ПРОЧИТАЛ я статью Сергея Телегина («СР» № 32) «Переплавка-растление детей под знаком реформы» и вот пишу-рассказываю. Какие люди, какие учителя воспитывали в советской школе советского человека в послевоенные сталинские времена!

     В 1953 году мама отвела меня в 7-й класс школы в большом селе русском Охоча на Харьковщине, в Староверовском районе. Классы нашей десятилетки рассыпались в два десятка жалких, тесных хатенок, чьи хозяева погибли в самой кровопролитной войне. По Харьковщине, по этому селу огненные валы отступлений и наступлений наших и немцев прокатились три раза. Настоящая школа исчезла в пламени под бомбежками. Как и клуб. Как и церковь. Уцелели высокие стены, украшенные великолепной когда-то церковной росписью — Богородица с дитем на руках, у Богородицы множество осколочных ранений, но лицо удивительно красивое чисто, не повреждено. Ясное русское лицо с большими синими глазами. У нее оторваны стопы. Ангелы с пораненными крылами. Потолка, крыши нет — над ангелами небо.

     Школа (хатенки) не имела деревянных настеленных полов — глинобитные серые. Крошечные оконца не пускали в хату много света, а у нас электричество еще не провели. Голландка-печка, в хате вовсе неуместная, едва грела свои железные бока. Удобства? Мы не знали такого слова. Рукомойник — на дворе. И туалет на улице один на несколько хат-классов. В чернильницах-невыливайках кое-когда, если мороз был за 20 градусов, застывали чернила. Колхоз «Победа» не очень мог тратиться на «социалку», как теперь говорят. В Охочу нашим нескольким строителям привозили бревна, и три обыкновенных крепких мужика их распиливали вдоль на доски пилой вручную. Бревно клали на козлы высокие, между козлами постелено два бруса — ходить по ним. Наверху один человек стоит, внизу — второй пильщик. Оба дергают за пилу (у пилы 4 деревянные ручки). Пила ходит вверх-вниз, вверх-вниз по отбитой шнурком линии. Третий ждет, когда кто-то устанет. Много ли досок могла дать колхозу такая ручная пилорама? А другой не было. Доски шли в больничку. Первым делом ее расширяли. В Охоче было около 5000 жителей. Строил колхоз большой клуб, колхозники пока обходились хатой такой же, где мы, детишки, смотрели кино, сидя для плотности на полу. А кинопередвижка трещала рядом, части меняли через каждые 10 минут, и мы прекрасно могли видеть и ее устройство, и работу механика.

     Но какая богатая у нас была библиотека — книгами богатая! И туда всегда тянулись люди — поменять прочитанные. Когда мне достался «Тихий Дон», я его прочитал удивительно скоро. Читал все свободные минуты и часы. Помню очерки Бориса Полевого «Мы — советские люди». Кто сейчас знает братьев Волковых из Орла? 12 лет и 7 лет, добровольно сжегших себе руки на костре в лагере немецком. Их готовили к отправке в Германию целый эшелон, перед тем как наши освободили город. Советские мальчишки не хотели, чтоб их немцы использовали как рабов или взяли на «племя», ассимилировать и укреплять арийскую расу. А в книге «Мы — советские люди» (я с гордостью повторяю название) описано было 30 подлиннейших историй, известных всего одному военному корреспонденту Б. Полевому. А корреспондентов-то было — сотни, а сюжетов — тысячи и тысячи.

     Помню персонажей очерков:

     1) Летчик подбитый, раненый в плену у немецкого генерала. Сорвал с себя бинты, предпочел, чтоб его забили насмерть в этом генеральском кабинете, уставленном коньяками и яствами, только часто бы он, советский полковник, заговорил, чтоб предал. Есть такие аналоги у янки, у англичан, у самих немцев? Не было.

     2) Сапер сутки почти на снегу пальчиками выскребающий ледок из-под танковых гусениц, лежа на шинельке на снежном насте, отогревающий дыханием пальцы, когда теряли они чувствительность. Но спас и танк, и экипаж. Нельзя было танку двинуться — грозило взрывом.

     Мы, сельские, по существу, снабжавшие горожан и хлебом, и мясом, и всем, в сущности, узнавали вкус говядинки, приехав из села в город учиться или работать в Харьков. Даже вишню из своих садов старались отнести к курортным поездам на станцию пассажирам, которые едут к морю. А для меня и моих друзей праздником большим случались дни, когда мама купит дешевых конфеток на развес — 100 граммов, или белых пряников, или хамсы из бочки (удивительно вкусная рыбка соленая вроде кильки). Магазин-сельпо очень возбуждал наши вкусовые чувства.

     Дел было много. Мы, дети, уже с 13 лет, иные и пораньше, работали в колхозе поголовно, без учета, без трудодней, помогали отцам и матерям — пасли скот, на ферме всегда находилось занятие полезное, сенокос — ворошить, сгребать траву; на молотьбе — на току выгружать зерно широкой деревянной лопатой из кузова; на уборке кукурузы — подбирать початки с поля, лущить початки перед складом. И лишь в свободное время бегали в соснячок реденький, изрытый окопами, стенки которых давно начали обрушаться, в левадах — это луговины заливные при речке, узенькой, петляющей между огромных осокорей и терновых деревцев или кустиков. Повсюду множество гильз, встречаются гранаты, «Шмайсеры» — автоматы немецкие, пистолеты, фляжки, предметы военного быта — ремни с пряжками, каски. Неразорвавшиеся мины, снаряды. Немало мальчишек любознательных оставили тут пальцы, руки, ноги, глаза. Если живы еще оставались после взрыва. О том, как мы богато жили, можно судить по тому, что приходилось ездить в Харьков за хлебом на всю неделю. Двенадцать километров пехом до станции Беспаловка и три часа на пригородном поезде до ст. Южный вокзал, чтобы, постояв хорошенько в очередях, купить 10-12 буханок. Маломощная сельская пекарня, видимо, получала мало муки, раз хлеба не хватало на 5000 местных жителей. И самое удивительное, если теперь задуматься, нам не приходило в голову, что мы живем плохо. Мы жили замечательно! Росли здоровыми (даже очень, если нам не требовались врачи), жизнерадостными, веселыми. Бодрые духом. Крепкие телом. Что-то не припомню я у себя, у друзей уныния, хандры, печали. Очень серьезно и ответственно занимались главным делом в своей жизни — учиться, учиться и учиться.

     В ШКОЛЕ учили нас те самые люди, кто не так уж давно вернулся с фронта. С орденами, медалями. Немногими орденами, немногими медалями. Не юбилейными. (К датам, к праздникам, к юбилеям). А за подвиг, который совершил завуч, потеряв руку правую. За другой подвиг учитель конституции и истории — другой орден. Подвиг стоил ему недешево — ноги нет, штанину приколол булавкой. Но малый был ловкий, ездил одноногим на велосипеде по селу. Вот так. Оба молодые, еще очень сильные и, должен сказать, не отчаявшиеся. Не опущенные. Учитель физики — бывший летчик с бомбардировщика. Немецкому языку нас обучала военная переводчица. Все они с незаконченным высшим педагогическим образованием, а физик вообще только с военным. Не раз подбитый, горевший, резанный хирургами, без многих важных кусочков во внутренних органах. Врачи удивлялись, как он может жить с такими изъятиями. А он говорил: «Вас надо спросить, как могу».

     Учительское дело незаметное. На первый взгляд потому, что ученики их обучаются долго, каждый из сотен и тысяч уроков прибавляет познаний, навыков и ума чуть-чуть, но вот количество (количество труда учителя, количество труда ученика) переходит в качество — недавний еще мальчишка, неграмотный, шмыгающий носом в большом отцовском армяке (не знаю, как назвать пошитые дома наши пальто — не пальто, фуфайки не фуфайки, а что-то из грубой ткани, у девушек из плиса, и, между прочим, ведь красиво выглядели девушки). И вот парнишка прекрасно сдает экзамены в Харьковский университет на мехмат или в Авиационный институт. Без репетиторов, без блата, не сытый, не модный. Но насколько они такие основательнее городских денди.

     А просто все. Владимир Иванович — наш математик, рисуя треугольники ABC мелом на ледяной доске, очень маленькой из-за размеров стены в хате, как будто и не чувствовал, что у него стынут пальцы, он давал объяснение теорем по геометрии двумя-тремя способами, иногда, чтоб его наука не ложилась в наших головах закоснелыми догмами. Он давал нам не застывшую за многие годы схемочку, а саму логику доказательства, чтоб было понятно, откладывалось навсегда. Звонок. Переменка или конец занятий в школе, а три-четыре ребенка не спешат с урока. Толпятся у доски и стола учительского. Слушают его дополнительные объяснения на их дополнительные вопросы. Дал он задачи на дом. Придет кто-то к Владимиру Ивановичу в его скромную, но чистенькую хатку. Чистенькую, хотя за стеной хатенки пристроен телятник, а там — корова с теленком, куры, мешок с макухой (жмых), мешок кукурузы. И детей у Владимира Ивановича — трое. И никто из детей не дергал папку по своим делам, нуждам, если к ним явился домой ученик или несколько.

     И еще часок-полтора Владимир Иванович терпеливо, без раздражения, без видимой усталости объясняет подходы к задачкам со звездочкой (повышенной трудности). Мать моя здесь, в Охоче, работала зубным врачом, поэтому я знал, как он сильно болен. Желудок у него сильно уменьшен операцией. Боли мучили человека беспрестанно. Язвенные боли — голодные. А Владимир Иванович недоедал постоянно. Никогда, ни разу я его не видел раздраженным, злым, несдержанным или пьяным. Да. Я в селе Охоча такого что-то не припомню.

     Скромные были наши педагоги. Говорю: преподавательница наша немецкого языка на фронте воевала в разведке. Но хоть что-то бы сказала о своих боевых днях, о подвигах. И летчик-физик ничего не вспоминал. Воевал и все. Учителя наши были настоящие интеллигенты. Географичка из дому мне приносила книжки на урок, книжка о реке Амазонке, книга о пустыне Сахара, рассказывала о золотоискателях, о геологах.

     Словом, сеяли они разумное, доброе, вечное.

     Клава Воронина — отличница, красавица, скромница, труженица (кто ее видел без дела? Без книжки?) уехала в Харьков учиться строить машины. Вова Лариков — тоже, Сотников, Ушаков Федя. Все они обогатили кадрами харьковскую индустрию, если так можно неловко выразиться. Собой обогатили.

     В Охоче строили водонапорную башню, скважину бурили, проводили водопровод на фермы представители турбинного завода. И между делом главный конструктор газовых турбин зашел в школу, поговорил с нашим математиком Владимиром Ивановичем, физиком-летчиком, и меня лично пригласил в свой базовый техникум машиностроительный на ул. Плеханова. Без экзаменов. У меня была похвальная грамота и записка от этого генконструктора директору техникума.

     Директор уважительно отнесся к просьбе шефа (а это их же техникум был), но экзамен мне устроил. Его секретарь (тогда были секретари мужчины и, наверное, неглупые) дал мне три задачки и продиктовал две строчки из сборника. Претензий ко мне, к моим сельским учителям не было. В техникуме я учился так же успешно, как в школе. Не осрамился Владимир Иванович, он толково учил меня геометрии, алгебре. И Ларичев, и Ушаков, и Воронина, и Сотников (все мы были его питомцами) точно так же успешны были.

     ПОШЛИ в промышленность, а в Харькове она была гигантской и совершенной. Здесь строили паровозы, тепловозы, танки, турбины, генераторы мощнейшие, тракторы, самолеты, моторы, жатки. Э, да разве можно перечислить! И сюда шли и шли ежегодно самые лучшие ребята из сельских школ. И именно эти в недавнем прошлом колхозники становились лучшими талантливыми специалистами в своих отраслях техники. Будь это хоть в Москве, хоть в Ленинграде. Да вспомните Ломоносова и его Холмогоры. Всегда город подпитывали именно деревенские. Ученики таких вот скромных учителей (может быть из-за войны и с незаконченным высшим образованием).

     Спасибо вам, сельские, деревенские учителя — незаметные из столиц и министерских кабинетов труженики. Спасибо трижды.

     А вот подумаешь и спросишь себя так: Гагарин учился в Гжатской деревенской школе Смоленщины, Жуков Георгий Константинович тоже оттуда почти — из деревни Стрелковка, миллионы инженеров (миллионы!!) пришли от сельских же учителей в нашу науку, самую передовую недавно в мире. Система была у нас образования лучшая в мире. Так что же «реформаторам» дать ее разрушить? До основания? Будет дремучее невежество. Какое описано Л.Н. Толстым в его прекрасной пьесе (забытой уже) «Власть тьмы». Невежество дикое у быдла, и фанфаронская, пустая, иллюзорная образованность (этика, танцы, манеры) у элиты. Не помните? Помещик, землевладелец своим мужикам, что советует сеять на их делянках? — Горчицу. И невежество господ (Лев Николаевич знал эту «образованную» публику в лицо, в упор) было просто постыдным. (Не помните их сеансов столоверчения, бесед с духами?). А ведь к тому идет наша страна, недавно бывшая самой образованной в мире.

     Прошло несколько лет. Мы стали взрослыми. Иные стали учителями. И я знаю уже учеников Владимира Ивановича, что так же, не жалея ни своего времени, ни себя (в голову им не приходило), занимались с двоечниками после уроков и бесплатно, и физкультурничали вместе с учениками бесплатно, и в институт готовили парней бесплатно. И странно, и непривычно, и стыдно видеть теперешние таланты педагогические, что сажают возле себя репетируемых и, как машина, отрабатывают часок-два и лупят по нескольку долларов за часок с каждого. Рыночные отношения... Бог им судья. Только сильно сомневаюсь, что эти нынешние учителя-реформаторы воспитают Королева, и Глушкова, и Уткина — знаете этих ученых? Алферова? — его все должны знать. Не воспитают!

     И главное — доброго человека им точно не удастся воспитать.

     Да мы, тринадцатилетние подростки, бесплатно помогали на току лопатить зерно, собирали и колоски на поле после жатки, и ворошили траву на косовище, и носили воду за километр от колодца в бригаду взрослых к стогам, лущили початки кукурузные, на ферме помогали — что можно было, то и делали. Бесплатно. Помогали пасти скот. А в ночное ходили с лошадьми к костру вообще как на праздник. И в семьях не было разговоров, что труд наш рабский. На себя мы работали. Уже через год после войны в «Победе» открыли прекрасный клуб, ставили столбы для электрификации села и пилораму привезли электрическую. И жнейки конные последний год плыли по широкому полю. Комбайны шли им на смену из Ростова и Запорожья. А по окраине строились хорошие фермы для скота. С электричеством, с водой, сухие и чистые. И хатки-классы доживали последние годы. Школу строили — чудо. Мы пришли, как на пост, часового заменить, на смену отцам и дедам, чтобы их дело отстаивать. Свободу и независимость своей Родины. Советскую власть. Был тогда в программе школы предмет — Конституция СССР. И хоть в Москве, хоть в Охоче, хоть в ауле казахском Кара-Кастек все ясно понимали, что нам много дано: земля, недра, леса, реки, моря, города наши, деревни. Несметное богатство. И мы обязаны это богатство увеличивать своим трудом на благо своего народа трудового. И, конечно, защищать.

     Жаль мне, В.В. Путин и его друзья — реформаторы не учились в той сельской школе на Харьковщине. Наверное, не мучили бы тогда народ реформами убийственными для России, для трудового русского народа. И не ждали бы окрика от какого-то посла американского Вершбоу. Буш кровавый потел бы от страха — есть у него противник неодолимый, защитник мира — русский народ, образованный, неустрашимый, сильный. Защитник всех обездоленных и обиженных. И непобедимый.