Сербы говорят, что в США появилась такая глупая шутка: один американец спрашивает другого: «Ты слышал про Югославию?». Ответ: «Что, это такой новый парфюм?».

После того как Югославия была объявлена страной-изгоем, после нескончаемых войн последнего десятилетия, из которых страна выходила каждый раз без большого куска своей территории, после страшных бомбардировок весной 1999 года о существовании сербского народа стараются не вспоминать. С янки все понятно, а вот то, что русские редко теперь думают о сербах, совсем не делает нам чести. Особенно если вспомнить о том, что до окончательного обретения Сербией и Черногорией независимости в 1912 году Россию во времена многочисленных русско-турецких войн далеко не в последнюю очередь волновала судьба южных православных братьев.

В годы Второй мировой войны у нас был общий страшный враг, а после победы над фашистами Югославия выбрала наш путь развития, и наши страны вместе строили социализм. Но сегодня многое запамятовано. Русские ездят отдыхать на курорты Хорватии, забыв о Черногории. В московских книжных магазинах продается множество самых подробных путеводителей по Хорватии и Словении и ни одного — по Югославии. Мне не удалось купить даже карту Югославии. Лишь в одной книге, посвященной путешествиям по Восточной Европе, я нашла краткое упоминание о Югославии, содержавшее призыв воздержаться от поездок туда, а если уж решились поехать, то лучше там сидеть тихо, это ведь самое опасное место в Европе. Одним словом, черная дыра там, где была цветущая страна, а теперь на карте зияет пустота. Но ведь и нас тоже Запад пытается вычеркнуть из политической карты мира.

Работник посольства, оформляя визу, заверил нас, что сербы «для русских никаких препятствий для въезда в страну не чинят», что русские — желанные гости, и долго удивленно вертел в руках российский загранпаспорт нового образца, пытаясь найти фамилию и фотографию, которые почему-то оказались не на первой странице документа, а на последней. У нас теперь все не как у людей, даже паспорт сделан корочками наоборот. По чьему образцу?

И вот Москва позади, а перед глазами — Сербия.

Дорога от аэропорта подкидывает темы для размышлений. То и дело на ходу вертишь головой, едва поспевая ловить постоянно сменяющие друг друга виды и сопровождающие комментарии сербов, так что голова начинает кружиться и от быстрой езды, и от обилия информации.

При въезде в город — два высотных дома, их называют «врата Белграда». Дальше лежит Новый Белград — престижный район с большими многоквартирными домами, застройка которого началась при Тито. Въезжаем на мост — внизу блестит неспешная Сава. В месте ее впадения в Дунай и был заложен Белград. На этом мосту, рассказывают сербы, во время ночных бомбежек народ стоял под летящими «ястребами» НАТО. Вдалеке — остов разбомбленного здания. Обгоняем троллейбус красного цвета, такой же, как в России лет 15 назад, только без рекламы. На красном фоне черным маркером крупно написано: «Слободан Милошевич».

Политических надписей я здесь насмотрелась. Всю историю Югославии последнего десятилетия можно изучать по стенам Белграда. «Младич, Караджич — српские херои». «Србиjа — ниjе Моника Левински» (Сербия — не Моника Левински) — философски констатирует стена здания школы. На улице Кнез Михаила под светящимися вывесками дорогих магазинов не единожды можно встретить призыв: «Шешеля за председника!» (Шешеля в президенты!). «Ну а почему же вы на выборы не ходите?» — возникает у меня естественный вопрос. «А зачем на них ходить? Разве мы что решаем? Как американцы захотят — так и будет. Кого они сделают президентом — тот им и будет. Шешелю все равно не дадут победить». Эх, никак не прививается диким славянам буржуазный парламентаризм!

Со стен политические лозунги перекочевали на сувениры. Помимо привычных, как матрешки в России, подарочных бутылок с ракией, элементов сербского национального костюма и открыток с живописными видами Белграда, с черных маек и фотографий на редких теперь праздных туристов взирают лики новых сербских святых — Милошевича, Караджича, Младича. Сербская военная форма, национальные флаги, гербы, обжигающий знак вопроса на том месте карты, где раньше была часть Югославии — Босния, просьба: «Тито, вернись!» — все это смотрится не так уж безобидно. И, наблюдая за испуганным англоязычным туристом на центральной улице Белграда, который то и дело оглядывался и жался поближе к родному «Макдональдсу», я подумала: «Бродит он по городу, хочет привезти в подарок своей толстой миссис что-нибудь смешное от аборигенов-славян, а ему вдруг на покоренной территории повсюду видятся объявленные в международный розыск «преступники» — герои народного сопротивления. Их тени проступают в самом центре Белграда и пугают колонизаторов.

В центральной части города, отдельно от кричащих шумных улиц, — жуткая, угрожающая тишина. Разделенные маленькой улочкой стоят два разрушенных американскими бомбами дома. Беспомощно повисшие в воздухе металлические конструкции, разбитые, вывороченные наружу внутренности, застывшие в пугающем безмолвии, как руки-плети, раскинутые лестницы да выколотые незрячие глаза окон — вот без слов кричащие свидетели. Эти руины Белграда было решено оставить как памятник, чтобы не забыли. Вот здесь, в этой «раненой земле», как, я слышала, называют свою Родину сербы, вдали от крика газетных полос и грубых метафор это стало для меня осознанной реальностью — погубившие Югославию действительно фашисты. Разбомбленные здания обнесли забором, а на нем чьей-то заботливой рукой написано во многих местах, по всему периметру: «Slobo — heroj!» (Слобо — герой!). Сразу вспомнился другой сожженный и разрушенный дом — дело рук предыдущего поколения фашистов — в Сталинграде, на берегу Волги...

Америка — враг. В Сербии это аксиома. И глядя на американские танки времен Второй мировой в военном музее на Калемегдане, на остервенело зачеркнутые слова «амерички танк», и потом, вспоминая задорные и немного хвастливые похвалы своей стране на фоне по-зимнему серого, как и небо, Дуная: «Да, знали немцы и теперь американцы, куда лезут: смотрите, как красиво у нас!», и после неловкого молчания осторожное, чтобы не обидеть, предупреждение: «Американцы ведь и к вам лезут, за Урал, в Сибирь», вспоминая еще множество малоприметных мелочей, я не могла отделаться от жуткой мысли: неужели для того, чтобы мы, наконец, перестали, открыв рот, глядеть на Запад, нам надо пережить то, что пережили наши славянские братья?!

Все время пребывания в Сербии меня не оставляло ощущение, что время здесь остановилось лет двадцать назад, там, в социалистическом прошлом СФРЮ, единой и процветающей. Как будто смотришь фотографии в советской книге, рассказывающей о странах зарубежной Европы, и картинка вдруг начинает оживать. На улицах Белграда — машины 80-х годов, чаще всего иномарки, иногда мелькнут «Жигули» или «Москвич». Молодежь здесь поет не хиты нового тысячелетия, а старые югославские эстрадные песни, сопровождая их народными мелодиями. По радио, за исключением разве что «Свободной Европы», не услышишь ставшей столь привычной для нашего уха американо-британской попсы. И много звучало в те предновогодние дни поздравлений и добрых пожеланий друг другу. Какая-то женщина позвонила и пожелала, чтобы медицина в Сербии стала снова бесплатной и чтоб вернулись семидесятые годы. Это, мне кажется, очень точно отражает общее настроение: чтоб вернулись те времена.

***

Стоит оговориться, что часть жителей Белграда живет не в квартирах, а в собственных домах, расположенных в стороне от европейского центра города. В одном из этих домов гостила и я.

Такой дом строится долго, иногда всю жизнь. Сначала семья живет в единственной законченной комнате, потом постепенно занимает этаж. Эти районы Белграда, по нашим меркам, почти пригороды, примерно наполовину состоят из недостроенных краснокирпичных домов. В последние годы, рассказывали сербы, строительство идет значительно медленнее, многие забрасывают стройку и пытаются продать дом. Оно и понятно — все труднее сводить концы с концами, да и содержать просторный дом сегодня недешево.

И дико представить себе, как над этими мирными домами вьются коршунами хищные самолеты со смертью на борту. «А нам куда идти-то? — рассказывают сербские друзья. — Ну, спускались мы на первый этаж, садились на террасе, пили кафу (кофе по-сербски)... Смотришь — самолет летит, туда полетел, а потом — грохот вдруг и клубы дыма. Вот из этого окна раньше было видно телебашню. Тоже разбомбили американцы». ...А днем улицы Белграда были полны народа. Звучала музыка, люди пели. На войну рвались все, от мала до велика. Милошевич только в одном был не прав — что не дал нам на земле с ними повоевать. Ведь даже девушки готовы были взять в руки автомат. Ждали помощи от России. Понимали, что одним не справиться. Вот, если бы вы нам помогли, как помогли в свое время Кубе! Если б просто дали С-300. Американцы ничего бы нам не сделали!

И было стыдно слушать обиду на мою страну, за то, что мы, русские, оказались предателями.

Старшее поколение, конечно, помнит Советский Союз, знает русский язык и тепло говорит о России и о русских. Русскую речь сразу же узнают на улицах, подходят, спрашивают, откуда именно приехали. Здесь английский язык звучал бы неуместно, почти неприлично. Сколько раз меня просили: «Говорите по-русски, мы поймем!». Но все постепенно забывается, и новому поколению, моим ровесникам, уже не за что уважать Россию, незачем знать наш язык, не о чем вспоминать...

Молодежь здесь, мне показалось, как-то взрослее нашей. У нас, как разговор зайдет о чем-то серьезном, жизненно важном, так сразу нередко тупая, бессмысленная улыбка на лице покажется. Нет у нас того страшного опыта, что есть у сербов. Им уже очень многого не надо объяснять, они видели гибель Родины собственными глазами. И такого оголтелого стремления к «цивилизованным странам» у них нет; несмотря на современные тенденции писать вывески и указатели латиницей, то и дело встречается упрямо исправленный от руки кириллический вариант Смедерево и Панчево. «Мы — маленькая страна, мы одни не можем. Мы хотим, чтобы Россия снова была сильной, мы хотим быть с Россией» — так говорили мои ровесники-сербы. Хотя, конечно же, люди есть всякие; единого правила не вывести.

Время бежит быстро, и в Сербии уже многое не так, как я это видела полгода назад. Прошла всего неделя после моего возвращения в Москву, я еще мысленно была там, а страна такая — Югославия — формально перестала существовать. Теперь это Сербия и Черногория. Особая тема — Косово. Сербы мне говорили с горечью: «Косово — это уже не наше. Отняли. Это как если бы у вас, русских, Волгу отнять... Там, где в Косове русские войска, там только можно еще жить». А теперь вот наши войска ушли из Косова. Телевизор жужжит о том, что слишком дорого нам обходятся косовские сербы. Да уж, предательство обойдется дешевле! Расплачиваться-то за него придется будущим поколениям.

Как-то вечером, услышав, что мы говорим по-русски, к нам подошел старик. «Русские? Из России? Откуда?.. А, Москва! Я был там последний раз в 1991 году...». После наших мало что значащих вежливых фраз старик исчез, но через несколько минут вновь возник перед нами и, с достоинством тряся толстовской бородой, спросил тихо: «Скажите, как там, в России?». В вопросе — искренний интерес и какая-то почти угасшая надежда. Внимательно выслушав ответ, он вдруг начинает взволнованно говорить. «У меня есть знакомый русский профессор, математик, из Москвы. Недавно я говорил с ним: «Ельцин? Это плохо. Путин? О, это интересно!» Я не понимаю этого. Путин — он же преемник Ельцина. Он — не русский, он американский», — и, хотя мы не спорим, старик горячо продолжает: «Нет, не уверяйте меня! Я не поверю никогда, что Путин — хороший русский... Если б он был русским, все, понимаете, все сразу было бы по-другому... Нет, нет, я не верю!..». — «Да мы и сами не верим», — отвечаю. Он радостно машет седой головой, улыбается. Тепло прощается, благодарит, будто за то, что укрепили его во мнении. Вот, и русские думают так же! И растворяется в темноте...

Хотя лицом сербы смуглее нас, а все равно видно наше славянское родство. Хотя по-другому сверкают здесь черепичные макушки домов, нет таких в России, но из труб тянется струйка совсем домашнего и «отеческого» дыма, отчего весь воздух пропитан острым запахом гари. Там, в глубине печных труб, потихоньку горят наши общие воспоминания, наши несчастья и наши победы. Скоро они догорят, и тонкая ниточка нашей близости оборвется. И тогда нам будет очень сложно снова восстановить то, что мы не сберегли.

Ольга ГАРБУЗ