«Доносчику – первый кнут!» – всем в России известна эта поговорка. Но не все знают её действительное значение. И не все знают, что это была первоначально не поговорка, а юридическая формула. Конечно, нравы наших предков были грубы, как и нравы их современников в других странах, в том числе и в странах Европы. Тогда мало придавали цены тому, что признавали более просвещённые, хотя и жившие гораздо раньше древние римляне и что признаем мы как единственное средство установления юридической истины: и свидетеля и обвиняемого можно изобличить, если они лгут, путём умело построенного словесного допроса, различных свидетельств и вещественных доказательств в ходе цивилизованного предварительного следствия или судебного процесса.

Конечно, наши предки тоже использовали вещественные доказательства и другие свидетельства, но главный метод установления истины у них и у германцев заключался в применении пытки, в том числе и бичевания кнутом. Если человек выдерживал установленные законом (!) мучения, значит, считали судьи, ему помог бог их выдержать. Ибо наблюдательные люди средневековья отмечали, что иногда здоровенный мужик не мог вытерпеть самых лёгких мук, в то время как слабак стоял на своём после серии пыток разных степеней тяжести.

«Ага, – думали предки, – значит, слабому бог помогал выдержать муки и таким образом доказать свою невиновность!» Поэтому пытки в ходе судебно-следственного разбирательства рассматривались не как наказание, а как способ установления истины! Недаром слово «пытки» того же корня, что и «выпытывать», «пытливый», то есть цель этого варварства заключалась в удовлетворении «любопытства» (опять корень «пыт»!) судей!.. А в украинском языке слово «питати» (произносится «пытаты») означает всего навсего «спрашивать», а «спитати» («спытаты») – спросить.

Сейчас пыточным способом получения сведений негласно пользуются на «цивилизованном» Западе, особенно в Америке, но не на суде, а в полиции и ФБР при «дознании». И конечно же зверские и пытки, и просто мучения ради издевательства применяют американские богобоязненные инквизиторы на базе в Гуантанамо в отношении незаконно вывезенных из Афганистана талибов. Незаконно – потому, что янки не признают их военнопленными, а объявляют «преступниками». А раз они якобы не военнопленные, а преступники, то по международным законам их положено судить не за границей, а в той стране, где они совершили преступление. И по её законам, а не по законам другой страны, то есть в данном случае США.

Правда, американцы в данном случае сделали уловку: вывезя талибов в Гуантанамо, они как бы не доставили их на территорию США, а на Кубу. Но мы знаем, что в Гуантанамо янки чувствуют себя, как дома, у них там военная база по старинному договору с прежними, марионеточными кубинскими режимами, и революционная Куба не может распростанять туда ни своей власти, ни законов, по каким бы, в частности, талибов могли судить. Но и в третью страну, в данном случае на Кубу, американцы, согласно международным законам, не имели право вывозить талибов, считая их при этом не военнопленными, а преступниками.

Зачем же американским властям понадобилось вывозить пленных талибов именно в Гуантанамо? Дело в том, что, если бы их доставили на собственно территорию США, американцы вынуждены были бы их судить, предоставив им все юридические права, которые даются обвиняемым в США, включая и право на суд присяжных. А в Гуантанамо, то есть «не в США», американцы будут их судить военным, ускоренным судом, судьи будут военные, и, хотя туда будет, как обещают, допущена пресса, талибов ждёт попросту расправа.

Но чем отличалась на Руси средневековая пыточная юриспруденция от западноевропейской? Вот тут мы и вернёмся к формуле «Доносчику – первый кнут!» Если на Западе, например, в Испании сосед доносил на человека, что тот занимается колдовством, то «святая» инквизиция пытками добивалась от обвиняемого признания в колдовстве и отправляла его на костёр. А если тот не признавался, его всё равно отправляли на костёр за нежелание освободиться от дьявола. Имущество казнённого конфисковывалось в пользу «святой» церкви, которая половину конфискованного отдавала доносчику. Поэтому доносить было доходно и безопасно.

На Московской Руси дело обстояло совсем иначе. Было установлено «равенство сторон»: если обвиняемый упорно настаивал на том, что доносчик его оклеветал, то суд, прежде чем пытать обвиняемого, в первую очередь, приказывал сперва пытать доносчика путём нанесения ему установленного числа ударов кнутом. Если тот, несмотря на истязание, попрежнему стоял на своём, принимались бичевать обвиняемого. А если же доносчик сдавался и признавался, что оговорил человека, его наказывали уже по суду за оговор, а обвиняемого оправдывали. Вот откуда выражение «Доносчику – первый кнут!» То есть, если у суда возникали сомнения в достоверности доноса, первым били кнутом не подозреваемого, а самого доносчика. Это была по-своему справедливая юридическая норма, которая отваживала клеветников или неуверенных в своей аргументации доносчиков от подачи доносов властям.

Во времена сталинского большого террора 1937-39 годов, генпрокурор СССР Вышинский пользовался даже не этой варварской старорусской методикой установления истины, а более жуткой западной, инквизиторской. Возможно, здесь сыграло свою роль его польское, католическое происхождение, что видно даже по его отчеству – Андрей (видимо, Анджей) Януарьевич. А инквизиция в прежние времиена пустила глубокие корни в Польше. Но скорее всего дело не в происхождении генерального инквизитора СССР, а в близости поставленных задач перед той и другой «юридическими» системами: максимальное искоренение инакомыслящих, неблагонадёжных и подозрительных, даже если при этом случайно пострадают и невиновные. Недаром один папа римский сказал воинам-католикам, отправившимся уничтожать еретиков: убивайте всех, правых и виноватых – бог на том свете узнает своих (то есть невиновных! – К.К.)».

И в Соединённых Штатах Америки в целом ряде фактически ВНЕСУДЕБНЫХ разбирательств доказывать свою невиновность должен человек, на которого указал доносчик, а сам доносчик, в отличие от свидетеля на обычном суде, не только не несёт никакой ответственности за клеветнический донос, но и пользуется полной анонимностью перед тем лицом, на кого он донёс. То есть получатели доноса знают его автора, но человеку, вызванному для объяснений и доказательства своей невиновности по данному доносу, имя доносителя так никогда и не раскрывают, даже если устанавливают, что доноситель – клеветник. И клеветника не наказывают. Сегодня – клеветник, а завтра может пригодиться, подав на ещё кого-то уже достоверный донос. В США доносчика берегут, холят, скрывают и РАСТЯТ, начиная с «младых ногтей», то есть с самых младших классов, а, вернее, с детского сада, который здесь называется почти по-немецки «kindergarden» (по-немецки «Kindergarten»), поскольку детские сады были впервые созданы немецкими социалистическими профсоюзами в конце XIX века в Германии.

В царской России и в СССР тоже были доносчики. Демократы особенно напирают на то, что их было много при Советской власти. Муссируют имя Павлика Морозова. Но у нас во все времена доносчик всегда понимал, что он подлец, чем бы он ни мотивировал свою деятельность – желанием напакостить более удачливому человеку, сопернику в любви, отомстить обидчику, личному врагу, донести из боязни быть покаранным за недонесение и даже за то, что не донёс первым! У нас доносчик доносил, как правило, в тайне и всеми силами старался, чтобы эту тайну не раскрыли.

В Америке доносят по-всякому – и тайно, и открыто, нисколько не стесняясь, а наоборот гордясь своим поступком, считая, что поступили на благо обществу! Тайно доносчик здесь доносит только про одной причине: из боязни мести. Позорное звание доносчика его не волнует. Да и не позорно здесь быть доносчиком, а почётно! Здесь все, и я в том числе, живут за плотно задвинутыми шторами зимой и летом. Если сосед подсмотрит (да ещё в бинокль!), что вы в жару были полураздеты у себя в доме, на вас донесут, что вы ходили голым перед детьми. И вас арестуют и обвинят в развращении несовершеннолетних.

А если заметят, что вы шлёпнули ладонью по попке набедокурившего сына, вас по доносу арестуют за избиение ребёнка. И в обоих случаях лишат вас родительских прав. Детей отдадут в детдом, откуда их заберут какие-нибудь американские супруги-усыновители, а вы будете лишены возможности видеть своих детей. За попытку к ним приблизиться ближе, чем на 200 метров, вас арестуют и опять посадят в тюрьму. Как уже известно из печати, в таких случаях новые, «нормальные», то есть американские родители запрещают русским детям говорить друг с другом по-русски, наказывают за русское «варварское» поведение, запирая их под замок. Были случаи истязаний и доведения до смерти русских детей, и только в двух или трёх случаях такие приёмные «родители» были осуждены.

Одна супружесская пара из Дании, туристы, приехали пару лет тому назад в Америку. По своей недостаточно цивилизованной датской привычке они зашли в продуктовый магазин, оставив рядом на газоне коляску с ребёнком. В Дании они привыкли к тому, что там, как когда-то было в СССР, ребёнка можно оставить рядом на улице: сам он никуда из коляски не убежит, а никто из людей, даже злоумышленник ребёнка никогда не тронет. В Америке это не так. Они подвергли ребёнка опасности быть похищенным и даже убитым. Но они же не знали, что приехали в такую страшную страну. Не успели они выйти из магазина, как по звонку доносчиков из числа активных американских граждан, которые не стали спрашивать, чей это ребёнок, а позвонили в полицию, супруги из Дании были арестованы: им надели наручники и отправили в тюрьму. Ребёнка (представляете, какая психическая травма для малыша!) у них отобрали и отдали в какую-то американскую семейку до решения суда.

И суд точно лишил бы их малютки, если бы не бурные протесты в Дании, где понятия не имели о таких драконовских законах в «оплоте демократии». Получив внушение судьи и, если не ошибаюсь, будучи солидно оштрафованными, супруги получили своё дитятко назад, сели на самолёт и бежали из этой жуткой страны, где законы издают ужасные тролли, отбирающие маленьких детей даже у родителей-иностранцев!

Но вернёмся к малолетним доносчикам. Если Павлик Морозов «плох», то в США каждый ребёнок за редким исключением – американский «Павлик Морозов» (на самом деле, как я считаю, Павлик Морозов был героем, а негодяем – его дед, убивший и его, и младшего братишку как нежелательного свидетеля). Здесь в школах и «киндергарденах» детей учат доносить на родителей, не доверять им, поскольку якобы у родителей есть страшные склонности развращать и насиловать собственных детей!

В Америке такое бывает, здесь немало ненормальных людей, что обусловлено бездуховностью их крайне индивидуалистического общества. Здесь иногда родители совершают совращение собственных детей и даже насилие над ними. Буквально только что закончился процесс над одной религиозной мамашей, которая утопила в ванне одного за другим своих пятерых малолетних детей в возрасте от полугода до семи лет... Утверждают, она была в состоянии депрессии. Тем не менее её ожидал суровый приговор: в лучшем случае пожизненное заключение, в худшем – казнь. Её приговорили к пожизненному заключению с возможностью быть освобождённой за хорошее поведение через сорок лет. Её адвокат считает её невменяемой и намерен обжаловать решение суда). В Техасе и в ряде других штатов казнят умственно отсталых и даже шизофреников, если те «способны различать добро и зло» (!), а также несовершеннолетних подростков.

Но тем не менее насилие родителей над детьми носит здесь единичный характер. Поэтому закон «ограждает» детей от родителей не с целью защиты первых, а для создания отчуждения между ними. Империализм понимает, что миллионы и даже всего тысячи людей опасны для него, если действуют сообща. А если они будут разобщены, противопоставлены друг другу, проникнуты взаимной подозрительностью и враждой, они не будут опасны для власти капитала: ей ничего не будет стоить любого из них заковать в кандалы и засадить в тюрьму или уничтожить при полном равнодушии и даже одобрении остальных. Поэтому отчуждение между людьми капиталисты начинают создавать на уровне семьи, раскалывая её на сосуществующих индивидуумов, «атомы» общества. А потом уже раскалывают рабочий класс, разъединяют отдельных работников, женщин и мужчин, белых и цветных, иммигрантов и местных, консерваторов и прогрессивных граждан, христиан и мусульман, иудаистов и всех остальных.

Такую же вражду они своими законами и моралью сеют между супругами. Жена может посадить своего мужа в тюрьму за «изнасилование» её, если она позвонит в полицию и заявит вломившимся «копам», что муж не прервал немедленно по её требованию акт их интимной связи, несмотря на её решительное «Stop it!» («Прекрати это!»). В отсталой и непросвещённой царской России юридическое понятие «изнасилование» не распространялось на жену, а также на проститутку при занятии ею своей профессией (об этом есть в дореволюционной Энциклопедии «Гранат», буква «И»). А вот в «свободной» Америке баба может запросто посадить мужика: поди докажи, говорила ли она ему без свидетелей это «Stop it!» или «No!» («Нет!») и слышал ли он это в состоянии сексуального возбуждения и, следовательно, почти полного отключения от реальности!

Здесь можно не только развестись (divorce), но официально разойтись (separate) на время. Жена может заявить суду, что «боится» мужа, и суд запретит ему приближаться к ней ближе, чем на 200 метров, иначе он будет сразу же арестован. Таким образом, муж не может подойти мирно к жене и попросить помириться. Для этого есть телефон!.. Стоп! Э, нет! Жена может потребовать, чтобы ей он не звонил. И тогда его посадят за недозволенные звонки. То же самое касается и не мужа, а просто влюблённого, названивающего любимой женщине!.. Поэтому мужчина в США ещё более забит и закабалён, чем был в СССР, где неофициально все права были на стороне жены. Отсюда и развитый здесь гомосексуализм как уход от общения с опасными цирцеями современной Америки.

Но я опять отклонился от детского доносительства. Маленькие американцы усвоили, что можно не просто донести о том, что есть или было, но и оклеветать того, с кем хотелось бы свести счёты. В СССР мальчик, пришедший из школы с «фонарём» под глазом, даже под угрозой порки никогда не признавался, кто его ударил. Обычно виноваты были «угол» или «край парты», о которые тот нечаянно ударился. Отомстить надо было. Но собственными кулаками. А здесь с обидчиком расправляются с помощью тех, кому приходишь с доносом. Зачастую – клеветническим.

Здесь русских школьников стараются преследовать и терроризировать. Не только ученики, но и учителя и дирекция школ. Нас ненавидят здесь органически. Причём пары ненависти до сих пор подогревают идиотские голливудские боевики, где против храбрых и благородных костоломов из ФБР и ЦРУ действуют звероподобные или неандерталовидные свирепые русские – офицеры КГБ и мафиозные наркоторговцы. Об этом я давно уже писал в «Советской России».

Я в конце концов после хождений по мукам, то есть по разным американским школам, государственным и частным, забрал своих двоих детей, девочку и мальчика, домой, и они учатся в заочных школах, куда они систематически отправляют свои контрольные и экзаменационные работы. Ещё когда мой сын учился в пятом классе, один американский мальчишка толкнул его в туалете. Сын толкнул его как следует в ответ. Поняв, что русский мальчик сильнее и решительнее, маленький янки побежал к учительнице и нажаловался, соврав, что он русского мальчика не трогал, а тот его, мол, ударил. Тут, конечно, вызывают к директору меня и жену и, став целиком на сторону «своего», безаппеляционно утверждают, что наш сын драчун.

И такое было много раз. После пятого класса детей в Америке переводят не просто в шестой класс, а из начальной (elementary) школы в шестой класс совсем другой, средней или подростковой (junior) школы. Потом, после окончания последнего, восьмого класса подростковой школы» учащегося переводят в третью «высшую»(high), то есть старшую школу. Такое разделение на разные школы делается для того, чтобы старшие по возрасту ученики не... насиловали младших!..

Тем не менее, преступления и убийства в американских школах, как вам, товарищи читатели, известно из прессы, в американских школах совершаются, причём с применением боевого огнестрельного оружия. Когда мой сын был переведён в подростковую школу в шестой класс, мы были рады: школа нам понравилась видом и спортивной площадкой, а также ребятами, с которыми сын оказался в одном классе. Но стоило ему через неделю появиться на большой переменке в огромном асфальтированном дворе, где расхаживал гигантский толстый негр-«гард», то есть охранник, отличавшийся от полисмена только отсутствием пистолета у пояса, как мой сын увидал, что несколько здоровенных балбесов из восьмого класса схватили какого-то мальчика из шестого класса за руки и за ноги и, держа его на весу, стали бить его кулаками по животу.

Среди бьющих были и чёрные идиоты, и белые. Они просто развлекались, повторяя то, что вечером видели в голливудском боевике. Мой сын подбежал и закричал: «Стойте! Что вы делаете?» Тогда эти садисты бросили на асфальт свою жертву и схватили моего сына таким же образом, то есть за руки и за ноги, и стали колотить его кулаками по животу. «Гард» конечно же «ничего не видел». Учительница позвонила домой моей жене и попросила забрать сына домой, «так как он чего-то приболел: лежит лицом вниз на парте и не поднимается». Естественно, она знала, что ребёнку надавали по животу, могли убить. Судиться здесь бесполезно. Закон судиться не запрещает, но при попытке добиться справедливости вы встречаете прочную стену объединившихся врагов, которые к тому же идут на подлейшие провокации. С тех пор мальчик стал учиться дома.

Ещё хуже была история с моею дочерью годом раньше в подростковой школе. И эта история как раз касается нашей главной темы: отсутствие презумпции невиновности у человека, на которого поступил аномимный для него одного донос: он должен оправдываться от наветов анонима, об имени которого ему остаётся гадать. К нашей девочке в её школе относились ещё более гадко, чем к сыну, так как, хотя она и обладает твёрдым характером, в ответ никому в морду не давала.

Американские девки били её ногами, обутыми в тяжёлые кроссовки, по голеням при спуске по школьной лестнице всем классом, подоночные представители сильного пола ставили перед ней на стол в столовой кучу пустых жестяных банок из под кока-колы и даже ударяли ей ими пониже спины, а учитель зимой, когда мела лёгкая метель, сорвал с неё, с девочки, вязаную шапочку на пороге при входе в школу! Она даже не посмела обернуться и забрать шапочку, так как была уверена, что это сделал хулиган-школьник, с которым опасно спорить.

Я стоял неподалёку. Поэтому я подошёл, вырвал у учителя из руки её шапочку и пошёл к директрисе. Ту уже предупредили о том, что я к ней иду, и она наотрез отказалась меня принять, сославшись на «занятость». Я тогда сел в приёмной на лавку и сказал, что я буду ждать, когда мадам освободится. Мне сказали, что она освободится через несколько часов. А я ответил, что буду ждать несколько часов. Учитель, обидевший мою дочь, подсел ко мне и стал уговаривать не жаловаться на него. Но я отказался с ним разговаривать.

Ко мне вплотную подошло несколько здоровенных школьных «гардов», ожидавших, что я вспылю и повышу голос: тогда меня по их «демократическим» правилам можно было бы схватить «под микитки» и даже «за зебры» и вышвырнуть вон с крыльца на улицу. Или сдать в полицию. Но я не сделал им такого удовольствия и вёл себя сдержанно. Наконец директриса-итальянка, говорившая с чудовищным непонятным акцентом, вышла и стала по американскому обычаю говорить, не останавливаясь и не давая сказать мне ни слова. Я всё же сказал всё, что хотел, потому что сам из Ростова, но толку от этого не было. А за день до окончания занятий в школе и ухода на летние каникулы случилось следующее.

Я стоял на улице и поджидал выхода дочери из школы (ходить даже днём по улице здесь детям без родителей опасно). Классы стали выходить на улицу. И тут меня позвал учитель математики и предложил быстро следовать за ним на второй этаж (родителей в школу просто так не впускают, чтобы они там не изнасиловали чужого ребёнка!). В каком-то кабинете я увидел свою дочь. Она сидела на стуле, а директриса прижимала к её брови медицинскую салфетку. Вокруг стояли учителя и «гарды». Мне почудилось, что они готовы в меня вцепиться, если я начну возмущаться. Директриса приоткрыла салфетку, и я увидел, что бровь дочери рассечена продольно от начала и, как я потом узнал, до конца. Кровь уже только едва сочилась. Девочка не плакала, имея стойкий характер, но была бледна. У меня спросили, хочу ли я вызвать скорую помощь. Я ответил на этот глупый вопрос, что конечно же хочу, и нас увезли в госпиталь.

Там оказался халтурный хирург-сириец, который, как потом оказалось, наложил швы только на рассечённую под волосами кожу, а на рассечённую под ней мышцу швов не наложил! Не помогло и то, что я ему в тот же день, как обещал, подарил 500 долларов. В результате потом бровь выглядела противоестественно и был заметен шрам. Только опытный пластический хирург, которому мы заплатили три тысячи долларов, в ходе повторной операции соединил мышцу и наложил на разрез косметические швы, так что теперь всё в порядке, ничего не видно, не хватает только нескольких волосинок вверху брови.

Самое интересное было то, что никто «не опознал» того ученика, который ранил нашу девочку. И это при том, что в коридоре второго этажа перед открытыми дверьми классных комнат выстроились с портфелями три шестых класса, а перед ними стояли три молодых мужика – учителя, один из которых был быстроногим учителем физкультуры, способным догнать малолетнего преступника. Должны были по правилам здесь находиться и «гарды», но тем было лень подниматься на второй этаж, и они остались трепаться в вестибюле. Учителя собирались скомандовать классам направляться на выход, как вдоль коридора стремительно пробежал ученик-негр в синей рубашке (как запомнила моя дочь).

Потом директриса внушала мне, что негр нечаянно ударил мою дочь головой в бровь. Но от такого удара бровь не бывает даже у боксёров рассечена по всей длине. И врач подтвердил, что рана была не рваная, а резаная. К тому же моя лёгонькая дочь не упала, что обязательно произошло бы, если бы негр с разбегу ударил её головой в бровь. Бежал он, нарочито сильно размахивая руками. Видимо, в руке у него был школьный нож для резки бумаги. Потом такие ножи запретили школьникам. А теперь их вообще запретили, ибо именно такими ножами были вооружены террористы-смертники, захватившие два авиалайнера, таранившие башни-близнецы в Манхэттэне.

Негр несомненно целил в глаз, но в этот момент пластиковый полуобруч, придерживавший волосы на голове моей дочери, упал ей на глаза, прикрыв их, и негр резанул по брови. Я даже допускаю, что его мог подослать тот учитель, который сорвал с моей дочки зимой шапочку и на которого я жаловался. Я далёк от фантазии: здесь всё бывает, и к тому же обязанностью этого учителя, помимо преподавания, было отлавливание в окрестностях школы учеников, в первую очередь негров, которые опаздывали на уроки и курили по углам наркотики. Пойманный учителем такой ученичок был у него после этого «на крючке»: он мог его посадить в тюрьму, сдав полиции. Но мог и не сажать, если тот сделает то, о чём он его попросит. Например, резануть ножом-бритвой по лицу проклятую русскую девчонку.

Естественно, в начале следующего учебного года мы отказались от услуг той школы, хотя новая классная руководительница соловьиным голосом уговаривала нас вернуть нашу дочь в их в школу. Потом начались угрозы. (Позднее из board of education – инстанции типа нашего роно потребовали объяснений. Успокоились, когда мы предоставили документы, свидетельствующие, что дочь поступила в заочную школу). Мы ещё не собирались никуда жаловаться, но в прежней школе, исходя из американских реалий, решили, что раз мы отказались иметь в дальнейшем дело с их школой, значит мы будем жаловаться, а то и подадим в суд. Что является лучшей защитой? Нападение! Это знают не только полководцы, но и проходимцы. Поэтому школа, как мы догадались потом, перешла в атаку первая. Причём в замаскированную, анонимную атаку.

Дня через три после нашего отказа школе, к нам по телефону позвонили члены некоей комиссии по охране прав детей и, чтобы взять противника, то есть нас, врасплох, сказали, что они будут у нас уже через пять минут. То есть звонили прямо из автомобиля. И это при том, что в Америке не положено никому, кроме полиции, приходить без предварительной договорённости о времени, удобном для встречи. Но этот визит был очень близок по характеру приходу полиции, который мог последовать каждое мгновение, стоило бы нам только повздорить с комиссией, возмутившись нарушением наших прав человека с её стороны. Недаром старшая этой комиссии, уже находясь в нашей квартире, дважды с кем-то переговаривалась по мобильному телефону. Возможно, отпустила группу захвата за ненадобностью!

Комиссия состояла из двух довольно приятных моложавых негритянок с выражением государственной важности на лицах. И вот теперь внимательно читайте! Старшая негритянка объяснила нам, что на нас в их комиссию поступил ДОНОС. Ей известен АВТОР доноса, но для обеспечения ЕГО безопасности от всяческой угрозы с нашей стороны, то есть нас с женой, они, согласно закону, сохраняют в тайне навеки имя этого уважаемого лица. Я бы добавил – лица в виртуальной маске! После чего они принялись не зачитывать нам целиком донос, а излагать нам его отдельные места, желая услышать от нас НАШИ ОПРАВДАНИЯ! Такого я даже в Советском Союзе в самые консервативные времена не встречал! Суть доноса заключалась в том, что мы дома всячески терроризировали, притесняли, угнетали и били нашу дочь!..

Я попытался объяснить выездным инквизиторам, что не только в США и в Европе, но и в коммунистическом Советском Союзе на суде человек имел и имеет право знать, кто против него свидетельствует, ибо тогда он может дать такому свидетелю отвод как, например, лицу, находящему с ним в неприязненных отношениях, известному нечестностью и склонностью к клевете. Кроме того, он имеет возможность в открытом суде изобличать свидетеля во лжи, а свидетель может быть привлечён судом к уголовной ответственности за дачу ложных показаний, если суд найдёт, что таковые имели место. В данном же случае мы с женой, мол, лишены всех этих прав и возможностей. К тому же на суде нам предъявляют обвинения, подкреплённые доказательствами, а мы, если в состоянии, можем эти доказательства опровергнуть, выдвинув свои контрдоказательства. В данном же домашнем случае нас обвиняют члены комиссии бездоказательно, а мы должны доказывать нашу невиновность с использованием доказательств. То есть нарушается святая святых буржуйского законодательства – наша презумпция невиновности.

Но мои доводы подействовали на обеих учёных негритянок не более, как если бы мы убеждали людоедов, что принимать в пищу себе подобных, то есть нас с супругой аморально и неполезно для их же желудков. Я догадался, что, конечно, могу в культурной форме послать их подальше и сказать, что требую судебного разбирательства с соблюдением всех цивилизованных норм судопроизводства, но потом я сообразил, что в таком случае до суда нас не только могут тут же арестовать вызванные «копы», надев нам наручники (а их на меня даже в КГБ и на прочих этапах заключения никогда не надевали), а выпустить только под залог, но и, самое главное, немедленно отобрать у нас, «извергов», дочь до окончания суда (и то, если решение его будет в нашу пользу!) и отдать её на воспитание в детдом или в семейку каких-нибудь американских протестантствующих изуверов, где она, судя по её твёрдому характеру, отказалась бы есть и разговаривать. Пришлось согласиться на унизительную инквизиторскую процедуру.

Инквизиторское разбирательство – это такое разбирательство, где тебя вовсе не обязательно пытают, а где тебя практически голословно обвиняют, а ты должен доказывать, что ты не верблюд. Например, говорят, что, согласно жалобе ветерана труда товарища Н. (соседа-алкоголика, чья жалоба и есть единственное «доказательство» твоей вины), ты ведёшь себя не по-комсомольски, и тогда на комитете комсомола ты должен доказывать обратное, демонстрируя справки от соседей, почётные грамоты из разных мест, перечень случаев твоего участия в общественной работе, характеристики из школы и из армии, где ты отслужил, будучи там отличником боевой и политической подготовки, газету-многотиражку, где в прошлом году были напечатаны твои стихи о великом товарище Сталине, и справку от тренера твоего спортивного общества о том, что ты уже кандидат в мастера спорта СССР, а также справку от жены, что ты даже ночью спишь в красной майке!

Итак, нам объяснили, что доносчик утверждает, что мы систематически унижаем и истязаем нашу дочь, в результате чего она в той школе, где до сих пор училась, не улыбалась и почти ни с кем не разговаривала. Пришлось растолковывать, что мы русские, что у русских не принято улыбаться без причины, так как это считается признаком дурачины. Улыбаются русские только в особых случаях, когда они... Тут старшая негритянка, не в пример белым янки, поняла меня и подсказала: «...are happy» (счастливы, довольны). Слава богу, один раунд был выигран!

Далее я объяснил и показал ей, как и в каком месте моей дочери в жалующейся школе нанесли рану ножом, добавив, что при таком отношении расистов к моей дочери (здесь на расизм можно смело напирать: обвинения в нём тут очень боятся!) как могла она улыбаться или щебетать с ними! С этим комиссия тоже согласилась, и я выиграл второй раунд.

Тогда старшая заглянула в свою цыдульку и сказала, что в доносе написано, что наша дочь потому всегда носит рубашки и кофты с длинным рукавом, что этим она скрывает синяки на руках, которые у неё остаются в результате побоев, регулярно наносимых ей нами! Тут я радостно заявил, что хотя беседа нашей несовершеннолетней дочери должна по закону любой страны проходить в нашем присутствии, мы с женой согласны удалиться на время в другую комнату, а дочь снимет рубашку и покажет уважаемым просвещённым дамам, что у неё нет никаких синяков не только на руках, но и на спине. Дамы проверили и убедились, что синяков не было. Так я выиграл третий раунд.

Тогда я им объяснил, что женщины некоторых народов, в том числе и в СССР никогда не ходят на людях с голыми руками, например, мусульманки. «Вы мусульмане?» – простодушно спросила старшая, плохо поняв суть сказанного мной. Я ответил, что нет, мы не мусульмане, но просто моей дочери лично не нравится ходить с голыми руками (честно говоря, до этого я даже не замечал, что моя дочь не ходит в рубашках без рукавов или с короткими рукавчиками). И ещё я им объяснил, что до революции даже русские женщины-христианки не выходили из дому с непокрытой головой.

Визитёры-инквизиторы удовлетворились моим разъяснением по поводу отсталых обычаев в России, но затем зачитали последнюю сентенцию из доноса: мы, дескать, держим дочь в чёрном теле и не способствуем её культурному (чья бы корова мычала, а американская молчала!) развитию. Тогда мы повели инквизицию в комнату нашей дочери (у нас в квартире у каждого по комнате), где позволили им заглянуть в два шкафа, набитые всякой роскошной одеждой, причём многое девочка даже ни разу не носила. Тут же им показали её библиотеку, пианино, телевизор, музыкальный центр, видеоигры, игрушки, дорогую мебель. Больше всего их удивило присутствие пианино, которое в американском доме ещё более редкий «жилец», чем приличная домашняя библиотека. Вопрос с «чёрным телом» закончился, и я выиграл четвёртый раунд.

Осталось «культурное развитие». Девочка по нашему знаку показала им свои рисовальные альбомы. Она изумительно рисует, как профессионал. Мать – известная художница, но дочь рисует совершенно в другой манере. Негритянки ахнули, увидав её рисунки, которые она делает с ходу без единой поправки. А им тут же была показана тетрадь со стихами моей дочери. К сожалению, на английском языке, в то время как отец пишет стихи по-русски. Но в данном случае это было кстати: негритянки их почитали и изумились. Девочка пишет взрослые философские стихи, причём образность у неё такая сложная и символическая, уровня которой я смог достичь, пожалуй, только лет в сорок.

Тут же негритянкам показали грамоту Международного Союза поэтов, которой тот наградил нашу дочку на конкурсе на лучшее стихотворение. В письме руководство Союза спросило у моей дочери, сколько у неё детей. То есть они были убеждены, что пишет стихи взрослая женщина. Инквизиция капитулировала и заулыбалась. Согласилась выпить кофе. Так я выиграл пятый раунд и весь матч. Но ведь несомненно это была унизительная процедура средневекового образца по опровержению своей принадлежности к верблюжьему племени!

К тому же хэппи-энд не был полным. Комиссия перед уходом объявила нам, что, хотя мы и оправданы, согласно американскому закону, мы с женой будем находиться под надзором этой комиссии до тех пор, пока нашей дочери не исполнится 21 год: в США это – возраст, когда наступает совершеннолетие. И верно: год спустя к нам из той же комиссии так же неожиданно нагрянул важный солидный негр и начал опять нас допрашивать об истязании наши нашей дочери. Мы ему объяснили, что, видимо, ему в руки попали документы, находящиеся в его учреждении, без указания, что проверка со стороны их комиссии уже состоялась и что комиссия выяснила, что мы были оклеветаны школьной дирекцией. «А откуда вы знаете, кто на вас донёс?» – наивно спросил негр. Мы ему объяснили, почему догадаться было нетрудно. Тогда он позвонил в свою комиссию, видимо, выяснил, что проверка уже была, и повторил, что они будут нас проверять на склонность к изуверству в отношении дочери до дня, когда ей исполнится 21 год!

Вот так! Нас оклеветало лицо, чьё имя американское государство в лице упомянутой комиссии благосклонно сохраняет в секрете и никак это лицо не наказывает, затем нас после допроса признали невиновными, и тем не менее – «нет дыма без огня!» – нам полностью не доверяют и помещают нас фактически под полицейский надзор до тех пор, пока наша дочь по возрасту не перестанет считаться членом нашей семьи! Было ли такое когда-нибудь в СССР?!

Но и совершеннолетие сына и особенно дочери не даёт гарантий в «свободной» Америке родителям или родителю, что он в будущем будет ограждён от страшнейших неприятелей или тюрьмы. Я когда-то писал в одной из своих статей в «Советской России» о случае, который вызвал возмущение даже право-буржуазной, но всё же российско-еврейской по происхождению редакторов газеты «Новое русское слово». Одна американская дамочка лет тридцати пяти, то есть в том возрасте, когда у некоторых женщин личная жизнь оказывается не сложившейся, а надежд на семейное счастье уже практически нет, имея к тому же некие сексуальные проблемы и не имея кучи денег, чтобы купить себе «личное счастье», пошла к так называемому «психологу».

Если невропатологи и все прочие врачи в США – это дипломированные специалисты, то «психологами» здесь зачастую являются шарлатаны, напоминающие наших гадалок и ворожей. Однако их здесь, совсем как в средневековье, принимают всерьёз не только наивные клиенты, но и законные суды. Психолог в ходе беседы выяснил, что у неудачливой и сексуально неустроенной дамочки, живущей на голую зарплату, папаша – богатенький профессор университета, скромный полумиллионер, уважаемый в городе и в научной среде человек предпенсионного возраста. А, знач