружающей жизни и буквально навязываемого электронными СМИ. Но ведь таких, повторяю, — немного, а рухнет Гостиный двор, станция юннатов, умрет последний ветеран-краевед и поэт — еще меньше станет. К тому, похоже, неуклонно идем. В послании президента Владимира Путина ни слова не сказано о национальной идее, о культуре, о моральных ценностях общества. Юрий Лужков поспешил заявить: «Наконец-то обозначены национальные ориентиры, поставлены национальные цели». Где он их разглядел?! И вообще — зачем бросаться всуе серьезным и устойчивым определением «национальный»? Наверное, только лишь потому, что Путин походя заметил, что «некоторые особенности национальной политической жизни вызывают беспокойство», да еще многозначительно добавил, что российскому бизнесу «патриотизма добавить бы не мешало». А российскому чиновничеству «добавить патриотизма» не надо? А владельцам массмедиа и воротилам масскультуры? А... Да разве всех перечислишь среди разгула антинациональной политики, моральной пустоты и агрессии бездуховности!

     Самая любимая моя, волнующая с детства русская загадка — образная загадка про дорогу: «Пролег брус через всю Русь, а встанет — до Бога достанет». Главный коридор на Запад — трасса Москва — Брест — является прочным брусом, который пролег через Великую и Белую Русь. Она является на всем протяжении зримой связью между каждодневным бытием и вековой судьбой наших братских народов, предначертанной Богом, зримой связующей нитью географического и духовного пространства.

     Блаженно-равнодушным маем, если вспомнить строки Тютчева, она дважды уводила меня от Москвы на Запад мимо полей с озимыми, чудом не померзшими в бесснежный мороз, молодой травы, пытающейся скрыть нашу варварскую грязь вдоль дорог, белых взрывов черемух и розовеющих садов. И, конечно, не могла оставить равнодушным. Про минские впечатления я уже рассказал на этих страницах по горячим следам, а через несколько дней мне довелось проехать по смоленской земле, сознательно выбрать дорогу к белорусской границе, трезво сравнить впечатления, задуматься о дальнейших вехах на пути к Союзному государству.

     — Вот решил границу переехать да в ваше белорусское село Редьки — первое по трассе — завернуть, — говорю я дородному главе сельсовета (в Белоруссии оставили Советы всех уровней) Валентину Васильевичу Драневскому.

     — Да разве это граница? Теперь условность почти — ну, грузы на таможне досматривают, пост ГАИ усиленный, а вот раньше ничего понять не мог — какая такая граница? Я ведь внутренне привык считать своей столицей Москву! В армию пошел служить на флот — начинал в Пинске, а потом в Архангельск перебросили, на Беломорскую базу, на ВДНХ на курсах усовершенствования учился как инженер по сельхозтехнике. Потом не мог умом понять: столбы пограничные, люди в камуфляже, очереди машин по 10 километров, а ведь мы привыкли в Смоленск на рынок ездить, к знакомым в Красное. Рядом — а перерезали по живому, теперь — полуграница, да и Союз вроде как полусоюз...

     На «полугранице» белорусы взяли 180 рублей за страховку и по 15 рублей за каждое пересечение пункта платной на территории Беларуси трассы. Шофер Павел сказал, что на микроавтобусе с него в последний раз взяли 615 рублей за страховку и 180 за въезд на платный участок.

     — Проходящая через вас дорога платная Москва — Минск дает что-нибудь хозяйству, хотя бы в придорожном обустройстве?

     — Абсолютно ничего. По ней только молодежь уезжает.

     — А есть ли какая-то разница с соседними российскими селами Лонницы и Красная Горка в образе жизни, в культуре, хозяйствовании? Мне вот кажется, у вас в Редьках почище, поухоженнее на улице, даже рядом с сельсоветом — садик.

     — Ну это уж по традиции так, а потом у нас президент вообще год благоустройства объявил... Я о главной разнице по колхозам-совхозам сужу, мы ведь дружим с соседями. До всей этой ломки мне у них бесподобно нравилось: огромный совхоз в Лонницах, техника передовая, организация труда. Нам соседей в пример на всех районных совещаниях в Дубровно ставили. Ну а то, что там сегодня творится, — просто страх, ничего по существу не осталось. И частнику в руки не отдали, и государство, наверное, не может...

     — А вы как живете?

     — Не сказать, что процветаем, но хозяйство — на плаву. Земли тут не ахти, самый низкий балл в Дубровинском районе — сами видели: болота, мелколесье (торф заготавливают), урожаи зерновых и в лучшие годы не больше 18 центнеров с гектара собирали, от коровы по 3 тысячи килограммов молока надаивали — сейчас около 2, но озимые хорошие, может, и надои повысим.

     — Сколько же люди в товариществе получают?

     — Доярки и механизаторы до 300 рублей.

     Тот, кто бывает в таких же нечерноземных краях России, поймет, что немало по российским-то меркам. Но хотелось и за горизонт дороги заглянуть, о надеждах расспросить. Валентин Васильевич после такого вопроса потер рыжеватые усы, замолчал, вздохнул и ответил как истинный крестьянин: «Да на что надеяться? На себя, на труд свой. Есть у нас в районе колхоз «Восток», где председатель Николай Курпатов — он получил в позапрошлом году 70 центнеров с гектара, в прошлом засушливом — 50. Есть и соседи — по 40 собирают. Надо и нам лучше работать».

     — Нет, я про душевное состояние спросил, про человеческие надежды.

     — Какие надежды? Мое поколение пятидесятилетних — и то обидели, жизнь перевернули, переломали, а что про более старших говорить... По какому праву? Было бы мне двадцать лет — я бы вписался, по-другому жизнь строил, но она сложилась — вот так: все для державы. А теперь что ж, доживать как придется?..

     В словах этого опытного специалиста, уважаемого на селе человека, прозвучала неподдельная боль. А что же говорить менее образованным и целеустремленным селянам в соседней России, где все развалено? Тому большинству, которому давно за пятьдесят перевалило?

     Улыбчивая, поджарая, она встретила меня на ухоженном, до клочка обработанном огороде, который в пасмурный день казался оазисом после деревенской улицы явно не процветающего села с традиционным для России названием Красное — только с ударением на предпоследнем слоге:

     — Могу спать хоть до восьми — хозяйства не осталось — только куры, собака да кот, но встала опять в 5, столько всего переделала, кирпичей перетаскала. Да вы в хату заходите...

     Дом у Веры Яковлевны — просторный. В нем вырастало пять детей (шестой в младенчестве умер), восемь внуков, кое-кто из десяти правнуков. Теперь хозяйка хлопочет в жарко натопленном доме одна, но ждет через день многочисленных гостей: дочек с зятьями — от подмосковного Одинцова до белорусской Орши. Должны вернуться в родное гнездо по главной трассе — маме исполняется 80 лет.

     Столько горя и смертей видели эта порубежная земля и ее хранители! На самой границе с белорусской стороны раскинулся мемориальный комплекс «Рыленки», где похоронено 10 тысяч советских воинов. С октября 1943 года по июнь 1944-го здесь проходила линия фронта. Отсюда началась грандиозная операция «Багратион» — войска 3-го Белорусского фронта (командующий генерал армии И.Д. Черняховский) вступили в решающую битву за освобождение Беларуси. Только за освобождение Дубровинского района пало 20 тысяч человек — страшная цифра (живет ли сейчас здесь столько?), но то, что рассказала бабушка Вера, еще страшнее.

     В соседней русской деревне Шарино за лесом были сожжены все жители, в том числе ее родная сестра Мария с четырьмя детишками и два дяди. Третьего, партизана, поймали во время той же карательной операции, пытали и повесили. Остались в живых только муж Маруси да младший дядя, которые ушли на фронт. Вот что потрясает воображение — мера страдания мирных жителей, попавших в оккупацию, и высшая в мире несправедливость — погибающие в варварском огне дети. Хотя Вера Яковлевна любит правду и рассказывает, что земским двором в их селе (такую административную единицу ввели «цивилизованные» захватчики) командовал австриец: «Хороший комендант был, австрийцы нас не обижали!». Ну а деревню Шарино, как и соседнюю белорусскую Марково, сожгли немецкая зондеркоманда и полицаи.

     Всю жизнь она в совхозе проработала («еще 23 года после выхода на пенсию!»), детишек вырастила, спины не разгибала, ничего не забыла — до мельчайших подробностей помнит: «Как раз Нину свою собралась крестить, а чую неладное, что-то не сидится, не лежится, оставила маме грудную дочку, побегла через лес, а навстречу папка: «Сожгли наших». Мария и четверо малых сгорели заживо. Сгребли потом косточки взрослые и детские да похоронили... Поплакали мы в войну».

     Ну и радостной старости, считай, это поколение не дождалось, хоть ни словечка жалобы во время разговора я от бабы Веры не услышал. Вот имя-то подходящее! Одно у нее горе: памятник из нержавеющей стали, на месте сожженной деревни стоявший, украли. «Мне комиссар милицейский говорит, что это из Волкова, туда следы саней вели. Вроде нашли, но несовершеннолетних. Что с них возьмешь?».

     Глава сельской администрации Татьяна Анатольевна вступила: «Мы уже заявку в Краснянский район подали на восстановление памятника. Надо из кирпича или хоть крест деревянный, чтобы никому не нужен был...». Дожили! Как раз накануне с председателем Смоленского горсовета В.В. Вовченко говорили о том, как губительно отозвалось в обществе сознательное оплевывание героической истории, патриотического воспитания, всех форм работы с подрастающим поколением. Виталий Владимирович возглавляет региональное отделение НПСР и твердо верит, что молодежь есть прекрасная: «Надо только работать с ней неустанно. Мы пытаемся возродить лучшее из недавнего прошлого, создаем отряды «Юный гагаринец». Вот вчера открывал областную игру «Зарница». До того СМИ постарались, что некоторые родители с недоверием относятся. Но неужели надо ребят подворотне отдавать?».

     — Мне рассказывали, что в соседней Беларуси сразу бросается в глаза, что юных пьяниц и наркоманов там почти не встретишь.

     — Да, это видно. Не знаю в тонкостях их формы работы с молодежью, скажу лишь одно: белорусскому народу, соседям нашим родным повезло, что у них есть такой президент — Лукашенко!

     Не знаю, мыслимо ли там такое: кража памятника на месте сожженной деревни, но огромный, возведенный у границы 30 лет назад пустынный мемориальный комплекс «Рыленки» в придорожном лесу пока, слава Богу, не осквернен. Вернулся в гостиницу, посмотрел информационные программы с репортажами о послании президента, ничего не услышал про Союзное государство России и Беларуси, про внятную национальную идею, про патриотическое воспитание молодежи. Не поверил ушам, прочитал потом текст, в котором говорится: «Нашим безусловным внешнеполитическим приоритетом остается укрепление отношений со странами Содружества Независимых Государств...». И только? Второй год подряд — ни слова о Союзном государстве. Неужели кремлевские интриги да амбиции могут так затмевать геополитические интересы России, заботу о будущем и волю братских народов? Трудно понять и принять сердцем.

     По дороге в старинное село Каспля, что лежит на пути в Велиж, увидел на бетонном заборе синюю свастику, неровно выведенную спреем. Конечно, дико это выглядит на политой кровью смоленской земле, где ровесники этих недоразвитых «художников» воевали в партизанских отрядах (кстати, разведчик-герой Володя Куриленко, памятник которому стоит в центре Смоленска, — касплинский комсомолец), горели заживо в Шарине и Маркове, но и бороться с тупостью и агрессивностью подростков, с чуждой идеологией, а вернее — с государственным отсутствием ее надо каждодневно, вдумчиво, всеми средствами, брошенными ныне на растление молодежи. А насколько запрет борцов с «русским нацизмом» на фашистскую символику, к которой приравнена языческая свастика, бездейственен и смешон для образованного человека, показала та же поездка в Касплю.

     Еще много лет назад, когда я путешествовал и собирал материал для раздела книги «Валдайские волоки», знал, что один из главных волоков на пути из варягов в греки лежал из верховьев Днепра — Славутича по притоку Катынке (на ней стоит село с политически затасканным названием Катынь) в Купринское озеро, а потом через волок (до сих пор есть деревня Волоковая) в Касплянское озеро и в речку Касплю — приток Западной Двины, уходящей к Варяжскому морю. Село Каспля упоминается в грамоте смоленского князя Ростислава за 1150-й год, а жили тут люди на торговом пути еще в седые языческие времена. Свидетельство тому — уникальные экспонаты школьного краеведческого музея, который создавала покойная Евдокия Киреевна Трушкина — почетный гражданин Каспли. Она и доказала собранными экспонатами, что здесь — замкнутая этнографическая территория, которая характеризуется древнейшим орнаментом, сохранившимся на женском рукоделии. Это не вышивка, а подбирание, то есть узор, подбираемый при ткачестве. Техника и станки утрачены, а полотенца, скатерти, подзоры — вот они, с красно-розовыми бесконечными свастиками, так называемым крюковым узором в шесть крюков, в четыре крюка, со знаками Торы, завезенными сюда Бог весть когда вместе с варяжскими товарами. Ну что, запретим и выкорчуем, борцы с «русским фашизмом»? Разве в узоре дело и где на наших многострадальных просторах найдешь идейных нацистов? В одной Каспле было расстреляно 798 мирных жителей, а с фронта не вернулись 169 мужиков. Вот оно, то же страшное соотношение, говорящее о сути немецкого фашизма, о планах оккупантов, которых начал в программе «Дата» накануне 9 Мая обелять опухший Виталий Коротич: еще, мол, неизвестно, как бы оно сложилось — победи немцы: церкви вот открывали, землю отдавали. Ну с ним-то известно: или дважды был бы расстрелян как еврей и славянин, или пошел бы в прислугу и в провокаторы. С выкормышем перестройки все ясно, а вот наши оболтусы рисуют свастики по дурости, из умело направляемого протеста или от безнадежности. Ну и общее озверение заразительно — в один день показали по РТР, как якобы похитили мертвого двухнедельного ребенка, как бросили гранату в мальчишек и подожгли школу-интернат. Драка с инородцами на этом фоне — подростковые шалости, если политическую подоплеку не раздувать. Кстати, в Израиле уже появились нацисты — с жиру, наверное. Надо бы нашим правозащитникам встряхнуться...

     На въезде в Касплю стоит училище механизаторов, построенное в 70-х годах с прекрасным по тем меркам общежитием и жилыми домами для преподавателей. Оно было знаменито на всю область, готовило замечательные кадры. И сейчас работает, готовит механизаторов, которым негде работать, да шоферов, устраивающихся в городе. По главной улице Чапаева, дом 3, стоят руины торгового и бытового центра с огромными выбитыми окнами.

     На горе — руины кирпичного храма, поврежденного в войну и разграбленного в хрущевские времена, рядом притулилась деревянная церковка, а на виду, у дороги — ярко-голубой молельный дом евангелистов. Идет незримая битва на переломе лета и веков...

     В школе почти двухтысячного села, бывшего райцентра, учатся 260 ребят (еще в начале 70-х, в годы расцвета совхоза, было около 700 учеников и 40 учителей. Почти 100 учеников из окрестных деревень жили в интернате, теперь возят лишь из одной деревеньки). Музей в школе приняла воспитанница Трушкиной — молодая учительница Ольга Богачева, которая накануне похоронила любимую бабушку, но пришла, заплаканная, чтобы открыть и показать сбереженный очаг культуры и памяти.

     Еще пришел ветеран-фронтовик и общественник Владимир Иванович Кузьменков, чтобы поделиться горем, посоветоваться: как им с бабкой дальше жить? Сын, любимый и успешный Сергей, ставший главой районной управы в Москве, повел делегацию на «Норд-Ост» и погиб от газа. «Может, Лужкову написать?». Эх, наивность наших несгибаемых в труде и боях, беспомощных в бюрократических тенетах стариков! Посоветовал ему обратиться сначала в органы социальной защиты Смоленского района, объяснить, что уже не могут они жить в частном доме без удобств — добило их горе. Может, есть рядом в городке училища квартирка или где-то ближе к Смоленску — не хотят дружные старики в дом для престарелых («Я ведь еще и организацию ветеранов-инвалидов возглавляю, да и стираю сам»). Ну а потом уж и к губернатору можно обратиться.

     В день моего приезда губернатор Виктор Маслов, готовясь к отмечанию годовщины избрания на должность, наконец-то встретился с творческой интеллигенцией, с руководителями областных творческих организаций. Не стану перечислять их беды и проблемы, характерные для всей России, даже для столицы, коснусь реальных плодов часовой встречи, конкретных обещаний, данных публично и свидетельствующих о попытке повернуться лицом к культуре, к писателям в частности.

     Губернатор создает Совет по культуре, который, надеюсь, будет работать плодотворнее, чем тот, что действует (вернее, бездействует) при президенте России, выделяет 20 творческих губернаторских стипендий по 1000 рублей в месяц и 10 специально для молодых — по 500 рублей. Он пообещал решить вопрос о создании Дома искусств, передав для этого, может быть, здание центрального кинотеатра «Октябрь», которое, по некоторым сведениям, было уже обещано дельцам игорного бизнеса. Наконец, губернатор произнес фразу, вызвавшую бурные аплодисменты в зале: «Теперь я знаю, куда надо направить деньги, уходящие на содержание футбольной команды «Кристалл», — бюджет не будет ее в такой мере финансировать».

     Купил на следующий день главный печатный орган администрации — «Смоленскую газету». В ней о состоявшейся встрече — ни слова, зато вся первая полоса посвящена тому, как 12-летняя девочка написала письмо Путину с просьбой прислать... собаку — гладкошерстную таксу, мальчика. Поскольку в Москве важнее забот нет, администрация президента переслала его губернатору, а Виктор Маслов выполнил поручение президента и подарил Наде лучшего в своей породе щенка Рикардо, которого безвозмездно для такой важной акции предоставил питомник «Страна Лилипутия». Подумал, что крыша поехала, хотя не выпивал даже со смоленскими собратьями по перу: с утра в киосках на первой полосе под логотипом «Смоленская газета» — крупный заголовок «Рикардо из Лилипутии». Кто такой? Зачем пожаловал? — фантасмагория! Понимаю, если хотя бы такой заголовок по глазам бил: «Ветеран Кузьменков получил квартиру». Увы, нынешние пиаровские акции экзотичнее, мельче, дешевле, хотя за девочку порадовался. Ну, теперь пойдет писать губерния! Газета даже предупредила от редакции в витиеватой форме: не надейтесь, что «текущие финансово-бытовые нужды смолян сразу же найдут безвозмездный отклик у директора Московского зоопарка или, скажем, у господина Билла Гейтса». Отметили, мол, годовщину вступления в должность — и хватит...

     Возвращаясь в Россию после заграничного пребывания, Тютчев писал жене из Варшавы, готовясь ехать через Беларусь и по Смоленскому тракту: «Я не без грусти расстался с этим гнилым Западом, таким чистым и полным удобств, чтобы вернуться в эту многообещающую в будущем грязь милой родины». На милой родине — все та же грязь и распутица, и бытовая, и нравственная. Может быть, еще более вызывающая, но уже не столь многообещающая и потому трудно выносимая даже среди блаженно-равнодушной майской природы. Преодолеем с бессмертьем во взоре?

  Александр БОБРОВ