Есть два расхожих сленговых слова, которые сплошь и рядом неграмотно применяются в СМИ: «качественная» (но отношению к программе, газете, картине) и «знаковая» (по отношению к той или другой общественной, творческой фигуре). В таком контексте эти прилагательные требуют добавления, уточнения: например, злокачественная газетенка или доброкачественная передача, а личность может носить знак таланта или психической болезни.

Знаковый режиссер — расхожий штамп, применяемый к Кире Муратовой без расшифровки, — получила государственный заказ, о чем объявлено в первых же титрах фильма аж от двух министерств культуры: России и Украины. Редчайший ныне случай! И вот черно-белая лента, снятая в манере неореализма, представлена в конкурсной программе XXIV Московского кинофестиваля. Лично меня заинтересовало название — «Чеховские мотивы», потому как я истинно считаю, что нынешнему искусству, особенно либерально-официозному, привечаемому Минкультом и даже Кремлем, как раз не хватает чеховских мотивов сострадания к ближнему, поэтизации или развенчания провинциальной жизни изнутри, с позиций русского интеллигента, наконец, умного юмора, не подменяющего самоиронии.

Все это не просто напрочь отсутствует в двухчасовом, невыносимом фильме Муратовой, но является вопиющим противостоянием Чехову, можно даже сказать, компрометацией великого гуманиста, если бы в очередном киноопусе было хоть что-то связанное с Чеховым, с его оригинальными сюжетами и реалистической типизацией. Дело не в попытке перенесения действия в наши дни, в местечковую атмосферу какой-то территории, затерянной между храмом и свинарником, а в принципиальном отсутствии чеховских мотивов.

В конечных титрах, которые выходящая публика, доставая сигареты, уже не читает, скромно или маскирующе написано: «В основе сценария К.Муратовой и Е.Голубенко лежат тексты А.Чехова». Что такое тексты? Когда мы говорим: «художественные тексты», то предпоагаем законченность, ясность, образность, глубину фрагмента, будь это короткая новелла, характеристика героя, остроумное суждение в записной книжке. Просто текст, пусть и мастерский — может ни о чем не говорить, а извращенно примененный — даже исказить суть выхваченного, изуродовать внутренний мир писателя. Например, у Достоевского герои много чего говорят, морозят или язвят. В «Подростке» педантичный Крафт, которого писатель доводит до самоубийства, "вывел, что русский народ есть народ второстепенный», материал «для более благородных племен». А капитан Лебядкин в «Бесах» заявляет: «По-моему, Россия есть игра природы, не более!». Бесчисленные высказывания такого рода можно положить в основу сценария, что мы в принципе с избытком и наблюдаем, весьма выразительно снять, что умеет Муратова с помощниками, но будут ли эти перлы выражением побудительных мотивов самого гения? Что нового добавят в прочтении подлинного Достоевского?

При просмотре этого фильма вспоминался не Чехов, хотя некоторые фразы и монологи узнавались, а скорее Ленин с его высказыванием об «идиотизме деревенской жизни». Похоже, режиссер-шестидесятник остается верна штампам своей эпохи, развенчивавшей поповщину, сливавшей город с деревней или вообще уничтожавшей последнюю. Так персонажи и не решили, что они строят — сарай или магазин...

Да, чеховская «Палата № б», о которой Н.Лесков с болью сказал: «Это — Россия», или рассказ «В овраге» беспощадно изображали действительность, что раздражало тогдашнюю власть и либеральную публику, требовавшую «мажорных аккордов». На это М.Горький написал:

«Страшная сила его таланта именно в том, что он никогда ничего не выдумывает от себя, не изображает того, «чего нет на свете», но что может быть и хорошо, может быть и желательно». В ленте Муратовой при всем обнаженном натурализме крупных планов — от любовно расчесываемой бороды героя до возбужденно ходящего свинячьего «пятачка» — все «придумано от себя», а ничего хорошего — не может быть принципиально!

Главная часть действия фильма проходит в храме. Ничего более кощунственного мне видеть не приходилось, хотя «в натуре» доводилось наблюдать, а то и снимать нынешние крестины или венчания, в том числе и солнцевских «братков» в переделкинском Преображенском храме. Эта хамская и духовно необразованная публика много непотребного себе позволяет, но такого, что навязчиво изображено, подноготно выписано в фильме под святыми иконами, на фоне подлинных песнопений — никогда. Гоготание громче, чем у долго показываемых гусей, базарные разговоры, пусть и с использованием чеховских обрывков, хождения и кривляния у аналоя, а при этом — постоянное присутствие в кадре «Лицедеев». Вся эта кощунственная клоунада к православному Чехову никакого отношения не имеет, хотя, конечно, апологеты режиссера снова разглядят здесь «прием», осуждение, развенчание подобных венчаний. Но, знаете ли, есть запредельные приемы, когда борьбу со сквернословием или развратом ведут площадной бранью и матерными словами.

После всех этих отвратительных кадров и типов в не-мыслимых одеждах, после заключительной истерики священника захотелось, как в Чистый четверг, пойти в баню или прочитать самого Чехова. Единственный, но, по-моему, не планируемый авторами положительный момент. «В Чистый четверг — вся Русь моется», — говорится в народном присловье. Топили бани для сирых, для странников, для калик перехожих, дарили им чистые одежды. Особенным грехом почиталось употреблять грязные, бранные слова, ерничать и коверкать язык, ибо чистота речи — это чистота души. Замечательно переданы детские впечатления и светлые движения детской души в рассказе самого Антона Чехова «На страстной неделе»: «На другой день, в четверг, я просыпаюсь с душой ясной и чистой, как хороший весенний день. В церковь я иду весело, смело, чувствуя, что я причастник, что на мне роскошная и дорогая рубаха, сшитая из шелкового платья, оставшегося после бабушки. В церкви все дышит радостью, счастьем и весной; лица Богородицы и Иоанна Богослова не так печальны, как вчера, лица причастников озарены надеждой, и, кажется, все прошлое предано забвению, всё прощено».

Уверен, что определенной критикой Кире Муратовой «все будет прощено», объяснено дурацкими штампами про «своеобразное прочтение», и я в общем-то не стал бы вступать в бесполезную дискуссию, тратить душевные силы и время, но всетаки позволю призвать к здравому смыслу и заметить: ради Бога самовыражайтесь или безбожно экспериментируйте, но хотя бы на собственные денежки или на деньжищи Ходорковского, без государственной (а значит, нашей!) финансовой помощи и раскрутки. Ведь уже по расширенной авторской заявке, тем более по сценарию, было заведомо ясно, что это — античеховский бред, даже формально не подпадающий под заказ о поддержке классики (например, автор афоризма «Краткость — сестра таланта» занудно уничтожается бесконечными повторами ничего не значащих, проходных для Чехова или гадких фраз), что массового успеха или социальной пользы ждать нечего.

Вообще демонстрация фильма снова заставила вспомнить, что госзаказ — это договор по ПРО, даже по трем ПРО: прославление, просвещение, проблематика. Ничего этого в картине нет и в помине. Зачем же тогда тратить наши деньги и поддерживать заведомую неудачу, если исходить из культурных сверхзадач? Неужели ироничный Чехов был прозорливо прав, записав век назад:

«Рано или поздно правда победит. Но это — неправда»...

Александр КОВРОВ.

«Гран-при» 24-го Московского кинофестиваля удостоился фильм «Воскресение» братьев Тавиани (Паоло и Витторио), снятый по роману Льва Толстого. На сцену за «Золотым святым Георгием» поднялся только Витторио Тавиани, который был встречен Чингизом Айтматовым и Олегом Меньшиковым, вручившими ему главную награду фестиваля.