ИСКУССТВО создает, строит, созидает. Наука расчленяет, расщепляет, разламывает. Во имя общей культуры они должны объединиться в прочное братство ради вечного национального духа. А это есть главная культурная ценность, ибо одна лишь память — ненадежное хранилище прошлого. Добродетель и зло, лживые символы обольстительных жестов уносятся в никуда ветром истории. Непоколебимо остается слово, как несмываемый знак, никуда не исчезающий, как тайна “философского камня”. Талантливая книга из произведения искусства превращается в материальную реальность, в сущность земного бытия, подобно явлению природы. Да, серьезная литература утверждает свое национальное сознание в общем сознании мировой культуры — и в этом ее непреходящее значение. Толстой в цилиндре, во фраке, с щегольской тросточкой в руках — уже не Толстой. Научная полубезумная фантастика, придуманные мистические романы с элементами каннибальства, бытовая “чернуха”, “ужастики”, порнография — не прибежище ли это для разного рода клиник, расположенных вблизи неисчислимых дорог и поворотов традиций, смут, бед и несовершенства мироустройства? Кроме того, ошибочно навязывать литературе кабинетные системы институтов и школ, невольно возникающих из ее строительного материала: стиль, композиция, образ, контекст, подтекст, язык, фразеология. Высокая мысль в сои-тии с искренним чувством рождает шедевры не одинакового направления и не одинакового звучания. Если, скажем, я люблю Толстого, это не значит, что я не люблю Бунина.

Подражание самой природе — родоначальник понятия “отражения” (отображения человеческого общества) — теоретики литературы называли эволюцией термина от Аристотеля до XVIII века, до заката классицизма.

Серьезная литература — поступок, божественная правда, если хотите, подвиг, который не способен на уступки, заискивания и поклоны. Правда не подвержена предательству, ибо она, правда, не может предать самое себя. Изменяя себе, она погибает вместе с литературой, совершая акт самоубийства. К тому же умерщвляют литературу бесшабашный “трепак” и разухабистая присядка, выдаваемые за истинно национальное искусство подобно тому, как придуманная политика “новаторов”, врываясь в настоящее, напоминает выкидыш новых либералов.

На недавних литературных торгах по поводу скучнейшего романа “Доктор Живаго” восторг захлестнул западный интеллектуальный мир до удушья. Замечу без охоты к спору, что Пастернак был, разумеется, интересный поэт, но слабый прозаик политико-сентиментальной окраски, вторичный, вялый. Тут же вспомнив вопли ненависти и клеветы Солженицына, объединенные в нестеснительную, во всех смыслах, жестокость, я подумал о Шолохове, о несравненной трагической красоте его “Тихого Дона”, напоминающего реализованную и застывшую в словах поднебесную музыку бесподобного Вивальди. Есть победа Войны и есть победа Мира. Шолохов — победа Мира, то есть надежды и правды человека. В текст гения смотрится сама жизнь. А жизнь — это тысячелетиями читаемая книга, страницы которой искушают, влекут, манят и обещают нам раскрытие самой главной идеи — идеи счастья, которого, к сожалению, нет в абсолюте на земле, но все-таки есть то, что мы представляем о нем.

Компьютеры, как известно, способны сочинять романы за 48 часов. Но у “творческой техники” нет главного — сердечного тепла, нравственной памяти, интуиции, они заменены невероятным объемом сухой бесчувственной информации. Компьютер не планирует “счастье”, даже в его эфемерном представлении, и в технических ро-манах нет биения живого пульса. Триумвират — автор, герой, читатель — здесь не взаимодействует на границе реальной жизни и воображения, а без этого книга мертва, хотя сейчас, в начале XXI века, господствует бум нехудожественного творчества (жанра). В то же время метель, шум июльского ливня, шорох листвы, запах травы — может быть, и они являют язык истории?

В письме к Репину в 1899 году Горький писал: “Бог создает соловья, паука и слона, и блоху — и всюду он великий творец, и во всем он художник”. Но миновали эпохи богов, наступило безрадостно-серое время тщеславных писарей, истерически взвизгнула слава имен одиозных, имен неприятных, нежелательных, нашедших наконец-то смысл жизни в низвержении штанов и в геометрической демонстрации расстегивания кнопок на нижнем белье. Не самая ли опасная болезнь сексуальных радикалов — окончательное подтачивание загнившего яблока Адама и Евы, которое они догрызают уже в обезумелом ожидании не любви и не подобия любви, а конца рода человеческого?

Высокие истины, в том числе и любовь, не имеют ни малейшего права позволять себе сатанинской гнусности, хотя в нынешние времена общемировой вседозволенности, лжи, развращенности и коварства сатану изгнать вовсе не легко, ибо он всегда и во всякую минуту прячется за крестом. И своим прикасанием к нему загрязняя, опачкивая и подтачивая символ нерушимого.

Россия — не страна чудес, но где-то там, в запредельной дали от нас, за звездами, они, вероятно, есть, и в той трудно вообразимой нами бесконечности мы можем увидеть грешницу Магдалину, которая своими золотыми волосами обтирает ноги Христа.

НАД ВЕЛИЧАЙШЕЙ литературой России, над всей отечественной культурой теперь лежит кривая тень. Можно ли ее выпрямить, не выпрямив источник этого уродства? Бог иногда медлит правосудием, но оно в конце концов приходит... Если мы будем смотреть на тиранию башенных часов, считая неуклонное движение стрелок гордой поступью государства в землю обетованную, то, живя в наивной надежде, мы никогда не избавимся от несчастий. Государство — это не диктат стрелок, а внутренний механизм, он, механизм, состоит из имущих власть и не имущих власть, которые в спокойном отчаянии покорно разрешают произвольно передвигать стрелки некомпетентным правителям, притворяющимся, что ведут нас поступательно вперед к благоденствию, в рай, а в действительности — планомерно толкают к гигантскому кладбищу, к вымиранию русского народа. И это одно из невиданных чудес России, чего нет ни в одной из стран земного шара: самоубийство народа, то есть безропотно, послушно и добровольно принимаемая собственная гибель, своего будущего, своих детей и внуков. Наш народ утратил (как? каким образом?) две от века ему свойственные крайности: безрассудство самоотверженности и достоинство мудрости.

И все-таки, что бы ни было... есть у нас несравнимые ни с какими другими чудеса. Это мощное наше искусство, в первую очередь — литература. Серьезные романы (а их немного выходит в свет, заслоненный изделиями неизвестных гениев) с персонажами, наделенными чувством достоинства, сопротивления измене и лжи, не показного, а настоящего мужества, чуждые всякого рода уничижительного приспособления в дьявольских чертогах сладкой жизни, которая, как известно, чересчур быстротечна, какой бы сладкой она ни была.

Толстому и Достоевскому удалось проникнуть в лабиринты славянской души. Широко почитаемый на Западе Джойс завещал роль художника-беглеца, преданного только одному Отечеству — миру идей.

С каким бы уважением я ни относился к Джойсу, но, тем не менее, непоколебимо убежден, что в художественной вещи, кроме бесспорного мастерства, главное — умение мыслить, чувствовать, любить, ненавидеть и воображать. Кстати, вряд ли можно выдумать то, чего нет в жизни. Литература — не копия действительности, между тем воображение — реальность. Кто получает удовольствие от очарования вымысла и тот, кто скучает над тусклым текстом приземленного бытового романа,— истинный и преданный читатель, ценитель словесности.

Все мы давно знаем, что главный герой романа — Время. Оно властвует и царствует над всем, и именно оно, приобретя сейчас трагические тона, определяет характеры наших героев и наши сюжеты. Как бы ни казались современные романы печальны, грустны, их мысли, их идеи, их мужество, сопротивление, кровь и следы слез на их страницах не исчезают бесследно вместе с уходом автора из земного мира. Талантливая книга, исполненная художества (искренность и правда),— нетленный документ века, равный истинному историческому исследованию.

Я уверен, что величайшую книгу напишет тот, кто познает человека в преодолении, как познавали его Толстой и Бальзак в свою эпоху. Кто он, гений? Гомо новус? Нет, это будет долготерпеливый реалист, один из восьми современных первоклассных прозаиков, кто составляет бесподобную нашу литературу, исповедующий кантовский категорический императив: “Надо мною звездное небо, а в груди у меня нравственный закон”.

Я ТЕРПЕТЬ не могу фальшивых оптимистов, так же как и ловких приспособленцев ко времени, выдающих себя за оптимистов, готовых бросаться с радостным хохотом и свистом вприсядку от любого обещания власть имущих. Я противник весельчака Панглоса, утверждавшего, что наш лучший мир идет к наилучшему из миров. Это наилучшая чепуха из всех лучших глупостей. Я не скрываю, что отношу себя к племени скептиков, но с некоторым качеством надежды, которая только и держит меня на земле. Эта надежда — неисчезающая вера, что в сплошь грешном, порочном мире есть прекрасное, доброе, милосердное, никем не придуманное в волшебных сказках, или досужей фантазией, или праздным умом, но живущее вблизи нас, совсем рядом, оно бесшумно садится одновременно с вами в вагон электрички и не голосом, а улыбкой просит вас чуть-чуть подвинуться, чтобы вместе молча смотреть в окно.

Литературу нельзя назвать утешителем, даже если она мягко утешает. В этом утешении — горечь, слезы, незавершенная любовь. Если же литература — физиологическое развлечение, сад наслаждений и телесных удовольствий, то ее следует назвать видением слабоумных во сне.

Писатель — историк, писатель — философ, писатель — пророк, предсказывающий либо ощущающий в нашей жизни несчастье, либо согревающий наши души своим умом и талантом беспощадного и вместе с тем человечного художника, отвергающего умопомрачительные, немилосердные формулы игривого интеллекта: явь реальна только тогда, когда она похожа на сновидение. Ведь “Дон-Кихот” Сервантеса — вернее всего, не пародия на рыцарский роман, а пародия на Испанию.

Поэтому слова из Евангелия от Матфея: “Приидите ко Мне, все труждающиеся и обремененные, и Аз упокою Вы” — заставляют реалистов думать, что золотой век, земной рай не наступил на земле, между тем как только слово и дело — энергия движения к благу. Слово литературы — это всегда вызов, сопротивление, борьба, защита “униженных и оскорбленных”.

Ни на минуту не могу представить, чтобы слово в нашем телевидении могло хотя бы краем стоять на позиции, полезной духу народному,— либеральная диктатура пошлости подменила художественную литературу, развратила разукрашенной, как искусственная елка, ложью, страстью к фальшивой красивости рекламы, испускающей бенгальские искры, к пышной безвкусице неисчислимых шоу, напоминающих почему-то наркотическую любовь к автомобилям, как к символам бездомности.

Я верю нашему телевидению лишь в некоторых случаях, когда, например, в “Новостях” передают следующие “замечательные” сообщения: “На Камчатку обрушился ураган. Один человек не найден, двадцать четыре унесло ветром”.

Тогда я умираю от хохота, слушая эту околесицу, и, обессилев, сползаю с кресла на пол. Или: “Перед ним стояли две порожние бутылки пива, третья — пустая”. Или: “Ленин — узурпатор, Маркс — малоизвестный журналист”, “Сталин — преступник, бандит, убийца”. Или: “СССР — концлагерь, тюрьма народов”. Или: “Величайшие поэты современности — Бродский и Ахмадулина”. Или: “У Высоцкого диапазон голоса богаче, чем у Шаляпина”.

Я скромно умалчиваю о фразеологии ведущих, почерпнутой в уборных на глухих полустанках. Порой кажется, что сатанинской волей Яковлева — праотца разрушителей нашей прессы и культуры, а также выпускниками факультета журнали-стики МГУ телевидение мистифицировало шулерскими манерами настоящее и прошлое, наделило себя властью непристойно, цинично оглуплять народ и бранить, осквернять все светлое, человеческое. Ведущие же бывают настолько “умными болванами”, что с ужасом в выпученных глазах могут доказывать, что и снег выпадает в Москве не белый, а красно-коричневый. Как в чудовищном кошмаре, можно представить извращенных авторов этих текстов.

На одной из встреч с бойко начинающими литераторами я не уронил большого удивления, услышав, что они (“властители дум”) отошли от своих отцов, от их политических и эстетических позиций, якобы познав собственными методами реальный мир. Они убеждали меня, что этому в искусстве никак не мешает молодой возраст; наоборот — только незагрязненный опыт способен найти свою правду, свой стиль, язык, свою мораль, решить все вопросы взаимоотношений мужчины и женщины, наконец, нравственной народной жизни, которую в юной поре видят непредвзято зорче старшего поколения. Что это? Самовлюбленная гордыня? Самообожание украшенных перьями папуасов? Тупость рядом с опьяняющим восторгом от яковлевско-ельцинской свободы и гласности, позволяющей всё и вся?

СВОБОДА, демократия, гласность... Понятие свободы преобразовалось во вседозволенность без границ, без христианской морали, без этических законов. Демократия сохранилась в сияющей мечте, но в действительности стала экстравагантной диктатурой кучки нечестивцев и разжиревших торгашей возле государственного богатства. Я же занимаю контрпозицию к той яковлевской телевизионно-газетной гласно-сти, которая сознательно создана для борьбы с естественной народной гласностью. Ничто не нанесло такого урона всему русскому, культуре России, ее экономике, ничто так не развратило молодежь ложью, клеветой, непристойностью, как эта ядовитая яковлевская “свобода слова” и этот так называемый горбачевский плюрализм, убивающий истину.

Пока еще нет такой современной литературы, которая выразила бы образ того, что мы есть, — выразила бы народ русский. Иные видят сначала роман, потом — жизнь, другие же — сначала жизнь, потом роман. Литературу и критику в действительности нельзя оторвать от самой жизни, как следствие от причины, в противном случае суждения о вещах — искаженная, уродливая гримаса. Каждый ценящий слово реалист силой таланта, мировоззрением, искренностью, собственным стилем, особенностью языка, верный нравственности традиции, пишет портрет своей страны и составляет правду о своем народе, правду о самом себе. “Война и мир” — не о Толстом ли это правда? “Тарас Бульба” — не правда ли это о Гоголе? “Тихий Дон” — не правда ли это о Шолохове?

Серьезным молодым писателям сверх меры трудно пробиться сквозь скопище литературных жучков, высокомерно пишущих модную прозу, похожую на зелено-льдистый галстук. Многие из юных литераторов не очень твердо знают, что буржуазный Запад “переварил” модернизм, забавляясь его игрушками, шарлатански гремевшими на вернисажах, вежливо указал путь на рынок массовой культуры под вывеской авангардизма, затем — уже постмодернизма с давно наскучившими изделиями эстетствующих одиночек.

Несокрушимой громадой остался в мировой культуре монумент реализма, который тщетно пытались взрывать множество раз и на Западе, и на Востоке.

Советская литература была рождена революцией, Отечественной войной, проблемами послевоенной деревни, городской интеллигенцией, невиданными трудностями восстановительного быта — и возникло нечто новое, свежее в культуре, появились молодые дерзкие таланты, объединившись со старыми мастерами, и совершилось огромного значения событие в мировом искусстве. Этот наивысший пик художества в Советском Союзе блистал над европейско-американской литературой до конца 80-х годов. Потом, в правление Ельцина, началась травля самой талантливой литературы, медленно-жестокое удушение ее. И возник страшный хаос: никто ничему и никто никому. И подсолнухи, и лотосы, всегда обращенные к солнцу, как к надежде, повернулись в обратную сторону, затененную преисподним угаром.

Мы сохраним и продолжим русскую культуру только тогда, когда будем следовать отечественной традиции и развивать ее. Традиции — это передача закономерности нравственного вкуса и не подверженная измене позиция морали во всех условиях неустроенной жизни.

Читают все люди, уметь читать обязана критика. Но она не всегда умеет это. Современная пресса чаще всего — это спичи или просаленная брань разной степени, в зависимости от направления бедного сочинителя. Поэтому тут хотелось бы вспомнить фразу не очень вежливого с критикой Марка Твена: “Что пишут болваны, пусть сами болваны и читают”. Трудно спорить с американским классиком, тем более что критика — тоже портрет хулителя, детали его автобиографии и следствие воспитания факультетом журналистики. Кто имеет право на духовное завершение? Критика, имущая клановую власть? Телецентры, затопленные пошлостью, прививающие народу хихиканье блатных остряков и вкусовые пристрастия извращенцев?

В соответствии со временем критика стала циничной рекламой плохой литературы, что означает — порча духовного здоровья читателя. Духовное здоровье и литература, разумеется, не одно и то же, но они необходимы друг другу, как необходима дереву земля.

В критике исчезли простота, чувство, свежая мысль, логика, появилось самое неточное измерение художества, и давно забыто, что содержание заключается в форму и в движении характеров вырастает идея, а не наоборот.

“Горы критиков критик”, не так ли? (Толстой).

Стиль и язык делают писателя, коли есть у него мысль и идея. Четкость и ясность в литературе — не голая веха, не обнаженность мысли, не щекотливое “ню” сюжета, а блеск таланта. Трудолюбие и долготерпение — рабочие лошади гения.

К черту путаника Фрейда с его теорией сублимации инстинктов! К черту кокетливого профессора Адорно из “франкфуртской школы”, где возникла кричащая формула: “Литература без характеров”! К черту другого оригинала — Сартра, превращающего сексуальное зло в какую-то мистическую революционность и призывающего давать ответы на экзистенциальную тоску! (Одиночество в искусстве не уничтожается сочувствием).

Нам нужны духовное здоровье и здоровая культура.

Как это ни прискорбно, купюролюбивая часть журналистов, занявших высоты прессы и телевидения,— блудные сыны, хорошо заучившие старый постулат “пятой колонны”: сильный организм государства можно победить без оружия — разъела душу народа, как ржавчиной, обманным и лживым словом.

Мы знаем всю незначительность экс-политиков, не говоря уж о тех, многих, кто сейчас на слуху, ежесекундно надуваемых изолгавшимся экраном. Свежему, чистому человеку, из политически упорядоченного и эстетически ясного прошлого заброшенному в нынешние годы, может показаться безумием мир, где царят безнаказанные наместники дьявола, правящие оглупевшими, доверчивой наивности простаками, настолько послушными, что сами за бутылку водки готовы обеими руками стягивать веревку на своей шее, ожидая ослепительно-бриллиантовое будущее, обещанное очередными политическими шарлатанами. Вот одна из горьких и злых современных частушек:

Народа уже нет,

А есть электорат,

К кому ни подключи,

Тому дурак и рад.

От этих частушек навертываются слезы на глаза. Неужели мы дожили до рокового равнодушия родного народа?

КОГДА по телевизору не так уж давно мы видели в Кремлевском дворце среди драгоценнейшей отделки роскошного кабинета скользящую, механически заученную улыбку Бориса Николаевича, выражающую то ли лакейское подобострастие, то ли жалкое желание понравиться всем своей чарующей добротой богатого дядюшки, то ли справедливого правителя, вдруг напускающего на обширный человеколюбивый царственный лик угрожающую суровость, тогда, в эти минуты, возникала у зрителя пронзительная неловкость: зачем вы, царь-батюшка, так насилуете и мучаете себя? Возможно, вам забавно играть и блистать перед народом и глазами, и подвижными губами, и замечательной, фантастически нерушимой прической? Но как-то нехорошо, что в вашем облике не было ни достоинства, ни величия человека, наделенного огромной властью, ни спокойствия мудрого управителя. Надо полагать, вы совсем не уверены в себе, поэтому изображаете перед телекамерами или вас наставляли изображать добренького отца народа и вместе с тем строгого слугу его, хотя в действительности ни тем, ни другим вы не являлись.

Оглянитесь (если вы на это решитесь) в минуту трезвую и с полным осознанием самого себя и своих лет — и в одиночестве спросите самого себя, собственную совесть: что сделали вы для людей, жизнь и благополучие которых зависели от вашей воли? Кроме того, от вашего настроения, которое, к сожалению, внушали вам всяческие политические субъекты, иногда полупреступные, наделенные вашим личным доверием, я бы сказал — особым доверием. Ваучер превратился в бесстыдный анекдот. Однако крупнейшие предприятия, заводы, фабрики, нефтепромыслы, магазины были скуплены персонами “инкогнито”, “новыми русскими”, друзьями и сподвижниками Ельцина, Гайдара и Чубайса, сомнительными во всех смыслах иностранцами. Народ, поверивший в золотоносность ваучера, был ограблен, унижен, обратился в нищего. Какая тут может идти речь о “среднем, понимаешь, зажиточном слое” населения, имеющем акции? Не превратили ли вы, господин президент, великую страну в голодную полуколонию, из которой, смеясь над вами, выкачивают дешевое сырье и унижают открыто и за спиной совсем уж слабосильное государство, продавая нам попорченные продукты и лекарства на сотни миллиардов в год?

Границу импорта (30 процентов) мы бездумно перешли, и совершенно реально это давно грозит безопасности страны. Более того — невозможно разумно объяснить, по каким причинам вы стали сплеча реформировать и разоружать нашу армию, продавать лучшее оружие чуже-странцам, оставляя себе старую технику, годность которой по срокам уже вышла или выходит из современного военного арсенала? По всей вероятности, вы сверхсамонадеянно уверены, что весь подлунный мир, все человечество безоглядно влюблены лично в вас и в Россию, что у русских нет врагов, что навсегда исчезла ненависть, восторжествовала всемирная любовь, и вы надеетесь, что Америка защитит вас от возможных малых и больших войн, от разных напастей и конфликтов?

Улыбчивый американский оптимизм покрыт толстым наростом сытомещанского самодовольства, американское общество строилось с единственной целью производить и потреблять в максимальных количествах. Однако в целом по стране — 5,6 млн. недоедающих детей. Некоторое время назад в Нью-Йорке каждый четвертый ребенок засыпал голодным. Доктрина Соединенных Штатов — глобализация, подчинение мира с его ресурсами и богатством. Они бесконечно воюют, они мечтают о царстве “золотого миллиарда”, чем-то отдаленно напоминающем Римскую империю, но, хорошо вооруженные, они проигрывают в главном — у них нет солдат Юлия Цезаря, мужественных, закаленных, психически здоровых. Иногда мне кажется, что “средний американец”— солдат, свободный от морали и ответственности, ведет себя на войне, как подросток, не нашедший места в жизни. Вместе с тем он легко и уныло погружается в нечто похожее на военный стресс и порой готов вступить в “Клуб самоубийц”, когда-то организованный в Англии.

Думали ли вы, господин экс-президент, какое место будет отведено России на политической карте, коли одержит верх доктрина глобализации? Скорее всего — такого места на карте не найдется. Слабых и бессильных не жалуют.

Не только мне известны ваши пороки, страсти, властолюбие, эгоизм, самонадеянность, злопамятство, жестокость 1993 года, когда вы до плеч запятнали себя кровью, и, конечно, слабость к расслабляющим напиткам, вероятно, помогавшим вам уходить от реальной жизни, от восприятия самого себя, произносящего нелепые, далеко не мудрые фразы за границей, смысл которых вызывал стыд, досаду и недоумение. Вы позволяли себе широкие объятия и фамильярность, еле держась на ногах, рвались танцевать твист, вы не постеснялись помочиться на шасси самолета, позорно-пьяно дирижировать немецким оркестром вслед уходящим советским частям из Германии, унижая этим нашу армию и Россию, вы едва не обрекли русский народ платить царские долги Англии и Франции, вы отменили (запретили) все прославленные ордена России, все заслуженные кровью награды, полученные воинами в Великую Отечественную войну, вы позволили себе опозорить память павших, унизили понятия мужества, героизма, подвига.

ЗА СВОЕ правление вы разбросали русскому народу столько несуразных положений и постановлений, столько лживых фраз, столько обещаний, пахнущих спиртовыми градусами, что на “блошиных рынках” спекулянты неистово и злобно кричали, что они всегда будут голосовать за Ельцина, потому что он “не лысый и не усатый”, у него красивая прическа и он мужик хоть куда, “заумностей, как другие, не болтает...” Шахтеры и женщины-пенсионерки, доверчивые учителя и врачи — голубиные и наивные сердца — возвели вас на престол в 1996 году. Стоит ли напоминать ваши лозунги? Как убедительно вы лгали с серьезным лицом! О стабильности цен, о героическом ползании на рельсах, защищая трудящихся, об улучшении положения инвалидов, ветеранов-фронтовиков, о решении проблемы с задержкой зарплаты шахтерам, учителям, врачам, работникам науки, оборонной промышленности... Но как только вы взгромоздились на престол, все это рассеялось, как пыль, образуя неприличное ничто.

Пожалуй, вы не смогли бы во всеуслышание объяснить логично и ясно, а не рваными, обрывочными, разбросанными фразами, как обычно делаете, объяснить вразумительно, в силу каких причин вдруг наступили для России срок и обязанность платить царские долги Англии и Франции. Быть может, в самом деле вы играете роль классического богатого дядюшки в клетчатом жилете? Но чьим богатством вы хотите распоряжаться? Своим или богатством страны? Вы защитник народа или недруг его? Не сомневаюсь, что в первую очередь вы без запинки назовете себя другом Гельмута и другом Билла. Неужели вы серьезно думаете, что подобная дружба искренна и что она умиляет Россию? Она разоряет и позорит ее, как поражение в Чечне. Здесь, кстати, известны имена виновных, но, увы, никто не держит ответа, так же как нет ответа за трагически пролитую кровь в 1993 году.

А как вы думаете: кровь людская — малиновый сироп?..

Со второй половины XVIII века характерная черта политики — авантюризм. Наполеон, к примеру, первоклассный авантюрист, гений случая и продолжительной удачи. Вы, простите, не гений, Борис Николаевич. Вы — человек случая, и только случая, не сформировавшего “везения” на дело добра, или, если хотите, благодеяния для народа. Среди земных возможностей нет ничего выше делания добра. И чем больше отдано доверия политику, тем тяжелее ложится на него ответственность за судьбу страны и людей. Пережили ли вы это высокое чувство? Неужели вы и все власти предержащие, кто с вами был на олимпе, безмерно счастливы?

Я помню ваше любимое слово “понимаешь” и вашу фразу президентского удивления: “Я, понимаешь, пришел в Думу, а она, понимаешь, ко мне спиной...” Что ж, вы ушли со своего поста без отвратительного политического скандала. И все-таки я прочно не убежден, поняли ли вы, что народ, униженный, обнищавший, опозоренный вашим правлением, повернулся к вам даже не спиной, а тем местом, где спина теряет свое благородное название.

Думаю, что ни умом, ни душой вы не поняли и не осознали, что разрушили великую страну, поэтому совесть ваша спокойна, сон безмятежен, как у младенца. Вам снится Петр I, гладящий вас по голове, и вы просыпаетесь в умилении и, расплываясь радостной улыбкой, торопитесь на телевидение, чтобы вас увидел и помнил “осчастливленный” народ.

Чем выше политик, тем осторожнее он должен поддаваться вспышке гнева и использовать силу своей власти против народа. Сознавал ли Ельцин, что былое осталось настоящим днем юной весны, в которой жил народ до 90-х годов нынешней поры? Но тетива лука не может быть все время в состоянии натянутой струны среди сумрака осени, так как создает предгрозовое напряжение, тревожное ожидание в душах.

Ельцинский принцип был таков: “Я!.. Все остальное неправильно”. И второе его положение: “С коммунизмом покончено”. Надо полагать, эти авантюрные мысли внушил Борису Николаевичу верный друг его по перестройке Александр Яковлев — ортодокс измены.

ПОЛНОСТЬЮ ли закончились “времена Ельцина” вместе с уходом со сцены притихшего экс-президента? Нельзя со всей решительностью этого сказать, ибо Владимир Путин, новый президент, так понравившийся сначала народу, пока еще в полновесную не проявил твердую волю, которая выправила бы курс Российского корабля, направленного прежней властью в вечные льды, где он должен был заледенеть и исчезнуть в мертвом пространстве. А между тем люди России, обнищавшие, обескураженные движением общества в тумане, обремененные тысячами проблем, окутанные сетью бед и невзгод,— весь народ жаждет иметь умного, сильного, волевого вождя, который бы не правил, но управлял государством и, сбросив с “политики” и “демократии” нарядные одежды болтливого либерализма, позволил всем и каждому в отдельности создавать истинное народовластие, а не подобия западных парламентов, то есть дал народу право вершить судьбу огромнейшей страны, низведенной подрывными реформами к позорной зависимости от наших недругов. Да, чтобы льды не раздавили государство, необходимы мощная власть, мудрость и справедливость, соединенные с чаяниями и ожиданиями народа.

Я замечаю, что растет в народе недоверие к Государственной думе, к правительству и все острее и чаще возникают разговоры о том, как выжить бедному человеку, которому не хватило не разума, а ловкости разбогатеть в рыночной системе.

Богатые и бедные. Пресыщенные и безработные. Не полностью обученные и не очень сытые солдаты, уже не вооруженные той первоклассной техникой, которую успешно распродают. И неужели произойдет полная распродажа земли, данной человеку Богом? Неужели соответствующая естественным потребностям зарплата не станет для миллионов нормой бытия? Неужели окончательно утвердятся в жизни нормальных людей порнография, пошлость, миазмы низкой антикультуры, хитроумно подменяющей величайшую в мире русскую культуру?

Господи, помоги России!

Юрий БОНДАРЕВ