Когда я вошел в купе, там уже сидел пожилой мужчина с седой головой. Из-под его густых щетинистых бровей на меня испытующе смотрели карие глаза. Поздоровавшись, я спросил, далеко ли он едет. Оказалось, что мы с ним едем вместе до конечной станции. Расположившись на своем месте, я предложил ему познакомиться. Он охотно протянул мне руку и представился: «Колонков Михаил Дмитриевич!» Представился и я. Некоторое время мы оба молчали. Он смотрел в окно уже двинувшегося поезда, а я тем временем изучающее рассматривал его симпатичное, но какое-то грустное лицо. Наконец я спросил его:

— Михаил Дмитриевич, простите меня, если мой вопрос покажется вам нескромным. О чем вы грустите?

— А вы знаете, какое сегодня число по старому стилю? — ответил он вопросом же.

После небольшой заминки, потребовавшейся для мысленного перехода с нового стиля на старый, я сказал:

— Девятое!

— Да, правильно: сегодня девятое января, а эта дата в нашей семье считается днем большого траура. Было время, когда ее отмечала вся наша великая страна, но теперь мало кто вспоминает кровавое воскресенье 1905 года, когда от пуль и под копытами казачьих лошадей погибло и было ранено свыше 4 с половиной тысяч ни в чем не повинных людей — стариков, женщин, подростков и совсем малых детей. Теперь чаще вспоминают о расстреле в подвале Ипатьевского дома безжалостного палача этих невинных жертв — бывшего царя Николая Кровавого и его супруги-немки Алисы, называвшей себя Александрой и ненавидевшей русский народ. В то кровавое воскресенье погибла вся семья моего отца, а он остался калекой на всю жизнь. Если вы хотите, я расскажу о том, как это было.

— Я вас прошу об этом, — сказал я.

— Тогда слушайте, — и он рассказал следующее.

— Мой дед и бабушка работали по 10-12 часов в сутки на одном из питерских заводов. Деду тогда было всего 33 года, а бабушке — только 26. Деда на заводе ценили за трудолюбие и за «золотые руки», а также за то, что он не пил и не курил. Но все же они с бабушкой имели заработок, которого едва хватало, чтобы прокормить семью. У них к тому времени было двое детей: восьмилетний Дима и четырехлетняя Маша. А жили они в перенаселенном рабочем бараке без элементарных удобств. И дед, и бабушка были глубоко верующими и регулярно посещали церковь. Оба почитали и своего царя-батюшку, считая его великодушным и милосердным. Поэтому откликнулись на призыв попа Гапона. Празднично нарядившись, взяв с собой детей, они вместе с другими такими же тружениками отправились к царю-батюшке искать справедливости. Шли мирно. Несли портреты царя, иконы. Дед нес на плече свою голубоглазую любимицу Машу, а бабушка вела за руку Митю — будущего моего отца... С ними шли тысячи таких же мирных обездоленных людей, веривших в царскую милость и сострадание.

Но батюшка-царь не вышел к ним, чтобы выслушать мольбы о милости «чад своих возлюбленных». Он выслал войска и приказал стрелять, не жалея патронов, чтобы раз и навсегда отбить желание у своих подданных ходить к нему за милостью. Говорят, что он это сделал по настоятельному совету жены своей. Поди теперь разберись, кто из них был более кровожадным и деспотичным.

Дед, который прожил, как я уже сказал, всего-то 33 года, был сразу убит. Машенька погибла под копытами жандармских лошадей. Бабушка получила пулю в живот и скончалась вместе с неродившимся малышом, которым была беременна. Чудом уцелел только Митя. Но и он был ранен в плечо. Его правая рука на всю жизнь осталась висеть плетью. В тот день подобно семье моего деда от пуль и под копытами жандармских (или казачьих — какая теперь разница!) лошадей погибли тысячи таких же невинных людей.

Сначала Митя оказался в приюте, но потом из деревни приехала сестра бабушки (а «бабушке»-то, если помните, было всего-навсего 26 лет!). Она забрала из приюта Митю к себе в деревню, где он и вырос... Кроме физической травмы, он получил тяжелейшее душевное потрясение. Ведь на глазах ребенка погибла вся его семья! С тех пор и до конца своей жизни он не смог избавиться от заикания и каждый раз вздрагивал, когда слышал ржание лошадей.

Когда годы спустя до Митиной тети дошло известие о расстреле царской семьи и прежде всего царя-убийцы, она воскликнула: «Боже праведный! Я верила, что мои молитвы дойдут до тебя и ты обрушишь на голову царя-убийцы достойную кару!..»

Вот такова история... Теперь вы понимаете, почему в моей семье этот день всегда является днем глубокого траура. Мне же непонятно, почему бывшего царя Николая Кровавого, на совести которого не только кровь жертв кровавого воскресенья, но и многих тысяч других невинных жертв (достаточно вспомнить Ленский расстрел, японскую и мировую войны, в которые он вверг Россию), теперь называют «святым великомучеником»? Никто его не мучил, и он не попадал под копыта ржущих лошадей, как моя тетя Маша и тысячи других. Он получил по своим заслугам. Его просто расстреляли, как расстреливали по его приказам других. Его настигла Божья кара за его тяжкие преступления и грехи.

После этих слов моего случайного попутчика мы оба долго молчали. Я был потрясен его бесхитростным рассказом о трагедии, постигшей его родных. Было уже поздно. За окном быстро мчавшегося по рельсам вагона стояла ночная тьма. Мы стали укладываться спать. Обычно я в поезде под монотонный стук колес быстро засыпал, но в этот раз долго не мог заснуть. Как и мне, не спалось и моему спутнику, который часто ворочался и время от времени выходил из купе покурить. Рано утром поезд прибыл на конечную станцию, и мы, обменявшись крепким рукопожатием, расстались.

Позже мне стало известно, что ветеран Великой Отечественной войны Михаил Дмитриевич Колонков, имевший два серьезных ранения и контузию, уехал к своей дочери в Белоруссию и там вскоре скончался от инсульта. Но я до сих пор не могу забыть его и историю, которую он мне поведал в вагоне поезда.

Ю. КСЮНИН,

капитан 1-го ранга

в отставке, участник Великой

Отечественной войны.

Тамбов.