Я НЕЖНО и преданно люблю Ленинград, хотя давно обитаю в Москве. И каждый раз, когда выпадает возможность, возвращаюсь к моим истокам, к моим корням. Здесь родились, встретились и полюбили друг друга мои бабушка и дед, погибли в блокаду почти все родственники. Здесь прошла моя молодость, появились на свет сын и первые статьи в «Вечерке». Отсюда я отправлялась с блокнотом по СССР — была такая рубрика в «Советской России», писала для любимой газеты очерки и критические статьи, по которым всегда, без исключения, принимались меры. Но то были другие времена, другая власть... А сейчас кричи не кричи, никто не услышит, не поможет людям, о которых болит душа. Но и молчать я не буду, не хочу и не могу, иначе просто разорвется сердце...

     В городе на Неве живут такие светлые, чистые люди, о которых можно рассказывать часами. Я всегда считала их подлинной элитой России, ее национальным достоянием. Когда я думаю об этих людях, то вспоминаю строки поэта, произнесенные в страшные блокадные дни: «Ленинградцы, дети мои, ленинградцы, гордость моя...». Вы — моя опора, моя семья, наследники великого сопротивления. В блокадные сороковые город не сдали, в девяностые его, как и всех нас, предали. Но истинные ленинградцы сопротивляются захватчикам и сейчас. Многие из них еще живы, хотя, по расчетам врагов, давно должны были умереть. И здесь я хочу рассказать о тех, кого сбросили на самое дно жизни.

     «Сегодня чувствую себя получше, впервые за последние месяцы прошла пешком с Загородного на Невский. В душе, настроенной на праздничный лад, звучали стихи нашего гения: «Люблю тебя, Петра творенье, люблю твой строгий, стройный вид, Невы державное теченье, береговой ее гранит...». Представляешь, как был бы разгневан Пушкин, написавший строки: «И светла Адмиралтейская игла...», если бы обнаружил, что иглы этой теперь не видно, а строгий вид города стал преданьем. На Невском через каждые сто — двести метров натянуты простыни реклам. Кажется, что в огромном дворе провинциального города жители вывесили на просушку белье, простыни эти делают Невский таким простецким, лишают его перспективы, не дают увидеть ни иглу, ни само Адмиралтейство, которое раньше венчало проспект. А витрины частных магазинчиков, что лепятся здесь один к другому? Их манекены напоминают мне дешевых проституток, которые вечерами толпятся у гостиниц. Выставили напоказ свои убогие наряды и жалкие прелести да еще почему-то требуют за них немыслимо высокую плату...

     У стены Аничкина дворца неподвижно сидит старик с орденскими планками на опрятном пиджаке. Рядом фуражка, в ней — пусто. Говорят, нищие неплохо зарабатывают. Не знаю. Нищих в городе много, они повсюду. Как-то долго наблюдала за одной пожилой женщиной: за два часа ей никто ничего не подал. Неподалеку лежали три квелые — наверное, кто-то дал снотворного — полуживые собаки. Их тоже полно на Невском — просят на пропитание. Ко дну миски прилипли несколько желтеньких монеток. Не густо... И все-таки животных жалеют больше, чем людей...

     Я сама с трудом свожу концы с концами — не побираюсь, и то слава Богу! За последние три года смогла купить только тапочки и носки. Пока выгляжу прилично. Ты ведь знаешь, что при Советской власти я хорошо зарабатывала, многое себе сшила, и сейчас меня это выручает. Как унизительна бедность! Устала экономить буквально на всем. Когда начинается приступ, вызываю «скорую». Бесплатно в больнице ставят только одну капельницу, за остальные берут деньги. Мне платить нечем, поэтому выписываюсь из больницы, доползаю домой и... снова вызываю «скорую». Никогда не думала, что придется так жить! Всем моим знакомым не легче, не только пенсионерам, вообще всей ленинградской интеллигенции. Особенно жаль молодых.

     Мне непонятно только, откуда в кафе и разных там «бистро» столько народа? Сидят с самого раннего утра. Наверное, приезжие. И где они зарабатывают деньги, ведь промышленность города практически разрушена? Помнишь, мы с тобой ходили в кафе «Север», ели самое вкусное на свете мороженое? Теперь туда не сунешься, цены запредельные.

     Напротив Владимирского собора продаются блины с семгой, грибами, еще с чем-то вкусным. Мечтаю купить себе хоть один в день своего рождения. Но блин стоит столько, что на эти деньги я смогу прокормиться дней пять, если, конечно, дотащу овощи с Сенного рынка, там они дешевле.

     Мне ужасно надоели овсяная каша и винегрет, так хочется чего-нибудь вкусненького. Но ты не вздумай мне что-нибудь прислать. Предупреждаю серьезно: все верну обратно! Вот станет получше с сердцем, начну искать работу, ты ведь знаешь, я никакой работы не боюсь! Хватит обо мне, пойдем лучше к твоему бывшему дому. Не забыла, наверное, где назначала свидания?

     Прости, дорогая, но и здесь мне плохо. Бедный Пушкин! Изящная фигурка поэта словно парит над свалкой мусора в сквере на улице его имени. У пьедестала куча загаженной бумаги и пластиковых бутылок — пустые стеклянные прямо из рук «гуляющих» выхватывают бомжи, непристойно ругаются, делят добычу. Набрав на выпивку, дружно орут песни и тут же засыпают на лавках. Прошлой зимой многие из них замерзли. У нас в подъезде под лестницей месяц жил такой несчастный, руки и ноги обморожены. Мы его подкармливали чем могли. Потом он умер. Дня два лежал, никто не вывозил. Такое было только в блокаду...

     Да, теперь твой скверик на Пушкинской улице влюбленные обходят стороной. Ушла и я. Поплелась в «Катькин» сад. Хорошо здесь, чисто! Опустилась на нашу скамейку — слева от памятника Екатерины. На соседней — стайка подростков. Губы и глаза мальчишек ярко накрашены: продаются... Приняла нитроглицерин и пошла домой — хватит, нагулялась!

     Напротив улицы Марата увидела два обветшалых особняка после косметического ремонта. Свежая краска не скрывает трещин, как не может скрыть макияж морщины древней старухи. Но тоже... выставлены на продажу.

     Скажи, почему этот заурядный лабаз, в который превратился наш город, помпезно называют Санкт-Петербургом?! По-моему, ему больше подходит другое имя — Путинград, ты согласна? Мне кажется, все, что вижу вокруг — просто декорация, съемочная площадка для фильма ужасов. Вот-вот упадет занавес, закончится зловещий спектакль, и я снова окажусь на строгих и светлых улицах Ленинграда — города, где строят корабли, турбины, дома для очередников, где снова работает мой завод... Господи, как хорошо, как счастливо мы жили, каким высоким смыслом была наполнена наша жизнь! А сейчас такая мерзость вокруг, такая тоска! Душой отдыхаю только в музеях, где такие же, как я, неимущие смотрительницы пытаются сохранить прошлое России. Знаешь, что бы там ни писала демпресса, умирать буду, скажу: «Спасибо товарищу Сталину за мое счастливое детство. И пусть будут прокляты демократы за мою разграбленную страну и поруганную старость!»

     ЭТО ПИСЬМО Наташи Александровой, моей двоюродной сестры, главного инженера одного крупного завода, было последним. Отчего она умерла? Не только от болезни. Наверное, известная госпожа-депутатка сказала бы и о ней: «Не вписалась в рынок, сама виновата». Как миллион других ленинградцев, ушедших из жизни за последние десять лет. В 1993 году в городе было пять миллионов граждан, сейчас осталось четыре с половиной. Но эта половина — приезжие, в основном с Кавказа. Запомним: коренных ленинградцев за годы проклятых реформ погибло больше, чем в блокаду! И люди продолжают умирать. А теперь о тех, кто еще жив.

     Когда я приезжаю в Ленинград, учительница литературы, инвалид второй группы, Нинель Николаевна Кузина первым делом спрашивает меня по телефону, что я сегодня ела. Прекрасная собеседница, эрудитка, она теперь может говорить только о еде. За последние годы она настолько обнищала — страшно рассказывать. В квартире обои оборваны: ремонт для учительницы — роскошь. В доме нет самого необходимого: полотенец, чайника, чашек, клеенки на столе — словом, ничего! Спит женщина на продавленной тахте, без простыни, под каким-то тряпьем. В комнате постоянный мрак. Свет включает только на кухне — лампочку купить — проблема, конверт — тоже. Часто Нинель Николаевна сидит только на хлебе и воде, так как пенсия у нее — 1100 рублей. В собесе сказали, что прожиточный минимум в городе 1880 — по критериям ООН, это ниже физиологического порога выживания. Интересно, как здесь определяют этот минимум? Продукты в городе, даже хлеб, дороже, чем в Москве! Чтобы получить социальную помощь — доплату до прожиточного минимума, надо каждый квартал собирать справки, унижаться, просить, писать депутату. Но и того, что причитается по закону, не получишь, — в бюджете города вечно не хватает денег, особенно после пышных торжеств, устроенных здесь в честь 300-летия. Но и с учетом пособия по бедности больная учительница может потратить на себя не более сорока рублей в день, так как необходимый ей для жизни «продуктал» стоит 400 плюс плата за квартиру. Рецепты на бесплатные лекарства врач выписывает инвалиду второй группы раза два в год, не чаще, да надо еще обзвонить все аптеки города, узнать, где дают эти лекарства, приедешь — все уже разобрали. Словом, живет Нинель Николаевна хуже, чем отловленная в Москве бродячая собака — псине выделяют на еду значительно больше — рублей 50—60. Пробовала я устроить Кузину на работу — ничего не получилось. Это при Советской власти стоило мне трубку снять, как инвалиду немедленно подыскивали подходящее дело. Теперь же для них работы вообще нет!

     Поднимаюсь по грязной лестнице на седьмой этаж. Лифт не работает, окно на площадке разбито, гуляет ветер. Под ногами хрустят брошенные наркоманами шприцы. Звоню в квартиру, нет — в тюремную камеру! Человек, не взявший ни копейки чужого, живет, как преступник, на те же сорок рублей в день. Но зэка еще как-то одевают и худо-бедно лечат. Так что прекратите, коллеги-журналисты, попрекать коммунистов ГУЛАГом и узниками совести! Сейчас, как в тюрьме, живет не одна Нинель Николаевна — сорок миллионов граждан России!

     ЧЕМ ДЕРЖИТСЯ эта женщина, где берет силы, чтобы жить? Наверное, учится у своей дочери. Таню Кузину знаю давно, и хотя она годится мне в дочери, я всегда училась у нее мужеству. Но честно скажу — вынести то, что судьба уготовила Тане, я бы не смогла.

     Эта девочка ослепла в раннем детстве, потом почти оглохла. Но училась прекрасно, писала стихи. Помню, она до крови стерла пальцы, когда, готовясь к экзаменам в МГУ, прочитала по Брайлю тонну книг и без блата и репетиторов поступила на престижный психологический факультет, где конкурс был больше шести человек на место!

     Университет предоставил Кузиной номер в общежитии для аспирантов на Ленинских горах, а одна студентка-комсомолка вызвалась стать ее поводырем. Таня записывала лекции на магнитофон, девчонки учились хорошо, бродили по Москве, но больше всего Таня любила танцевать на студенческих балах. Однокурсники, наверное, до сих пор помнят худенькую девушку с роскошными вьющимися волосами в пышном бальном платье. Таня кружилась в вальсе, и никто не верил, что она слепая.

     Одной из первых среди зрячих подруг девушка вышла замуж. Работала реабилитантом — помогала взрослым ослепшим людям найти свое место в жизни, получить новую профессию. Потом, когда по состоянию здоровья ей пришлось расстаться с любимым делом, начала работать надомницей на предприятии слепых. При Советской власти предприятия эти получали государственный заказ, трудились на оборону, и заработки у надомников были неплохие. Каждый год Кузина лечилась в санатории, причем бесплатную путевку давали и сопровождающим.

     Сейчас господа Чубайс и Немцов встревожились, что коммунисты собираются «все отнять и поделить». А вы как хотите, себе все, а остальным ничего?! Кстати, при Советской власти никакой уравниловки не было. Еще до войны мой отец — доцент Тимирязевской академии — получал столько, сколько сейчас имеют только очень преуспевающие бизнесмены. Представляете, моя мама не работала, в доме жила нянька, а ко мне три раза в неделю на весь день приходила учительница немецкого языка, да еще я частным образом занималась балетом! Сейчас же мой сын, тоже доцент, не то что семью, себя прокормить не может. А что касается Тани, то при Советской власти она, получая приличную пенсию, зарабатывала больше, чем я — заведующая отделом центрального журнала издательства «Правда». И это было справедливо!

     Господин Немцов убеждает нас, что его партия хочет, чтобы «люди могли работать и зарабатывать». Удивительно свежая мысль! Мы тоже об этом мечтаем. Но цена труда у нас в стране занижена минимум в четыре раза, как ни бейся — много не заработаешь. А недавно господин Чубайс заявил на телевидении, что «бедные хотят съесть все за один день». Очень он испугался, что придется с обездоленными делиться. Ну а по чьей милости, интересно, мы все вдруг обнищали, а Таня Кузина, ее мама и муж вдруг оказались на самом дне?! Все, что Таня с Володей скопили, отнял Гайдар. Пришлось продать комнату Володи — эти деньги тоже унес дефолт девяносто восьмого. Обворовали людей, разорили, а теперь убеждают, что кушать им каждый день не надо, а следует подождать до 2010 года, когда удвоится ВВП, очень перспективно! А теперь о том, как слепые при демократии «зарабатывают». Муж Тани, инвалид второй группы по зрению, получает пенсию 1200 рублей. Когда на предприятии есть работа, он вкалывает по десять часов в сутки, платят ему... 5 руб. 70 коп. в час. Таня — немногим больше. Не хотите ли так поработать, господин Чубайс? Поменяйтесь с Володей местами хоть на один день — он справится с вашими обязанностями, окончил тот же, что и вы, инженерно-экономический институт. Тогда и узнаете, как, не воруя, зарабатывать!

     Два года назад Танина мама сломала ногу. В больнице ногу загипсовали и отправили Нелю домой, хотя знали, что она живет одна. Пять месяцев Володя возил Таню к матери. Хрупкая женщина не могла переворачивать больную, и у нее скоро появились пролежни. В те дни, ухаживая за погибающей матерью, Таня стала похожа на обгоревшую спичку. Спас Нелю дальний родственник, пожилой и очень занятой человек. Мать кое-как поправилась, а дочь заболела — у Тани обнаружили рак. Срочно потребовались деньги на лекарство и операцию.

     Всю свою журналистскую жизнь я ездила в командировки по тревожным письмам. При Советской власти во всех газетах — от районных до центральных — была рубрика «Письмо позвало в дорогу». Тысячи сотрудников отделов писем работали с жалобами. И на каждую критическую статью, появившуюся в печати, немедленно реагировали в райкомах и обкомах. Сейчас же спасение утопающих — дело рук самих утопающих. По законам капитализма все правильно — слабые обречены. И все же я попыталась что-то сделать для Тани Кузиной. Приехала и уткнулась в глухую стену: оказывается, первого мая (это ли не издевательство над трудящимися?!) в городе была отменена адресная помощь. Теперь тем, кто получает больше прожиточного минимума, не дадут ни копейки! Оказывается, Кузина Таня «настоящая богачка» — получает сто долларов в месяц! Только вот операция стоит две тысячи зеленых... И сейчас я хочу спросить президента, хотя понимаю, что «Советскую Россию» он не читает: «Господин Путин! Вам не стыдно возглавлять государство, где слепая, глухая раковая больная вынуждена из последних сил работать, чтобы заплатить за облучение и химиотерапию?! Но Таня, как всегда, не сдается, борется за свою жизнь. И я прошу для нее не милостыню, я требую справедливости. Верните то, что у людей украли, — их вклады на сберкнижках!

     Депутаты-коммунисты еще в прошлой Думе добились принятия законодательства, которое обеспечивает механизм восстановления сбережений. Из шести законов принято пять. Но на шестой — самый главный — о порядке обслуживания долговых обязательств государства, который и запускает весь механизм компенсации вкладов, именно вы, господин президент, наложили вето! Подписали смертный приговор женщине, вашей землячке, которая могла бы спастись, если бы государство не украло у нее все, что она заработала! А теперь у Тани уже третья степень рака...»

     ЕСТЬ У МЕНЯ вопросы и к господину Грызлову, который месяц непрерывно говорил о борьбе с бедностью, о том, что «Единая Россия» будет заниматься не болтовней, а практическими делами. Но я ему не верю. Потому что именно «центристы» все последние четыре года боролись в Думе с коммунистами, которые голосовали за повышение пенсий, за то, чтобы лекарства стали дешевле. И это на их совести смерть Натальи Александровой, отчаянное положение Тани Кузиной, нищета ее матери! Поэтому я и хочу спросить «благодетелей» наших: почему вы скрываете от народа, что первого января 2004 года прекращается переходный период, когда выплачивались пенсии по группам инвалидности, и входят в силу положения пенсионного закона, по которому пенсия будет выплачиваться в зависимости от степени утраты трудоспособности?! Конечно, перед президентскими выборами никто не отважится не выплачивать пенсии миллионам людей, но формально правовые основания для выплаты пенсий исчезнут. А недавно замминистра труда и соцразвития А.И. Осадчих разослал в общественные организации инвалидов документ о том, как будут определяться степени утраты трудоспособности. Я познакомилась с этим документом и поняла: у Тани Кузиной, инвалида детства по зрению, первую группу отнимут, а значит, лишат и социальной доплаты. Среди слепых по новому закону, наверное, не будет ни одного человека, которому определят третью, т.е. полную утрату трудоспособности, что эквивалентно сегодня первой группе инвалидности. Почему? Да потому, что третью степень утраты трудоспособности будут устанавливать только тем, кто не может работать ни при каких условиях, в том числе с помощью реабилитационной техники и других людей. По этому документу не только Татьяна Владиленовна Кузина, но и Николай Островский не был бы признан человеком с третьей степенью утраты трудоспособности. Мало ли, что слепой, прикован к постели — но ведь работает, книги пишет...

     Истинный защитник инвалидов, коммунист депутат О.Н. Смолин понимает, что ждет его товарищей по несчастью, так как сам слепой. Поэтому Смолин дважды пытался пригласить в Думу министра Починка, поговорить с ним о судьбе инвалидов, и дважды «центристы» это предложение провалили! Так что теперь еще одна моя подопечная, Елена Ольховикова, у которой рассеянный склероз, может получить не вторую группу инвалидности, а третью, т.е. размер ее пенсии в ничтожные 600 рублей значительно уменьшится. А то, что таких, как она, на работу не устроить, а двоих маленьких детей Лене нужно кормить, никого не волнует. Это ли не геноцид?!

     Я нежно и преданно люблю город на Неве. Но в последние годы меня охватывает там такая жгучая ненависть к существующей власти, что мне кажется: под ногами плавится асфальт, даже в мороз. Наверное, такую ненависть испытывал солдат, когда, обвязавшись связкой гранат, бросался под гусеницы фашистского танка.

     Я ненавижу вас, проклятое племя воров! За Наташу, Нелю и Таню, за их невидимые миру слезы. За то, что защитница Ленинграда, Ольга Ивановна Пильгус, которая имеет право на отдельную однокомнатную квартиру, так и умрет в коммуналке, не дождавшись своей очереди, ведь очередь эта не движется уже пятнадцать лет! На реставрацию Константиновского дворца и винных подвалов в Стрельне деньги нашлись, а на жилье для истинных героев Ленинграда их нет и не будет при этой власти!

     Я ненавижу вас за то, что молодой философ — кандидат наук — получает в университете такие гроши, на которые он не только не может купить лекарства для больной раком матери (эта болезнь здесь буквально косит людей), но даже ездить на транспорте — добирается на работу пешком из центра на Васильевский остров!

     Я ненавижу вас за тех стариков, которых эта собачья жизнь заставила «вписаться в рынок». И они в семьдесят с лишним лет, падая от усталости, крутятся как белка в колесе, пытаясь спасти, удержать на плаву своих детей и внуков. На «заслуженный отдых» они пойдут только в катафалке крематория.

     Говорят, мы терпим столько, сколько живем. Нет! Наш народ уже доказал это в семнадцатом году. И я боюсь в себе и других этой ненависти, боюсь бессмысленного и беспощадного русского бунта. Его искры я вижу в глазах молодых, когда они в слепой ярости вдруг начинают громить все вокруг. Я слышу гул грядущих потрясений. И это вы, господа, толкаете к ним страну, уничтожая свой народ, а ведь только он, он один сможет сделать Россию великой!

     Ленинградцы, держитесь! Все-таки наши когда-то придут! Возьмут в свои руки Думу, прогонят правительство временщиков, потому что никто не захочет голосовать за своих палачей. И не только обездоленные, но и те, кто неплохо устроился при демократах. Ибо понимают: пока существует эта власть, те, кто оказался на дне жизни, обречены. И смерть обреченных будет и на их совести тоже.