Накануне 98-й годовщины со дня рождения классика русской литературы ХХ века М.А. Шолохова мы обратились к сыну писателя — Михаилу Михайловичу с просьбой ответить на некоторые наши вопросы.

М.М. Шолохов — младший сын писателя, долгое время преподавал в Ростовском филиале Академии МВД, затем возглавлял его, полковник запаса, живет в станице Вешенской, является главным консультантом Государственного музея-заповедника М.А. Шолохова.

— Михаил Михайлович! Мы все готовимся 24 мая встретить 98-ю годовщину писателя, но стремительно приближается и более крупная дата — столетний юбилей М.А. Шолохова. Если согласиться с тем, что «лицом к лицу лица не увидать», то с высоты прожитых лет какой вам теперь видится фигура М.А. Шолохова в жизни и творчестве?

— Мне он каким виделся, таким и видится. Даже с высоты прожитых лет. Может быть, только с той разницей, что, собираясь писать воспоминания об отце, я очень много прочитал из того, что о нем было написано и друзьями, и недругами, и на этой почве он теперь еще крупнее видится мне как в жизни, так и в творчестве. Потому что действительно лицом к лицу лица не увидать, а когда начинаешь смотреть с учетом мнения со стороны, то лучше понимаешь и осознаешь свои собственные представления.

— Жизнь М.А. Шолохова начиналась на переломе эпох, и последующие времена не стали легче или проще. Считал ли он, что жизнь в принципе может быть устроена более справедливо и как?

— Вся его жизнь и творчество говорят о том, что он считал, верил и надеялся, что жизнь может быть устроена более справедливо. Что касается вопроса «как», то вот здесь он был очень далек от людей типа Солженицына, которые знают, как обустроить Россию. Отец не раз говорил, что есть одна надежда — коллективный разум партии. То есть его надежда прежде всего зиждилась на вере, что партия и будет этим «коллективным разумом», что власть не будет узурпирована отдельной личностью.

Когда он говорил это, мне невольно вспоминалась мысль Ленина, звучавшая примерно так: ум десятков миллионов творцов создает нечто неизмеримо более высокое, чем самое гениальное предвидение. Примерно такой же была и вера отца в коллективный разум партии. Я вовсе не хочу сказать, что отец когда-либо теоретизировал на этот счет, но это было его жизненное кредо: только коллективный разум может устроить жизнь более справедливо. И только тогда, когда предоставлены широкие возможности для творчества масс.

— Известно, что Михаил Александрович встречался со всеми первыми лицами страны своей эпохи. Если не секрет, о ком он отзывался неизменно хорошо и почему?

— «Неизменно» тут неподходящее слово, потому что неизменно хорошо или неизменно плохо он не отзывался никогда и ни о ком. Может быть, это связано с кампанией разоблачения культа личности, но из руководителей он чаще всего говорил о Сталине. Во всяком случае, в разговоре со мной. И это понятно. Он прекрасно понимал, что разоблачение культа личности неизбежно перерастет в «разоблачение» всего и вся, всей, так сказать, эпохи, так или иначе связанной с его именем. А зная характер и «методу» наших политизированных «строчкогонов», он не мог не понимать и того, что «разоблачение» у нас обязательно переродится в сплошное очернительство прошлого. Нетрудно видеть, что он оказался прав.

Сегодня как портрет Сталина, так и вся картина периода социалистического строительства рисуются совершенно необъективно, откровенно предвзято, однобоко и в исключительно черных тонах. Так что «рисовальщиков» этих трудно назвать иначе, как враги России. Их задача — дискредитировать прошлое страны, лишить молодежь исторических корней. Недаром древние говорили, что человек без истории — все равно что ребенок без родителей. Когда собственных корней нет, то их легко находить хоть в Америке, хоть во Франции — где угодно... И ведется сейчас эта кампания, чтобы лишить Россию своих корней, своих героев, своих пророков — просто страшно становится. Люди, мечтающие властвовать над миром, только так и должны действовать: лишить народ его национальной основы, чувства национальной гордости, национального долга, достоинства и т.д. И тогда его, этого новоиспеченного «гражданина мира», можно спокойно вести «по миру».

— Михаил Александрович неоднократно бывал за рубежом. Как он оценивал увиденное, сравнивал ли жизнь в СССР с жизнью в других странах и по каким позициям? Стремился ли он к изучению иностранных языков? И в связи с последним: верно ли, на ваш взгляд, предположение, что фамилия одного из героев «Тихого Дона» — «Штокман» — «говорящая» («человек-палка» или «Палкин»)?

— Что касается изучения иностранных языков, то отец никогда не стремился к этому специально.

Насчет «Штокмана». Не думаю, чтобы он подразумевал какой-то перевод этой фамилии на русский. Скорее всего толкование этого момента притянуто, и ничего подобного он не хотел сказать. Просто такого рода фамилии были характерны тогда для политических руководителей.

Оценивал ли он увиденное за границей и сравнивал ли с нашей жизнью? Конечно, сравнивал, как и любой человек. Было немало такого, к чему он относился отрицательно, и это не раз звучало в его выступлениях. Он видел огромное духовное превосходство нашего человека, особенно молодежи. Наш человек был тогда более одухотворен, более романтичен, что ли. Верил в идею, в справедливость, в прогресс и был большим патриотом, патриотом возвышенным, одухотворенным. Это теперь все подобные понятия пытаются оптом обменять на одно — материальную обеспеченность. Да кто же говорит, что плохо быть материально обеспеченным? Но вот когда это идет в ущерб нравственному развитию, то любому добропорядочному человеку становится страшно. Вы посмотрите, что сделано за период так называемой перестройки. Так людям души не ломали никогда, по-моему. Даже в период революции. И коммунистическая идеология видится мне несравнимо более нравственной, чем нынешняя. Хотя и говорят, что прошла деидеологизация, — чепуха все это. Начиная с серьезных политических выступлений и до дешевой эстрады — все сейчас высмеивают патриотизм, романтику, стремление человека к высокой идее... А результат?

Что же касается экономического, технического уровня развития зарубежных стран, культуры труда, материальной обеспеченности людей, — то тут уж он никогда не говорил, что «Россия — родина слонов».

— М.А. Шолохов не только лауреат многочисленных премий, включая Нобелевскую, но он еще и награжден многими орденами и медалями. Надевал ли он когда-нибудь свои награды? Если нет, то почему?

— Могу сказать, что отец никогда не надевал своих наград, кроме того короткого периода после войны, когда он носил военную полковничью форму с немногочисленными в то время наградами. После того, как он снял этот китель, на гражданском костюме я никогда и ни разу не видел никаких наград, за исключением получаса или часа, когда при вручении их непосредственно прикалывали. По окончании церемонии он тут же все снимал. Почему? Да не знаю почему, наверное, Брежнев хорошим примером был. Шутя отец всегда отвечал: «Не хочу портить пиджак». А если серьезно, то благодаря Леониду Ильичу прошла целая кампания принижения наград. С одной стороны, их начали раздавать как по разнарядке, с другой — лишали подлинных орденоносцев всех почестей и привилегий. А поэтому даже настоящие фронтовики, видя все это, начинали демонстративно продавать свои ордена, а некоторые и демонстративно выбрасывать.

— Что можно сказать тем, кто считает, что Шолохов «бронзовел» при жизни? Правильна ли альтернатива для великих: либо «бронзоветь», либо рушиться в прах?

— Я бы сказал так: сами великие об этом никогда не задумывались. Хотя Пушкин и написал «Я памятник себе воздвиг нерукотворный...», но, если бы он думал о себе: «Вот я какой великий» — он никогда не создал бы того, что сумел создать. То же самое Толстой... Любой человек, знакомый с дневниками, с письмами, воспоминаниями такого рода людей, не может даже представить, что кто-то из них готовил себя в «великие». «Бронзоветь» им или рушиться в прах — это дело не самих великих, а тех, кто живет с ними рядом. Это они либо отливают его в бронзе, либо рушат. А сам великий, он потому и велик, что очень прост. Невольно вспоминаю отца и вижу его настолько живым, что представить его каким-то бронзовым... нет, не могу. Даже разговора об этом никогда не было.

Возьмем другой пример. Кто из современных литераторов или, скажем, деятелей эстрады стал великим? Да никто. Их сделали, или, как теперь говорят, «раскрутили». Для чего? Чтобы использовать в каких-то политических, идеологических целях. Потом их могут просто выбросить, как тряпку. А могут другого кого-то и «порушить в прах», тоже с определенной целью. То есть тут нет никакой альтернативы или альтернатива ложная. Если об отце говорят, что его поднимали на пьедестал, — да, поднимали, только он здесь при чем? У него миллионы читателей и почитателей, вот их оценкой можно дорожить. Но только «бронзы» они не делают. Бывает, для них создадут иконостас и заставляют на него молиться. Есть и сейчас такие «кумиры», не хочется называть фамилии.

— Интересовался ли Шолохов своей родословной? Пытался ли он когда-нибудь создать, вычертить свое «родовое древо»?

— Возможно, интересовался, но разговоров об этом у нас с ним не было. Тут надо вспомнить анкетную графу: «социальное происхождение». Он никогда не скрывал, что его отец был купцом, но особенно и не афишировал этого. Ему было известно о двух-трех поколениях купцов Шолоховых, но искать их в архивах в то время... Родовое древо тогда никто не «выписывал». Да и сейчас, кого мы в роду знаем? Ну, дед, ну, прадед. А для каждого человека это очень важно, он ведь жив корнями. Мы же не только родовых корней, мы и истории своей лишены. С 17-го года нас учили, что вся дореволюционная Россия — тьма и мрак. Теперь, с 85-го, нам доказывают, что предыдущие семьдесят лет (когда были колоссальные успехи) — сплошная чернота, а люди того времени — либо «кролики», либо «удавы».

Сказали однажды, что сын за отца не отвечает. Но еще как отвечал! Вот и отбили у человека интерес к своему роду, к своим предкам. А ведь как хорошо осознавать, что и дед твой был достойный человек, и прадед. Вот, например, даже когда деревенские бабки ругаются, не зря же они в своих «воспоминаниях» доходят чуть не до седьмого колена. Потому что это веский аргумент в споре.

Меня иногда спрашивают: как, хорошо быть Шолоховым? С одной стороны, хорошо, а с другой — это так «сковывает». Потому что постоянно думаешь, как бы не сделать ничего такого, что могло бы... нет, не опозорить, а даже просто как-то негативно затронуть имя отца. Так и любой другой человек, если он знает, что он потомственный врач, потомственный рабочий или учитель, как он может подвести мать, отца, деда? А сейчас наоборот: мать — не пример, отец — не указ, традиции — чепуха, перестраивайте все по-новому. Но не получается, потому что не все растет на нашей почве из того, что в Европе хорошо прижилось.

— Наверное, не только у меня сложилось твердое убеждение в том, что так, как читал Шолохов (судя по записям) свою прозу, так прочитать ее никто не сможет, и ссылки на имена даже крупных артистов, мастеров слова не меняют дело. Интересно, читал ли Михаил Александрович свои произведения или произведения других авторов дома, под случай, в минуты семейного общения?

— Да, читал, и именно под случай. И свое, и чужое. Попадется ему что-нибудь интересное, он должен собрать нас. Вот только стихи вслух не читал. Он давал их кому-нибудь прочитать. Потому что хорошие стихи, их ритм волновали его порой до спазмы в горле, до слез. Или взять последние абзацы «Тихого Дона». Упросили, уломали его прочитать их для записи. Послушаешь, хорошо слышно, как голос от волнения дрожит. Когда писал «Они сражались за Родину» или вторую часть «Поднятой целины», тоже соберет нас, кто «под рукой», и читает отрывки. Читал он действительно очень хорошо. Совершенно не «артистично», но, как бы это сказать... «душещипательно».

— Шолохов и как писатель, и как общественный деятель всегда был, что называется, «в гуще жизни». Как вы считаете, как бы воспринял он сегодняшнюю нашу действительность?

— Я бы мог одним словом ответить: без восторга. Да это любой человек сейчас скажет. В России 99,9% населения воспринимает сегодняшнюю жизнь, мягко говоря, без восторга.

А если чуть попространней ответить на этот вопрос... Мы, живущие сейчас, постепенно перемены воспринимаем, и то нет никаких душевных сил все это «переварить». А если бы он встал, глянул... так бы, наверное, и лег обратно. Все, что для него святым было, что он считал нужным сохранить и приумножить, все разрушено. Помню, однажды (это было во время проявления очередной «заботы Партии и Правительства о сельском хозяйстве» — реорганизации МТС в РТС) у нас в доме собрались первые секретари райкомов всего Севера нашей области. «Мы, как тот поганый хозяин, — говорил отец. — Посадил яблоню. Год прошел, два, три... Растет красавица, но не плодоносит. И вот ему, дураку, еще всего годик бы подождать, пополивать, поудобрять... А он ее — под корень, и сажает новую. До цветения дело у него так и не доходит».

Так оно в действительности у нас и получается. «Бежать смиренно за новинкой народ бессмысленный привык». Взять хотя бы те же колхозы... Каким потом и кровью все это давалось! Сколько честнейших и благороднейших людей жизни положили на то, чтобы их создать (или чтобы им воспрепятствовать). Это, как и в Гражданской войне, — и с той, и с другой стороны сталкиваются лучшие, цвет нации. Ведь это люди, которые сознательно идут на смерть ради Родины, только одним она представляется как старая, устоявшаяся, а другие считают, что надо «сделать новую». Не помню, кто сказал, но очень точно: «История доказывает один неоспоримый факт, что после того, как в междоусобице побеждает то или иное движение, к власти приходят не подлинные его сторонники, а проходимцы». Вот это страшно. И вот теперь мы так воспитываем молодежь, что она не просто плохо это все знает, — она зачастую ничего не знает. Но, даже не зная, она легко плюет на все, что было в нашей истории. Тут можно с родословной связать. Забыли мы дедов и прадедов — и ответственности перед ними у нас не стало никакой.

— Пролетела и улеглась сенсация 1999 года: найдены рукописи «Тихого Дона»! Сама находка — замечательный и знаменательный факт. Это, в конце концов, удача. Но осталась какая-то недосказанность, не в смысле авторства, а в другом: почему М.А. Шолохов долгие годы не пытался найти рукопись там, где он ее и оставил, — у Кудашевых?

— Я интересовался этим вопросом, но не смог пока поправить тех, кто уже отвечал на него: Колодный и другие. Почему отец не искал рукопись? Да потому, что Кудашева скрывала, что эта рукопись у нее. И то, что пишет Колодный с ее слов, и то, что приводит он из письма ее, где говорится, что Шолохов знал, что рукописи у нее, — это вранье. Абсолютно! Я не знаю, что ею руководило, Матильдой Емельяновной, которую мы привыкли называть «тетя Мотя». Отец с мамой с огромным уважением и теплотой относились к этому семейству, и нас, детей, к этому приучили. Две было таких семьи: Левицких и Кудашевых. Мы, дети, считали, что они нам родственники или что-то вроде того. «Бабушка Левицкая», «тетя Мотя»... Мы как-то разговаривали с сестрой, Светланой, и она предположила, что Матильда Емельяновна просто ревновала... Ревновала к той дружбе, которая была между отцом и Василием Михайловичем Кудашевым. Василий Михайлович был человек с по-детски чистой душой, доверчивый, совершенно лишенный зависти. Когда отец пришел в литературу, Кудашев уже имел определенное имя, вначале даже патронировал отцу. Затем отец шагнул вперед, но отношения между ними нисколько не изменились. Когда отец бывал в Москве, Кудашев мог и целыми неделями не появляться дома. Моя мать даже выговаривала ему: «Василий, ты хоть позвони жене, где ты есть». Точно так же, когда отец приглашал их в Вешки, Кудашев жену никогда не брал. Он всегда приезжал один и мог здесь пробыть до тех пор, пока дела не заставляли его возвратиться в Москву. И отсюда он ей не писал и не звонил. Может быть, она завидовала таким отношениям, не знаю.

Отец еще живой был, когда мы спрашивали ее про эти рукописи. Она говорила, что они пропали во время войны. Сначала — что они сгорели, что пожар был в квартире после бомбежки, потом, что в квартире ее жил какой-то полковник, когда она эвакуировалась, и что он якобы мог забрать. Другой раз сказала, что утратила все бумаги при переезде с квартиры на квартиру. Мы, вся семья, присутствовали при этих разговорах, и она утверждала, что ничего не сохранилось.

Я с сестрой Машей приезжал к ней на квартиру в Москве, а потом и в Вешенской, при матери, она отвечала: «Нет, нет. Ничего не осталось». Теперь она написала, что Шолохов якобы сам ей оставил эти рукописи и сказал, мол, делай с ними, что хочешь. Это неправда. Это ложь. И что рукописи сохранились — отец не знал этого. Если бы знал, он бы наверняка их забрал, например, когда Солженицын поднял эту свою лживую кампанию.

Я стараюсь до последнего верить людям, поэтому допускаю и другое. Возможно, при пожаре и переездах, в этих забитых барахлом московских квартирах рукопись у нее затерялась. А потом она ее обнаружила. А как признаться, если раньше говорила, что нет ничего? Может быть, постеснялась, а потом дочка сыграла свою роль. Дочке захотелось много денег. Тут появляется Л. Колодный, и начинается новый этап. Хотя Колодному, надо сказать, я искренне благодарен, что именно он нашел рукопись.

Некоторые считают, что обида у нее могла появиться оттого, что, дескать, Шолохов не похлопотал об отзыве Кудашева с фронта, когда тот просил об этом, чтобы передать отцу рукопись. Забывают, что только благодаря обращению отца в Политуправление Красной Армии Кудашеву, рядовому ополченцу, дали офицерское звание и перевели во фронтовую газету. Как же сразу после этого он мог бы хлопотать, чтобы Кудашева еще и вызвали в Москву? Я считаю вполне естественным, что отец этого не сделал даже с допущением, что он мог это сделать.

— У Михаила Александровича был природный юмор. Это чувствуется не только по его произведениям, но и по некоторым письмам, дарственным надписям. Любил ли он анекдоты? Что ценил при общении с людьми?

— Когда отец еще был при силе, ездил в Москву на съезды и т.п., то иногда (и из ЦК, кстати) он привозил анекдоты, чаще всего с политическим подтекстом. Мне кажется, уж не в ЦК ли они и рождались? Были они остроумные, без всякой сальности, пошлости. Этого он терпеть не мог, и всякому, кто его знал, и на ум не могло прийти рассказать при нем похабный анекдот.

Что ценил при общении с людьми? Главное, чтобы сам человек был интересным. Он любил хороших рассказчиков, сам же умел очень хорошо слушать. Думаю, мало найдется людей, которые так, как он, умели слушать: молчать, не перебивать, и чтобы при этом у рассказчика даже не возникло мысли, что он наскучил, надоел. Более благодарного слушателя трудно было найти. Любил, когда человек с юмором, самокритично рассказывал о себе. Любил простоту. Терпеть не мог, когда начинали говорить «высоким штилем», на «возвышенные», «ученые» темы... Простота, искренность — вот что он ценил при общении.

— Михаил Михайлович! Если я не ошибаюсь, вы продолжаете работать над воспоминаниями об отце. Как далеко вы продвинулись на этом пути? И в связи с этим еще один вопрос: когда вы, сын Шолохова, садитесь писать воспоминания или что-нибудь подобное, боитесь ли вы, так сказать, «не соответствовать»?

— Хочу сказать, что в этой работе очень недалеко продвинулся. Еще осталось с десяток его писем к матери, я подготовлю их к публикации, потом, наверное, надолго прервусь. Может быть, именно потому, что боюсь «не соответствовать». Иногда просто руки опускаются, когда пытаюсь что-то «изобразить». Даже известные мастера слова, мастера пера отмечали: устную, разговорную речь отца передать очень сложно. Я замечал это неоднократно. Кто бы ни пытался — не удается. Прочитаешь — нет, это не его, не живое. Даже Константин Прийма, который очень дотошно всем этим занимался, не осилил эту задачу. У него масса передержек, пафос приймовский появляется и так далее. А отец обычно говорил без особых интонаций, без всплесков голосовых, без красивых слов...

— И в заключение, возвращаясь к предстоящему юбилею, хотелось бы узнать ваше мнение о ходе подготовки к этой крупнейшей дате — 24 мая 2005 года. Что бы вы считали самым лучшим подарком к 100-летию со дня рождения М.А. Шолохова?

— Недавно мне удалось познакомиться с областной программой подготовки к юбилею, и там есть социального плана раздел, включающий в себя множество пунктов, начиная с газификации хуторов и кончая строительством дорог, благоустройством улиц и так далее. Вот это я и считаю лучшим подарком к 100-летию отца.

И еще. Помните, он говорил, что «Я хотел бы, чтобы мои книги помогали людям стать лучше, чище душой, пробуждали любовь к человеку...» Так вот, все, что делается для того, чтобы помочь людям быть добрее, чище, — это и есть лучший подарок. И не только к юбилею.

— Если позволите, Михаил Михайлович, еще один, дополнительный, вопрос. Недавно ваш сын, Александр Михайлович, директор музея М.А. Шолохова, был избран депутатом Законодательного собрания Ростовской области. Что бы вы пожелали ему на этом поприще, ведь общественная деятельность — тоже шолоховская традиция?

— Что можно пожелать любому человеку, «подвизающемуся» на этом поприще? Конечно же, всяческих успехов. И прежде всего в деле «настройки» согласия, необходимой «гармонии соответствия» между законодателем и «законобрателем». То есть, во-первых, с тем, кто окажется вынужденным подчиняться закону, а во-вторых, с тем, кому будет поручено «надзирать» за его соблюдением. Хорошо известно, что «строгость российских законов компенсируется необязательностью их исполнения». Чаще всего ныне это происходит только потому, что законотворчество у нас превращается в «бумаготворчество», в результате которого «правовое пространство» (как теперь любят выражаться) в экономической сфере насыщается законами, адресованными не конкретному, сейчас и здесь действующему предпринимателю, а некоему абстрактному «бизнесмену», живущему неизвестно где, в каком реальном мире и в каком историческом отрезке. А поэтому даже самый законопослушный человек перестает и думать о том, как ему соблюсти закон. Мысль его занята лишь вопросом, как его «обойти», чтобы выжить.

Отсюда и пожелание: хотя бы небольшую посильную лепту внести в дело создания законодательства, когда бы человеку захотелось, как говорил Пушкин, «свободною душой закон боготворить».

Интервью провел

А. Кочетов,

журналист.

Станица Вешенская.