Ваша газета уже писала о фильме «Штрафбат». Возможно, читателям будет интересен взгляд на фильм из США.

И.А.С. (Москва).

Слово «штрафбат» сейчас у всех на устах — благодаря одноименному фильму Эдуарда Володарского, пользующемуся огромной популярностью. «Штрафбат» смотрят пожилые люди, которым он напоминает проведенную в окопах юность; молодежь, которую привлекает сочетание жесткого реализма с элементами «экшн-филма»; люди среднего возраста, которые хотят узнать правду о еще одной странице истории Второй мировой войны. Но вот показана ли в фильме правда, или она, по традиции, приукрашена и реализм сведен к непотопляемому соцреализму?

По словам Льва Бенционовича Бродского — настоящего штрафника, авторы фильма погрешили против истины, однако не приукрасили правду, а, напротив, драматизировали достаточно прозаичную действительность...

22 июня 1941 года Лева Бродский сдал последний экзамен и перешел на второй курс Харьковского планово-экономического института. Через неделю он уже проходил подготовку в Харьковском военно-медицинском училище. Закончил его в эвакуации в Ашхабаде в июне 1942 года. И сразу же был направлен на Брянский фронт в качестве военного фельдшера. Служил в 387-й стрелковой дивизии, в третьем пехотном батальоне 1275-го стрелкового полка.

— Такое респектабельное начало военной биографии... И вдруг — штрафбат. Как вы там очутились?

— В том-то и дело, что не вдруг, — говорит Лев Бенционович. — Благодаря Эдуарду Володарскому и его фильму люди думают, что штрафбаты формировались из одних лишь уголовников, что это была своего рода фронтовая тюрьма. А в нашем штрафбате 90 процентов бойцов составляли бывшие военнопленные.

— То есть вы побывали в фашистском плену? Как же вам, еврею, удалось из него вырваться?

— Такой же вопрос мне задавали чекисты во время проверки, которая длилась целый месяц. Но для начала, наверное, лучше рассказать о том, как я в плен попал. Немцы, получившие хороший урок зимой 1941 года, летом 1942-го пытались занять Москву с юга, со стороны Тулы (так называемое «южное наступление»). 14 сентября наш полк оказался в окружении. В течение двух недель мы старались из него выйти, но тщетно. Потом, согласно указанию командования, стали выходить маленькими группами — по четыре человека, чтобы немцы нас не обнаружили.

— Тем не менее они вас обнаружили?

— К несчастью, да. Окружили нас около деревни Сеничкино Белевского района, погрузили в автомашину и отправили в лагерь для военнопленных, который находился в деревне Середичи Орловской области.

— Представляю, какой ужас вы ощущали...

— Да, мне было тяжелее, чем остальным, — ведь евреев фашисты расстреливали на месте. У меня на глазах расстреляли четырех человек: они были из небольших местечек, плохо говорили по-русски, и их сразу распознали. Я выдал себя за украинца, взял себе фамилию моего соседа, но спасло меня не это.

— А что же?

— Многое. Внешность (голубые глаза, светлые волосы), знание украинского и русского языков. Но что самое главное — мои однополчане меня не выдали, хоть и знали о приказе немцев, согласно которому каждый военнопленный, выдавший еврея, комиссара или цыгана, получал свободу. Напротив, мои друзья старались всячески меня «подстраховать»: окружали меня, когда мы шли купаться, брили наголо, когда волосы отрастали и начинали подозрительно виться...

Помогло мне и то, что немцы не отправили нас в Германию, как это делали с гражданским населением. По мере отступления они везли нас глубже в тыл. Когда лагерь оказался на территории Белоруссии, двое военнопленных, которые имели право покидать территорию лагеря, наладили связь с местным населением и узнали, что в 18 км от нас, в районе города Рогачева, находится партизанский отряд. В декабре 1943 года я вместе с тремя товарищами по несчастью бежал из плена.

— И началась вторая серия мытарств?

— Увы, да. В партизанском отряде мы прошли проверку, потом нас перевели через линию фронта, и мы опять попали в действующую армию. Там — снова тщательная проверка. И только после этого — штрафбат. 8-й отдельный штрафной батальон Первого Белорусского фронта. Все в строгом соответствии с приказом Сталина от 4 июня 1942 года, гласившим, что офицеры, побывавшие в плену у немцев, должны искупить свою вину...

— Вину, состоявшую в том, что они посмели сдаться врагам, а не покончили с собой...

— Именно. В штрафбат я был направлен на три месяца. Согласно уставу батальона, все бойцы освобождались, если он выполнял возложенную задачу. Раненых освобождали даже в том случае, если штрафбат не справлялся с заданием, а погибших — посмертно. Были случаи, когда штрафники вынуждены были отступить; тогда их не освобождали, а бросали на другие опасные участки.

— Какая задача стояла перед вашим штрафбатом?

— Мы должны были пройти к немцам в тыл, занять город Рогачев, форсировать реку Друть в месте ее впадения в Днепр и соединиться с регулярными частями. Это было в феврале 1944 года. Мы свою задачу успешно выполнили (я при этом получил средней тяжести ранение в спину), и всех нас освободили. Приехал представитель Реввоенсовета фронта, зачитал приказ, выдал нам соответствующие документы. Офицеров восстановили в звании, выплатили зарплату задним числом — и за время пребывания в плену, и за время пребывания в штрафбате. После этого я был направлен в главное санитарное управление Первого Белорусского фронта в должности младшего лейтенанта медицинской службы, назначен фельдшером 199-го отдельного зенитного бронепоезда.

— Вернемся, однако, к штрафбату. Насколько я знаю, вы считаете, что фильм Володарского не дает реальной картины происходившего, что по фильму нельзя судить о штрафных батальонах.

— Таково мое мнение. Но я не могу говорить «за всю Одессу». Может быть, по нашему штрафбату нельзя судить об остальных. Может быть, это был образцовый штрафбат, поэтому там и не было эксцессов, какие показаны в фильме. Ведь, как я уже сказал, 90 процентов бойцов составляли офицеры, побывавшие в плену у немцев, и лишь 10 процентов — уголовники, которых не посадили в тюрьму, а отправили на фронт. Да и просуществовал наш батальон всего три месяца. Впрочем, я думаю, и в остальных штрафбатах не было времени для насилия, зверств, убийств и т. д. Все выполняли устав, все хотели освободиться.

В фильме еще показано, будто командование штрафных батальонов тоже состояло из штрафников. В нашем штрафбате все командование — от командиров взводов до командира батальона — составляли штатные офицеры.

— По какому принципу отбирали командование штрафбатов?

— Мне трудно судить. Может быть, туда направляли офицеров, которым больше доверяли. А может быть, наоборот, молодых и неопытных, только что закончивших училище. У нас таких было больше. Им льстило, что они командуют бывшими офицерами. Впрочем, это было формальное «начальство». В бою командовали сами штрафники, которые уже участвовали в сражениях, обладали некоторым опытом...

— Какие у вас еще претензии к фильму «Штрафбат»?

— На мой взгляд, там не показано, как воевали солдаты, акцент сделан на том, как с ними бесчеловечно обращались.

— А с вами не обращались бесчеловечно?

— Ну, дисциплина в штрафбате, конечно, была железная — более жесткая, чем в регулярных частях. За невыполнение приказа могли расстрелять без суда. Но в целом — обычная военная обстановка.

— И многих расстреляли за три месяца существования вашего штрафбата?

— Представьте себе, никого. Дисциплина у нас была на высоком уровне. Да и в командовании не было жестоких, кровожадных людей. Начальник штаба, майор Носач, взял меня к себе ординарцем. И он никогда не делал мне замечаний, напротив, помогал, подсказывал, ведь у него было больше опыта.

Перед боем к нам приехал маршал Рокоссовский, чтобы вдохновить нас. Он нам сказал: «Забудьте, что вы — штрафники, выполните свой долг перед родиной, и будете освобождены». А во время боя нам в помощь прислали огнеметчиков, которые уничтожали танки, и специалистов-подрывников.

— Вы понесли большие потери?

— В батальоне было 700 человек, погибли 32. Из них 18 — в бою, который длился три дня, а 14 — в результате бомбежки нашей авиации. Когда мы заняли Рогачев, то не успели сообщить об этом в регулярные части. Налетели наши самолеты, стали бомбить город, потом с земли была дана команда, и они улетели.

— А как насчет обязательных представителей МВД в штрафбате? Были такие? Или это тоже миф?

— Может, и были, но мы об этом не подозревали.

— Ваша семья знала, что вы находитесь в «штрафбате?

— Нет, не знала. Когда я попал в плен, моим родным сообщили, что я пропал без вести. Первое письмо маме я послал только после освобождения из штрафбата. Наша семья находилась тогда в эвакуации в Ташкенте. Когда пришло письмо, мамы не было дома — она пошла в магазин, где семьям погибших офицеров выдавали продуктовые пайки. Сестра побежала туда, показала письмо маме... А мама от радости лишилась чувств...

— Последний вопрос: когда и с кем вы приехали в Америку?

— Приехал с женой Анной и двумя детьми в ноябре 1993 года. Сын Александр закончил здесь медицинский колледж, работает помощником врача. Дочь Ирина — вице-президент банка в Квинсе.

— Что ж, огромное вас спасибо, Лев Бенционович, и желаем всех благ вам и вашей семье.

Лея МОЗЕС.

(из газеты «Еврейское слово»).