16.08.2002 14:33 | Правда | Администратор
ЦЕЛЛУЛОИД ГКЧП
Поскольку "Кровавый" был принят читателями с интересом, не могу не воспользоваться случаем,— очередной годовщиной событий августа 1991 года, — чтобы рассказать кое-что и о том, как он, то есть Горбачев, распорядился обретенной от щедрот КГБ властью. Дело в том, что в политической карьере ставропольского везунчика август 91-го стал предельно низкой точкой его нравственного падения как государственного деятеля и как человека. Если в марте 85-го он стартовал в политику высшего ранга, будучи авторитетным лидером крупнейшей мировой супердержавы, то в августе 91-го прибыл на конечный пункт своего маршрута погрязшим в интригах, запутавшимся в собственном непрестанном вранье, платным провокатором на службе у враждебных СССР западных правительств. Феноменальная карьера, по-моему, не имевшая прецедентов во всемирной истории политического негодяйства.
В ТЕНИ “ЗАСТОЯ”
Чтобы раскрыть объективную логику этого феномена, следовало бы, вообще говоря, пересказать всю запутанную историю пребывания Горбачева у власти. Ибо в этой истории каждое последующее негодяйство являлось неизбежным следствием либо предыдущей глупости, либо негодяйства более мелкого калибра. Думаю, однако, что и без меня читатель давно сыт разного рода рассказами про перестройку. Поэтому ограничусь здесь упоминанием только ключевых моментов стремительного соскальзывания Горбачева вниз по лестнице от марта-85 до августа-91. Однако зайти, для полноты картины, придется издалека. От Брежнева.
Эпоха ныне затюканного теле- и прочими газетчиками Брежнева, после которой пришла к власти ватага Горбачева, отличалась в части государственного управления тем, что внимание руководства страны было почти полностью сосредоточено на решении вопросов обеспечения гарантированной стратегической безопасности Советского Союза: ракетно-ядерный паритет, энергетическая самодостаточность, военно-политические союзы. При этом на задний план отошли важнейшие вопросы внутренней политики, что обусловило развитие в глубинах советского общества ряда нездоровых процессов. Они приняли тревожный характер со второй половины 70-х, когда сам Брежнев заболел, а в его ближайшем окружении закипела борьба за право наследовать место генсека. Военный поход в Афганистан еще больше отвлек внимание от внутренних сложностей страны. Однако принятие назревших сложных решений отодвигали на потом, на более ясные времена, т.е. до нового генсека.
Назову некоторые из "отложенных" при Брежневе внутренних проблем, позже выросших до убийственных для страны размеров. Самая главная из них — это, конечно же, развитие теневой экономики, распространение фактов воровства социалистической собственности, взяточничества. Согласно имевшимся в ЦК данным, за период 1975-1980 гг. количество хищений государственного имущества увеличилось в стране на одну треть, выявленных случаев взяточничества — почти наполовину, спекуляции — на 40%. О нравственном состоянии самой КПСС красноречиво говорит тот факт, что в общем числе осужденных в 1980 г. советскими судами за взяточничество почти треть составили члены и кандидаты в члены партии. Небывалых масштабов, разумеется, по скромным меркам тех лет, достигли воровство и разного рода злоупотребления в торговле.
Такое положение дел не являлось секретом ни для Политбюро, ни для аналитиков от науки. В подтверждение приведу следующий пример. В 1985 г., когда я работал помощником члена Политбюро, секретаря ЦК Е.Лигачева, на мой рабочий стол попал в официальном порядке, т.е. через Отдел науки ЦК, полузакрытый ("для служебного пользования") аналитический материал о перспективных проблемах советского общества, подготовленный Игорем Васильевичем Бестужевым-Ладой, видным советским социологом, отнюдь не лишенным гражданского мужества. В материале содержалось среди прочих сюжетов и яркое описание той проблемы, о которой веду сейчас здесь речь. Автор указывал на опасное развитие в СССР "черной экономики", уже повлекшее за собой сосредоточение в руках ничтожной малой части советского населения значительных денежных и материальных ценностей, не нажитых честным трудом. Далее цитирую: "От этих нескольких процентов, в свою очередь, в большей или меньшей мере экономически зависит более широкий круг людей и еще более широкий испытывает деморализующее влияние такого положения вещей.
Огромные деньги не остаются просто в кубышках или на сберкнижках. Они пускаются в действие. Один за другим формируются "черные рынки": квартирный, автомобильный, репетиторский, книжный, конфекционно-обувной, цветочный и т.д. И всюду, сообразно законам функционирования "черного рынка", создаются иерархии "боссов" со своим аппаратом, канцелярией, телохранителями, неизбежно возникают враждующие друг с другом кланы "мафии", предпринимаются настойчивые попытки коррупции контролирующих органов и т.д.
На наш взгляд, в сложившейся обстановке нет более грозной внутренней социальной опасности для социалистического строя, чем эта "черная" растущая сила, для которой ещё не придумано даже достаточно адекватного обозначения, потому что это, конечно же, не буржуазия, не мафия западного типа, не нувориши времен НЭПа. Это — существенно новое социальное явление, развитие которого мы порядком проглядели и запустили".
Примечательно, что написаны эти пророческие строки не в годы "либеральных реформ", когда нарисованная в них картинка с "телохранителями", "боссами" и их "канцеляриями" воплотилась в материю повседневного существования российского общества, а в 85-м году, когда "черный" малыш, хотя уже и окреп изрядно, но пока еще все-таки не выбрался на слабых ножках из своей колыбельки, где государственная власть, будь у неё для этого ум и воля, еще сохраняла все шансы его безвозвратно придушить. Об этом также писал, воздадим ему должное, Бестужев-Лада, подчеркивая в заключение своего сюжета, что если государством не будут приняты безотлагательно меры для нейтрализации нарастающей угрозы, "то мы лет через 5-10 столкнемся с сильным врагом, повадки которого плохо знаем и бороться с которым по-прежнему одними лишь кавалерийскими наскоками будет еще более бесполезно, чем сейчас".
Поныне храню в своем личном архиве этот научный труд как образец высокоточного социологического прогноза, исполненного к тому же в весьма достойной литературной форме. К сожалению, в 1985 г. на макушке власти в СССР не оказалось ушей, способных социолога услышать.
Серьезная недооценка брежневским, а затем и горбачевским Политбюро политической опасности нарастания в стране "черной" экономической силы имела своим истоком убеждение, что в СССР нет каналов, по которым теневые капиталы могли бы проникать в сферу политики. До горбачевской "перестройки" это убеждение соответствовало истине. В советской политической системе отсутствовали такие вещи, как "рынок свободных выборов", "рынок парламентских депутатов", "рынок свободной прессы", "рынок государственных чиновников" и т.п., посредством которых крупный капитал (по рождению и крови всегда "черный") реализует свое определяющее воздействие на политику государства. В кругах советского руководства проблема роста "теневой экономики" считалась поэтому острой, беспокоящей, назревшей, но тем не менее сугубо экономической и второстепенной. Теневиков время от времени пугали демонстративными арестами особо зарвавшихся "черных боссов", наездами с участием сил КГБ на торговые склады и базы, прочими подобного рода "кавалерийскими наскоками". Эти меры были недостаточны, чтобы качественно изменить ситуацию, однако позволяли в общем и целом держать её под контролем до лучших, как полагали, для государственной власти времен. Которые, увы, так и не пришли.
ЛАНДСКНЕХТЫ
Следующая из опрометчиво недооцененных брежневским ПБ проблем, доставшихся со временем Горбачеву, это — интеллигенция. Точнее, те её продуктивные поколения, которые объявились на свет божий в основном в послевоенное время, получили за просто так добротное советское образование и испытывали от этого зуд больших жизненных амбиций личного плана. Они составляли пресловутый "средний класс" советского общества и имели разные причины быть недовольными брежневской командой. Прежде всего материальные. За 18 лет пребывания Брежнева (и Косыгина) у власти реальные доходы советских крестьян выросли втрое, рабочих — вдвое, а интеллигенции — остались практически неизменными. С преимуществом в пользу рабочих и крестьян решались многие повседневные социальные вопросы. Например, дети рабочих и крестьян, а также сами молодые рабочие и крестьяне пользовались определенными преференциями при поступлении в вузы и техникумы. Сильно раздражали интеллигентскую среду бюрократические ограничения на прием её представителей в КПСС, о чем отдельно поговорим ниже. Существовали, наконец, и быстро углублялись с бегом времени расхождения в мировосприятии между брежневской руководящей командой, состоявшей сплошь из людей военного поколения, и амбициозной послевоенной интеллигенцией, испытывавшей оскомину от нескончаемых разговоров о минувшей войне и желавшей на деле просто "нормально пожить". Хорошо бы так, как показывали в западных кинофильмах.
Дух определённой фронды по отношению к партийному правлению существовал, в той или иной мере, по всему профессиональному спектру интеллигентской прослойки: в среде служащих, журналистов, даже судейских работников… Шумно бузила во имя свободы и справедливости, зачастую с использованием технических средств западной пропаганды, сравнительно небольшая компания писателей-диссидентов. Впрочем, у них были какие-то свои отношения с 5-м Управлением КГБ, в рамках которых писатели и "цепные псы тоталитарной идеологии" таинственным образом находили возможности для взаимовыгодного сотрудничества. В связи с последним утверждением не могу удержаться от небольшого отступления.
В далеком 1957 г. журнал "Юность" опубликовал повесть студента Литературного института Анатолия Гладилина "Хроника времен Виктора Подгурского", имевшую у советской молодежи оглушительный успех. Столь быстрая всесоюзная слава, видимо, травмировала неокрепшую психику молодого писателя и, спустя какие-то годы (не помню уж точно, какие), он вынырнул "за бугром" как сотрудник русской редакции радио "Свобода". Где занялся привычным испокон веку для русского либерала делом, т.е. в полную силу отпущенного ему Богом таланта поливал за чужие деньги собственную страну. В 2001 г. в издательстве "Олимп" в Москве вышел очередной роман Гладилина: "Меня убил скотина Пелл". Пелл — это фамилия большого американского начальника на радио "Свобода", который в кругу своих ближайших сотрудников выдает афоризмы типа: "Вы заметили, что все русские — писатели. Хоть бы один был говновозом". Роман, как можно понять, в основном автобиографический, о мытарствах русского эмигранта Говорова, уволенного в возрасте за 50 лет из штатов "Свободы" и постигающего на собственной шкуре истину, что "увольнение на Западе человека после пятидесяти морально равносильно смертному приговору, обрекает на безработицу и нищету. За что?" Скажу по правде, за последние несколько лет мне не доводилось читать писательского сочинения более безысходного и трагического. А вспомнил я о нем здесь вот почему. Оказавшись не удел, Говоров распутывает на досуге клубок своей прошлой жизни, и задумывается, между прочим, над вопросом, почему Москва не глушила его фельетоны о Брежневе в эфире "Свободы": "Лишь позже Говоров понял, что в Союзе менялся политический климат, товарищ Андропов устал ждать, начал потихоньку сталкивать Леонида Ильича, и Говоров, сам того не подозревая, ему подыгрывал. А вот капитан (лейтенант или майор) ситуацию давно просек, поэтому лениво подшивал фельетоны Говорова в досье и хихикал в рукав". Хихикает, ясное дело, чин КГБ. Подобные прозрения посетили с годами, наверное, головы многих литературных телят, которые в былую пору азартно бодались с дубом КГБ и целили в коммунизм, а угораздило их — надо же! — в Россию.
Однако в конце 70-х вовсе не писатели доставляли главную головную боль политическому руководству страны. Ее доставляла плотная масса способных, хорошо образованных, не занятых полезным делом и жаждущих власти людей, скопившихся в бесчисленных советских НИИ и прочих учреждениях подобного типа. В Советском Союзе, как известно, изначально существовал культ науки. Выдающиеся достижения СССР в области науки и образования признавали безоговорочно даже заклятые враги советского государства. Знаменитый министр Третьего Рейха Альберт Шпеер, посетивший в 1942 г. занятый немцами Днепропетровск, вспоминает о городе: "Я был до глубины души поражен обилием в нем институтов и техникумов. Ни один германский город не мог сравниться с ним. Непреклонное стремление Советского Союза стать одной из ведущих индустриальных держав произвело на нас очень сильное впечатление".
Базовой организационной структурой советской науки являлись научно-исследовательские институты (НИИ), количество которых в стране год от года неуклонно увеличивалось. В какой-то момент этот рост, видимо, превысил некий естественный для государства предел, после чего процесс количественного размножения НИИ принял неуправляемый характер. Все попытки партийных и государственных властей справиться с этой стихией, взять её под контроль потерпели неудачу. В том числе, замечу, и после Брежнева. На приснопамятном октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК первый секретарь МГК партии Ельцин плакался своим однопартийцам: "Мы призываем друг друга уменьшать институты, которые бездельничают, но я должен сказать на примере Москвы, что год тому назад был 1041 институт, после того, как благодаря огромным усилиям с Госкомитетом ликвидировали 7, их стало не 1041, а 1087… Это, конечно, противоречит и линии партии, и решениям съезда, и тем призывам, которые у нас друг к другу есть".
К 1980 г. в СССР имелось около 1,4 млн. научных работников, включая сюда научно-педагогические кадры вузов. Что составляло четверть от общего числа всех научных работников мира. С учетом всевозможного вспомогательного и обслуживающего персонала эту цифру нужно, как минимум, утроить. Невозможно, разумеется, вычислить, сколько было в этом научном воинстве искренних служителей науки, чьими трудами она действительно прирастала. Было их, конечно, много, может быть, даже большинство. Иначе как могла бы жить и развиваться наука? Но вместе с тем год за годом неуклонно увеличивалась доля работников низшего и среднего звена, для которых трудоустройство в НИИ являлось не более чем удобным способом избежать работы на производстве. Здесь, изнывая от безделья и не видя перед собой сколь-нибудь ясных карьерных перспектив, они коротали время до пенсии, интриговали, бродили в рабочее время по кинотеатрам и магазинами (за это в свое время их попытался приструнить Андропов), брюзжали в неопрятных курилках по адресу своего, разумеется, глупого начальства, идиотизма, с их точки зрения, брежневского правления и советского социализма в целом. В тяжелое для страны время горбачевской измены именно из этой среды профессионально ущербных научных клерков, дотоле прозябавших в своих НИИ и лабораториях, воротилы "черной" экономики легко навербовали себе армию особо даровитых, лютых и бессовестных комиссаров капиталистического реванша.
ПАРТИЯ, КАК РУЛЕВОЙ
В завершение темы упомяну самую сложную задачку, доставшуюся Горбачеву в наследство от Брежнева. Это — внутреннее организационное и нравственное состояние самой КПСС, от имени которой формально осуществлялась политическая власть в СССР. В эпоху Брежнева Политбюро не устояло перед соблазном использовать организационный и политический ресурс партии для решения текущих хозяйственных задач страны, что привело постепенно к превращению КПСС фактически в придаток государственного механизма. Позже, уже при Горбачеве, когда либеральные СМИ развернули пропагандистскую кампанию против КПСС, особо популярным был тезис, будто "партия подменила собой государство". Действительная ситуация выглядела с точностью до наоборот. Это государственная машина СССР за годы после Сталина (единственного из советских лидеров, кто понимал всю опасность подобного развития) втянула шаг за шагом в свои жернова партийные структуры, приспособив их для нужд хозяйственного управления. В конечном счете, приехали к тому, что небольшая группа государственных министров, членов ПБ стала назначать генсеков ЦК КПСС исключительно по своему усмотрению и в своих интересах.
Многолетний шеф КГБ Андропов сам себя избрал в генсеки, предварительно зачистив от Брежнева (думать так есть веские основания) вожделенное кресло. На следующем этапе министр обороны Устинов вместе с первым заместителем Предсовмина и министром иностранных дел СССР Громыко, чтобы совсем развязать себе руки, назначили в генсеки недоотравленного (видимо, по халатности) полуживого Черненко. Рядом с ним Устинов поместил для страховки Горбачева как забубенного сельхозника, наиболее далекого из всех членов ПБ от проблем армии и оборонки. На следующем этапе, в марте 1985-го, Громыко своим авторитетом продвинул в генсеки Горбачева в обмен на пост для себя Председателя Президиума Верховного Совета СССР. На заседании Политбюро, где Громыко "внёс" Горбачева, слово держал и тогдашний председатель КГБ Е.Чебриков. Он произнес загадочную фразу: "чекисты поручили мне назвать кандидатуру т. Горбачева М.С. на пост Генерального секретаря ЦК КПСС. Вы понимаете, что голос чекистов, голос нашего актива — это и голос народа". Отчего это, спрашивается, так удачно совпали голоса "чекистов" и народа? Тем более, что весной 1985-го народ не знал о прошлых похождениях Горбачева и сотой доли того, что о них знали или обязаны были знать "чекисты". В марте 85-го народ знал про Горбачева мизер: что он молод и разговаривает лучше Брежнева. Всё!
Источником фундаментальной угрозы для жизнеспособности КПСС в 70-е годы и позже стала также официально принятая её руководящими органами концепция социальной базы партии. Известно, что исторически партия большевиков возникла как партия диктатуры пролетариата. Со временем, однако, когда социализм победил "окончательно и бесповоротно", КПСС была провозглашена партией "всего народа". Эта установка сочеталась с твердой директивой Политбюро для партийных комитетов о сохранении и всемерном укреплении "рабочего ядра" партии.
Партийная статистика анализировала социальный состав нового пополнения партии по трем главным категориям: "рабочие", "крестьяне", "служащие". Под категорию "служащие" подпадали таким образом представители интеллигенции: управленческой, научной, технической и т.д. В этой системе координат укреплять "рабочее ядро" возможно было единственным способом: всячески увеличивать прием рабочих, ограничивая одновременно приток "служащих". Стремление реализовать этот элементарный алгоритм в живой жизни обернулось для партийных комитетов и партии в целом сущим кошмаром.
Дело в том, что обеспечивать вступление в партию рабочих с каждым годом становилось всё труднее. По двум причинам. Во-первых, на бытовом уровне сами рабочие не очень рвались в КПСС. Вместе с партийным билетом к ним приходила обязанность платить партийные взносы, посещать партийные собрания, выполнять какие-то мелкие поручения. А зачем это всё, если ты не лезешь в начальство? Во-вторых, самое главное, по мере экономического развития страны происходило перераспределение трудовых ресурсов из традиционных отраслей промышленности в сектора управления, науки, образования, сферы обслуживания, торговли. Но здесь штатным расписанием зачастую вообще не предусматривалась должность рабочего: сплошь "инженеры", "лаборанты", "операторы", т.е. формально для партийных статистиков "служащие". Помню, в пору работы в Орготделе ЦК, в сферу ответственности которого как раз и входили вопросы партийного пополнения, мне довелось составлять ответ на письмо из Ленинградской области. Автор, кто-то из местного райкома КПСС, сообщал, что они не могут сформировать парторганизацию на Ленинградской АЭС, поскольку там по штатному расписанию все числятся инженерами, т.е. для статистических отчетов "служащие". Как же так, справедливо возмущался автор, перед любым парикмахером дверь в партию открыта, поскольку он считается рабочим. А инженера АЭС мы принять не можем. "Какое же мы готовим будущее для нашей партии?"
Несмотря на титанические усилия Орготдела ЦК, "рабочее ядро" укреплялось из рук вон плохо. Так, в 1971 г. рабочие среди вступивших в партию составили 31,2%, а в 1981-м — 31,7%. Ничтожный "навар" за десять лет упорных трудов. Думаю, что и эти цифры были завышенными при помощи бюрократических манипуляций с понятием "рабочий". К примеру, я сам вступил в КПСС, будучи студентом Московского госуниверситета, а в отчетах проходил как "рабочий". В ту пору временно для Москвы действовало от ЦК соответствующая послабление.
С другой стороны, со стороны "служащих", ситуация выглядела также драматически — но по противоположной причине. Здесь напор желающих обзавестись партийным билетом был настолько сильным, что партийным комитетам приходилось прилагать чрезвычайные усилия, чтобы не допустить взрывного разбухания соответствующего статистического показателя или даже снизить его. Особенно азартно, изобретательно, нередко со скандалами и жалобами по всем инстанциям, прорывались в члены КПСС работники науки, образования, культуры, торговли, в меньшей степени — технические специалисты, в еще меньшей — управленцы, поскольку среди них и без того партийная прослойка была значительной.
Конечно, нельзя подозревать всех, кто вступал в партию из этой категории граждан, в корыстных намерениях. Большинство, наверное, все-таки совершали этот шаг из высоких побуждений. Вместе с тем было слишком много и таких, кто всеми правдами и неправдами прорывались в партию исключительно из карьерных соображений, в надежде что-то урвать от партии для себя. Они добивались партийного билета, чтобы как можно больше брать от общества, а не отдавать ему, вопреки торжественному обещанию в заявлениях о приеме. Вместе с ними в атмосферу внутрипартийной жизни проникали настроения либерализма, шкурничества, политического цинизма. В отчаянных попытках не допустить увеличения доли "служащих" в КПСС, партийные комитеты шли на вовлечение в партию массы случайных, порою даже маргинальных людей, лишь бы их можно было внести в отчет как "рабочих". В результате происходило социальное разрыхление и политическое разложение состава партии сразу с двух сторон: со стороны так называемых интеллигентов и со стороны так называемых рабочих. Такой непомерной ценой за десять лет, с 1971 по 1981 годы, удалось срезать долю "служащих" в партии на до смешного малую величину: с 44,8 до 43,8%. Нарастающее в результате всех этих бюрократических игр очевидное истощение жизненных сил партии пытались компенсировать увеличением числа профессиональных партработников. Только за время между ХХV и ХХVI съездами КПСС (1976-1981 гг.) во всех звеньях партии было установлено дополнительно более 8 тысяч новых должностей. Однако эти штатные щедроты ЦК не делали партию сильнее. Они лишь крепче пристегивали её к платформе государственного механизма.
Кого следует винить за появление всех этих опасных для партии и страны несуразиц? Разумеется, брежневское Политбюро и, в первую очередь, самого Брежнева. К сожалению, ни он сам, ни деятели из его окружения не проявляли серьезного интереса к вопросам внутреннего состояния КПСС. Для них хватало в этой части знакомства с цифрами, которые умело готовил и выдавал наверх Орготдел. Став генсеком, Андропов, наоборот, с самого начала заговорил о необходимости навести порядок прежде всего в самой партии. Но его век оказался короток, после чего, с приходом Горбачева, все вернулось на круги своя. Более того, Горбачев боялся партии, видел в ней для себя главную угрозу лишиться власти.
КРОВОПУСКАНИЕ
Когда и для чего началась в СССР перестройка? Вопрос простой, а правильный ответ на него услышишь редко. Даже от людей в этой материи, казалось бы, сведущих. Вот подвернулась мне под руку книжка Ивана Лаптева "Власть без славы" (2002 г.). Полистал странички — и вдруг наткнулся на слова будто Горбачев, "сразу заявивший ни много ни мало о перестройке, с первых дней своего генсекства вызвал смутную тревогу, прежде всего, у аппарата". Какая глупость! Иван Дмитриевич прошел большой жизненный путь. Работал в Отделе пропаганды ЦК КПСС, где слыл за хорошего человека и велосипедиста. При тяжко больном Черненко ушлые помощники Константина Устиновича просунули Ивана как "своего" в главные редактора "Известий", где он звезд с неба не хватал, но старался изо всех сил под присмотром и руководством своего первого зама Голембиовского. Потом, когда пришло время, они стали вместе помогать профессиональному провокатору Александру Яковлеву дискредитировать партию, Советскую власть и социализм. За это Иван был продвинут в народные депутаты СССР и даже стал председателем Совета Союза ВС СССР. В августе 1991-го помогал Горбачеву и Ельцину расправляться с "путчистами", а также со Съездом народных депутатов и Верховным Советом. Предполагаю, что он доктор каких-нибудь наук, потому как быть таким большим начальником и не преуспеть в науках невозможно. И вот такой компетентный свидетель эпохи утверждает печатно, будто Горбачев сразу, т.е. в 1985 г. заявил "ни много ни мало о перестройке"!
А между тем на моей книжной полке пылится в статусе раритета изданное в 1987 г. в Москве 300-страничное пособие "для системы политической учебы" под названием "Стратегия ускорения". Написали его совместно: один член-корреспондент АН СССР, семь докторов и четыре кандидата наук, чей совокупный интеллект, во всяком случае, не уступает интеллекту Ивана Лаптева. Из пособия следует непреложно, что ни в 1985-м, ни в 86-м, ни в 87-м перестройка еще не имела места быть, хотя слово такое в 1987 г. и в самом деле стало появляться в партийных документах вторым планом при "стратегии ускорения". Правда в том, что "с первых дней своего генсекства" Горбачев провозгласил себя не перестройщиком, а великим экономистом, намеренным уже в ближайшие 1,5-2 года вывести экономику СССР на самые передовые рубежи. Экономику он объявил своим любимым делом, о котором способен говорить часами. И действительно — говорил. Столь же решительно и радикально были настроены на качественный прорыв в экономике и два ближайших соратника молодого генсека, Рыжков и Лигачев. Едва разместившись втроем на вершинах власти в СССР, они без проволочек предъявили публике убедительные доказательства своей несомненной в плане государственного управления некомпетентности.
Наиболее известная акция этого периода — антиалкогольная. Не буду злословить по её поводу, ибо и без меня талантливых по этой части много. Отмечу, однако, вот какую деталь. В период подготовки соответствующих документов, чем очень неохотно, возражая и сопротивляясь, занимался под нажимом Лигачева Орготдел ЦК, меня искренне удивляла и удивляет по сей день невероятная сила внешнего давления на ЦК в пользу принятия против пьянства как можно более жестоких мер. Нельзя было разобраться, что в этом давлении являлось спонтанным проявлением подлинных настроений народа, а что режиссируется кем-то в собственных интересах. В ЦК нескончаемым потоком шли письма граждан, резолюции собраний, общественных организаций и комитетов с требованиями ввести в стране "сухой закон". Я видел прошнурованные амбарные книги, содержавшие тысячи подписей — опять же в пользу "сухого закона". Мало того, в стране объявились и неуловимо мигрировали какие-то старцы, вещуны, бродячие проповедники, соблазнявшие народ ложью, будто до 1917 г. русские в рот спиртного не брали, а пьянство внедрили евреи и большевики, чтобы тем самым погубить Святую Русь. Аудиозаписи их проповедей достигали кабинетов на Старой площади. На славу потрудилась и наука. В частности, в упоминавшемся выше материале Бестужева-Лады, помимо темы "черной" экономики, содержится также душераздирающее описание трагедии пьянства в советском обществе. В конечном счете, в стране все-таки ввели некую слабую форму "сухого закона", после чего все, кто добивались этой меры, как-то рассосались, пропали за горизонтом, а под лучами быстро накалявшегося общественного негодования остался для ответа один Лигачев. Хотя, между прочим, под законами против пьянства нет его подписи.
Антиалкогольная кампания в условиях 1985 г. была больше, чем преступлением. Она была ошибкой. Прежде всего потому, что мощно стимулировала рост теневой экономики. Бывший первый зам. Председателя КГБ СССР, генерал-полковник В.Ф.Грушко, чекист без всяких кавычек, в своих воспоминаниях "Судьба разведчика" следующим образом подвел итоги антиалкогольного похода: "мы получили целый букет проблем: астрономический скачок теневых доходов и накопление первоначального частного капитала, бурный рост коррупции, исчезновение из продажи сахара в целях самогоноварения… Короче, результаты оказались прямо противоположными ожидаемым, а казна недосчиталась огромных бюджетных сумм, возместить которые оказалось нечем". Именно с антиалкогольной кампании стартовал процесс интенсивной накачки финансами из государственных ресурсов сферы "черной" экономики, переросший в конце концов в начале 90-х в тотальное разграбление "теневиками" крупнейшей мировой супердержавы. Вместе с тем эта кампания впервые породила в обществе серьезные сомнения не столько даже в компетентности, сколько в минимальном политическом и государственном здравомыслии нового руководства.
Среди понимающих людей эти сомнения были особенно тревожными ещё и потому, что "с самого начала своего генсекства" Горбачев лично изувечил то, в чем, как полагал, лучше всего разбирался, т.е. систему государственного управления сельским хозяйством. Несмотря на все возражения руководителей трех крупнейших республик Союза: Казахстана (Кунаев), России (Воротников) и Украины (Щербицкий),— он добился упразднения всех сельскохозяйственных министерств и возведения на их руинах единого Госагропрома СССР. Однако вскоре был вынужден признать, что эта мера была крупнейшей ошибкой. Тем не менее, аналогичная судьба постигла и систему управления машиностроительными отраслями. Соответствующие министерства (около двух десятков) пошли на слом, а вместо них возникло некое Бюро Совмина по машиностроению, посредством которого Манилов от экономики Рыжков вместе с группой облепивших его экономических академиков намеревались удивить мир успехами в машиностроении.
За всей этой реформаторской суетой пристальным немигающим взглядом почуявшего обильную трапезу удава наблюдала администрация США. И, абсолютно точно выбрав наилучший момент, нанесла в конце концов из-за океана по экономике СССР удар сокрушающей силы. Едва только наши тогдашние лидеры очнулись после триумфального для них ХХVII съезда КПСС, американцы (воздадим должное их стратегическому мастерству), используя свое влияние в странах ОПЕК, безжалостно обрушили мировые цены на нефть. Если в конце 1985 г. цена за баррель достигала 30 долл., то в марте-апреле 1986 г. она упала до 13 долл. Вдобавок, в самом конце апреля страну постигло новое великое несчастье — чернобыльская катастрофа. В государственной казне задули ветры разорения и нищеты. Всё это нужно было как-то объяснять и без того измученному трезвостью и магазинными очередями народу. В той накаленной атмосфере былые мартовские соратники быстро перессорились друг с другом. Особенно тревожил Горбачева резкий рост влияния Лигачева. Егор Кузьмич, единственный из них, мог по-настоящему работать, самостоятельно принимать ответственные решения и добиваться их выполнения. Был искренне предан партии и любил народ больше, чем самого себя. Пользовался широкой поддержкой областных партийных секретарей, имел связи и влияние в среде деятелей науки, руководителей промышленности и сельского хозяйства. У него установились деловые, почти доверительные отношения с министром обороны СССР, маршалом Соколовым, не одобрявшим, как и все военное руководство, безалаберных разоруженческих инициатив Горбачева. Последний советский премьер В.Павлов в своей интересной книжке "Август изнутри" (1993) справедливо замечает о Лигачеве: "В 1986 -1988 годах у него власти было, пожалуй, больше, чем у Горбачева или Яковлева".
Словом, уже в середине 1986-го перед Горбачевым обозначилась перспектива утраты власти. Тем более неприятная, что ещё при Черненко МВД СССР (министр Федорчук) успело организовать небольшую проверку деятельности Горбачева за время, когда он возглавлял Ставропольскую краевую парторганизацию. По слухам, быстро нарыли материалов, имеющих хорошую судебную перспективу. Поэтому при неблагоприятном стечении обстоятельств утрата места генсека вполне могла обернуться для Горбачева местом на скамье подсудимых. Реальных политических ресурсов сохранения власти оставалось немного. Правда, газетчики продолжали дружно поносить Брежнева как главного виновника всех бед, возбуждая тем самым кровь в жилах либеральных интеллигентов. Но этого было явно недостаточно для спокойной жизни.
Тогда Горбачев обратил свой взор в сторону США. В августе 1986 г. он послал туда свой отчаянный вопль о помощи, согласившись в одностороннем порядке исключить ядерные арсеналы Англии и Франции из рассмотрения на советско-американских переговорах по разоружению. США оставались невозмутимы. Горбачев принялся выпрашивать у Рейгана личную встречу. Подчеркнуто неохотно Рейган дал в конце концов свое согласие на таковую в Рейкъявике. В октябре, прихватив с собой Шеварднадзе и Яковлева (хорошая компания), Горбачев, точно как Генрих Четвертый в Каноссу, отправился в Рейкъявик на прием к Рейгану.
Всего за шесть лет пребывания в должности Генерального секретаря ЦК КПСС Горбачев одиннадцать раз встречался с президентами США. Пять раз с Рейганом, шесть — с Дж. Бушем. Итог этих встреч известен. Советский Союз и его армия исчезли с политической карты мира, а США превратились в единственного абсолютного гегемона на мировой арене. Американской дипломатии есть чем гордиться. Российской — над чем смеяться и рыдать.
www.zavtra.ru
Окончание следует
blog comments powered by Disqus
