Валентин Чикин: Александр Юрьевич, две наши газеты представляют широкое поле народно-патриотических сил, как говорили раньше, трудовой народ. Наше влияние распространяется и на Федеральное собрание, и на региональные органы власти. У наших читателей существует достаточно много предубеждений, даже маний, связанных с атомной энергетикой, с атомными станциями. Это особенно остро выявилось во время дискуссии по переработке ядерного топлива. И мы попросили вас об этой встрече, чтобы из первых уст, из уст хозяина отрасли услышать ответ на ряд вопросов, которые лежат как бы на поверхности, но вокруг которых идут самые разные кривотолки.

Александр Проханов: С вашим предшественником Адамовым мы вели беседу нелицеприятную, и он абсолютно откровенно говорил о том, что слепая антиядерная волна "охранительности" ведет к застою, а безумный авангард чреват опасностями.

Известно, что перед реформаторами ядерной отрасли сегодня стоят несколько ключевых задач. Одна из них условно звучит так: желая накопить внутренний ресурс, для того, чтобы аккумулировать его, направить в зоны наиболее динамичного развития, создается некая генерирующая корпорация, которая должна охватить и проинтегрировать все самое дееспособное и ликвидное в отрасли. Как бы вы объяснили эту задачу, что за ней стоит, какие на этом пути трудности, чем вы рискуете?

Александр Румянцев: Основное внимание нашей отрасли направлено на ядерно-оружейный комплекс, атомную энергетику, на поддержание научно-технического потенциала на том уровне, который бы позволил эти две задачи успешно решать.

Действительно, мы делаем наработки, чтобы консолидировать средства и наиболее эффективно их сконцентрировать для решения этих задач. Но законодательная база наша такова, что мы не можем в одних руках соединить, например, инвестиционную составляющую тарифа под электричество. А если мы не можем консолидировать, значит, у нас нет возможности варьировать этими средствами, как мы пытались, например, при создании Ростовской атомной станции. Там мы сомножили, продвинулись, обеспечили пуск. Сейчас она введена в опытно-промышленную эксплуатацию и с октября будет включена в штатную.

Имеются у нас и блоки высокой готовности. Это, например, Калининская станция. Мы недавно провели там выездное совещание под председательством вице-премьера Христенко, решали все технические и хозяйственные вопросы, начиная с обеспечения строителей жильем... Я хочу сказать, что имея консолидированный ресурс, мы можем маневрировать и на блоках высокой готовности осуществлять эффективно уже предпусковую подготовку и вводить в эксплуатацию.

Что касается ресурсного обеспечения всей отрасли, процесс этот не мгновенный. Действительно, мы должны все наши высокие технологии, которыми мы располагаем, выводить на мировой рынок, туда, где есть востребованность. Наше свежее топливо охотно покупают за рубежом. Многие наши ядерные технологии тоже пользуются спросом. И мы хотим, чтобы вырученные деньги не распылялись. Но и здесь нельзя допустить перехлеста, нельзя так консолидировать, что не останется средств предприятиям, иначе они начнут затухать в какой- то момент. То есть, должна быть разумная сбалансированность. То предприятие, которое демонстрирует высокую научно-техническую и технологическую устойчивость, должно в приоритетном порядке иметь средства и для развития своего потенциала. На слуху у всех сейчас проект по отработанному ядерному топливу. Это очень выгодный коммерческий проект...

Валентин Чикин: Простите, можно ли понять так, что до сих пор у вас есть предприятия-доноры, и предприятия- потребители, которые являются убыточными?

Александр Румянцев: Убыточных нет. Может, только одна Билибинская станция, по поводу которой мы начнем сейчас диалог с главой администрации Таймыра Абрамовичем. Уже отправили ему пару посланий, хотим понять ситуацию. За электричество и тепло Билибинской станции нам платят около трех процентов деньгами, чуть-чуть зачетами. Предприятие, действительно, убыточное. Других таких у нас нет. Хочу заметить, что ядерно-оружейный комплекс - это большая доля в бюджете, подход к нему не коммерческий.

Александр Проханов: Александр Юрьевич, в нашей прессе год-полтора назад появилась масса истерических публикаций по поводу того, что Советский Союз, Россия накопили драгоценные, высокообогащенные урановые запасы, которые требовали от нас колоссальных усилий, а теперь мы их разбазариваем, продаем за бесценок, включаем в низкообогащенную технологию. Это является чуть ли не национальным преступлением.

Валентин Чикин: Ваш предшественник давал по этому поводу ряд объяснений, утверждал, что никакая это не распродажа, что это всего лишь малый процент наших запасов. А деньги на самом деле нужно откуда-то брать, чтобы отрасль разморозить. В какой стадии реализации находится проект "ВОУ-НОУ"?

Александр Румянцев: Ваш вопрос очень кстати. Этому проекту уже восемь лет. Как раз вылетает наша большая делегация на переговоры с департаментом энергетики США, будем решать, как сотрудничать дальше по этой проблематике.

А насчет разбазаривания - ничего мы не разбазариваем! Мы продаем уран для атомных станций всего-то трехпроцентного обогащения. Оружейное же обогащение - это 90 процентов. А мы берем лишь маленькую толику. И это все определено нашими международными обязательствами по сокращению оружейных материалов, которые мы и Соединенные Штаты взяли на себя. Мы здесь, можно сказать, поспешаем не торопясь. Берем часть оружейного урана, переводим его в атомно-энергетический, потом смешиваем в центрифуге и поставляем в виде газа. Суть проекта "ВОУ-НОУ" состоит в том, что из высокообогащенного урана производится низкообогащенный. И цены, повторяю, не демпинговые. Здесь нас не загоняют в тупик, хотя мы считаем, что цены должны быть выше. Ну, а ту природную компоненту естественного урана, который добывают, возвращаем и реализуем в других местах, частично на американском континенте. Это нас не устраивает. Мы хотим, чтобы американцы покупали у нас обогащенную часть, природную, и ничего нам не возвращали.

Александр Проханов: Эти ресурсы вы аккумулируете у себя или у вас значительную часть отбирает бюджет?

Александр Румянцев: Деньги на развитие отрасли поступают в федеральный бюджет. Там есть строка: сколько мы наработали, столько пойдет на развитие отрасли. За эти 8 лет удалось переломить ситуацию, и мы за 2000 год выдали электроэнергии на наших атомных станциях столько же, сколько в советский период. Наверное, наша отрасль первой из отраслей вышла на показатели советского периода. И мы гордимся этим. Добились такого результата без прибавления мощностей. Только за счет того, что сохранили потенциал, обеспечили нужный уровень зарплаты, технической вооруженности, обеспечили уровень безопасности согласно международным правилам. На текущий год мы запланировали еще больший рост и все это благодаря в том числе и проекту "ВОУ-НОУ".

Александр Проханов: Теперь о том, что на поверхности, вокруг чего кипят страсти, закручиваются конспирологические истории, про что в народе говорят "ядерные отходы". С одной стороны, эти страхи народные абсолютно понятны. Они имеют под собой почву, вспомним Чернобыль. Народ боится как бы сатаны в ядерном реакторе. С другой стороны, мы прекрасно понимаем, что экологические истерики, которые закатывались, закатываются и еще, очевидно, будут закатываться, иногда не совсем бескорыстны. Спецслужбы самые разные давно оседлали экологическое движение и используют его для приостановки тех или иных индустриальных программ... Я совсем недавно был на Ижорском заводе, видел кромку завтрашнего дня - приготовленные новые емкости, этакое драгоценное стерильное чудо... Но вот мы спотыкаемся на принятии законодательного акта, открывающего широкие возможности "ядерного оборота". В чем драма принятия этого закона? В чем драма пугающей транспортировки? Консервации?

Александр Румянцев: Мы 25 лет транспортируем отработанное ядерное топливо с наших атомных станций и перерабатываем его. Все технологии у нас есть. А столько шума вокруг, потому что это очень выгодный проект с коммерческой точки зрения и у нас есть все условия для его осуществления. Дело заключается в том, что технологические выдержки могут составлять десятки лет, пока распадутся соответствующие фракции. И такие хранилища в свое время были построены. Наше счастье, что имелась концепция развития атомной отрасли, этого сложнейшего инженерного сооружения.

Скорее всего по неведению нам вменяют в вину то, что мы будем примитивно закапывать отходы. Для разъяснения всей операции мы сняли десятки фильмов про эти хранилища, разослали по территориям. Суть хранения в том, что в мокром хранилище, в Красноярске, подвешивается специальная активная зона, там идет циркуляция воды, есть мощнейшая диагностика, операторы всем этим управляют. Налажено круглосуточное производство и создано безопасное хранение отработавшего ядерного топлива.

После 20 лет хранения отходы приобретают уже совсем другое качество и не требуют никаких экстраординарных мер безопасности при регенерации. А топливо, которое пройдет стадию технологической выдержки, мы будем помещать в реакторы на быстрых нейтронах, планируется построить их целую серию. И у нас появится собственное топливо, то есть у нас открывается еще одна сырьевая база. В среднем тысячу долларов за килограмм дадут нам сейчас за технологическое хранение. Тысяча тонн - миллиард долларов. Эти деньги мы планируем через федеральный бюджет направить на реабилитацию тех наших территорий, которые пострадали от создания в нашем государстве ядерного оружия, а также применения ядерных технологий на транспорте, в оборонном комплексе и в энергетике. В первую очередь это Урал, Челябинская область, знаменитый "Маяк", где были первые реакторы, у всех на слуху озеро Карачай, река Теча, деревня Муслимово. Мы хотим на средства, полученные от проекта, создать новые емкости по хранению, которые есть на Западе. Это уже не влажные, а сухие хранилища. Они более перспективны и хорошо себя зарекомендовали. Мы хотим построить некий комплекс. Но, повторяю, львиная доля всех денег уйдет на социальную программу реабилитации Севера, Центральной части, Южного Урала.

Я вам скажу, что даже в Москве содержатся миллионы кюри в хранилищах, а денег ведь нет для того, чтобы утилизировать. Ну, конечно, пока работают люди, которые умеют с этой активностью обращаться, опасность невелика. Но все равно это непорядок, когда в черте мегаполиса устроены такие хранилища. Для того, чтобы свести опасность до нуля, нужны очень большие средства.

Возникает вопрос: а что будет с отработанным топливом наших атомных станций? Мол, мы забьем все хранилища чужими отходами, а свои некуда будет девать. Не разразится ли экологическая катастрофа на этой почве? Ничего подобного. Дело в том, что на наших станциях сооружены специальные хранилища, куда поступает на технологическую выдержку облученное топливо.

Но даже если и этих мощностей нам не хватит, у нас достаточно времени, чтобы заложить инвестиционную составляющую на создание дополнительных хранилищ. Мы их построим. А вот денег, чтобы реабилитировать территории - с утилизацией земли, очисткой рек, водоемов, переселением людей, в федеральном бюджете не будет в ближайшее время. Мы уже к той точке подошли, когда свои мощности готовы направить и на эти социальные программы.

Да, действительно, у нас много критиков. Сложились стереотипы представлений. Можно понять опасения людей. Потому что всегда говорилось: радиация - это вред. Когда случился Чернобыль, вообще разрушился миф о безопасности атомных реакторов. И как ни объясняй человеку, который не занимается профессионально этими вопросами, он всегда скажет: а помните 26 апреля 1986 года? Ученые не смогли создать таких систем, при которых роль человеческого фактора не была бы определяющей.

Валентин Чикин: Кстати, Александр Юрьевич, каково ваше объяснение чернобыльской аварии?

Александр Румянцев: После долгих разбирательств, расследований причина чернобыльской аварии была сформулирована следующим образом. Первое: несовершенство конструкции реактора. Второе: несовершенство уровня защиты реактора, то есть системы управления. Третье: неквалифицированность персонала. И все эти три фактора в какой-то момент сработали одновременно. Если хотя бы один фактор отсутствовал, то не было бы этой аварии.

Почему эти реакторы РБНК были использованы в энергетике? Потому что в Средмаше они действовали безупречно - проработали 30 лет безаварийно. Но там был культ эксплуатационной дисциплины. Реакторы квалифицированно управлялись. Там нельзя было отойти от регламента просто по определению. Имеется оперативный журнал, главный инженер дает задание на смену, и ты из регламента выходить не имеешь права ни на йоту. А в Чернобыле начали ставить эксперимент с реактором и заигрались. Дело прошлое, но все равно это был удар по всей атомной науке и по ядерной энергетике в первую очередь. Мы должны полностью реабилитировать мирный атом своим позитивным, безаварийным, абсолютно безопасным способом донести его благо до людей. Только тогда мы сможем говорить, что доказали: атомная энергетика -- благо для всех.

В этом смысле мы можем возлагать надежды и на наш новый проект. Реальное благо принесет и организация хранения отработанного ядерного топлива. Вот запустим проект, переведем деньги на благоустройство территорий, и поднимется социальный уровень жизни людей, прожиточный минимум. Губернаторы даже планируют какие-то прибавки к зарплате делать, строить больницы, дороги. Когда народ поймет, что все это сделали атомщики, что люди благодаря нам стали жить лучше, тогда мы будем с легкой душой вводить новые блоки атомных электростанций, и они будут работать безаварийно. Жизнь пойдет без катаклизмов, какие у нас случились зимой в Приморье и на Севере. Вот тогда мы сможем со всей ответственностью заявить, дорогие друзья, мы свою миссию выполнили, раскрыли все возможности атомной энергетики, донесли ее блага до государства, до нашего народа.

Валентин Чикин: Можно вас попросить подробнее остановиться на федеральной программе развития ядерной отрасли и ядерной безопасности?

Александр Румянцев: Программа есть. Все там предусмотрено, за исключением денег. Нет денег в бюджете на эту программу. Поэтому мы и предложили свой проект, о котором только что говорили, и в котором я вижу чисто социальную направленность. Говорят, что деньги, полученные от реализации проекта, будут разворованы. Исключено. Все пойдет через федеральный бюджет, попечительские советы любого уровня. Контролировать будут депутаты, представители местных властей, экологи. Пожалуйста, вот программы, вот отчеты - смотрите. Местные власти тоже должны взять на себя обязательство продекларировать все расходы. Прозрачность должна быть абсолютной.

Александр Проханов: Минатом в советское время был абсолютно непрозрачен. Это была каменная стена. Сверхсекретность. И вдруг после известных всем социальных изменений эта стена рухнула и атомная энергетика стала прозрачной для иностранцев. Вопрос о вторжении, в частности, американцев, в святая святых нашей экономики не может не тревожить патриотов. Американцы пришли в наши атомограды, предложили новые программы переквалификации, установили контроль за состоянием умов. Когда я недавно был на Удомле, (я этот объект знаю с его рождения, у меня даже роман написан об этой станции), меня поразило обилие иностранцев, как на Бродвее: делегации, съезды, приемы... То есть все наши проблемы для них известны. И в этом смысле они этими проблемами даже стали манипулировать. Не слишком ли мы открылись?

Александр Румянцев: Конечно, вы правильно говорите, ваши опасения мне понятны. Но в Удомле секретов нет, конструкции этих реакторов опубликованы в открытой печати, там и экскурсии проводятся. А приезжающие иностранцы преследуют двоякую цель. Наслушались, что, мол, строится новый блок на Калининской станции с нарушениями регламентов, которые утверждены МАГАТЭ, и хотят в этом убедиться. Ну и пусть. Все равно скажут, что строится неправильно, что Россия как была технически неграмотной страной с позапрошлого века, такой и осталась.

Может, это даже наша вина, что отрасль была долгое время абсолютно закрыта. Когда мы соприкоснулись с мировым сообществом, то оказались неготовыми к глубоко-эшелонированным атакам. Вот, например, "зеленые". Они сейчас работают лучше нас. Но они действуют безответственно: только отрицают. И какие бы мы аргументы ни выкладывали, они твердят одно -- неправда. "Зеленые" оперируют простейшими доводами: не слушайте, мол, этих атомщиков, они вас обманывают... Только после того, как простой человек сам почувствует, что получил блага от нашего проекта, что он положил престарелого родственника на обследование в хороший медицинский центр, который построен атомщиками, или на деньги, заработанные атомщиками, тогда он уже с этими "зелеными" будет по-другому разговаривать.

Почему "зеленые" никогда не говорят о гидроэлектростанциях? Какой урон нанесен! Изменился климат, затоплены обширные площади пахотных земель. А что такое изменение климата?! Необратимые явления, болезни сотен тысяч людей. А вспомните повороты северных рек... Конечно, самая дешевая электроэнергия - это гидроэлектростанции. Но когда бываешь на Волгоградском море, то сердце обливается кровью. "Прощание с Матерой" Распутина на меня произвело огромное впечатление. Сколько затоплено деревень! Могилы затоплены. Ушла под воду жизнь 5--6 поколений, люди лишились своей истории. Словом, беды творили многие, а удар приходится держать одним атомщикам. Что ж, будем вести разъяснительную работу. Хотя слова нынче не в цене. Вот я два месяца министр, дал несколько десятков интервью. Выступал раз десять на телевидении. А сознание людей осталось прежним... Поэтому впредь доказывать будем делами. Вот почувствуют люди благо от реализации наших проектов, и постепенно переменят свое мнение. К сожалению, это долгий путь.

Александр Проханов: Мы, люди левых убеждений, понимаем, что такое сверхструктуры, созданные в советское время, Они были часть огромного, единого, централистского механизма, и в новой рыночной экономике чувствуют себя страшно неуютно, как киты, которые попали на мелководье. Меня в свое время Олег Дмитриевич Бакланов возил в Томск, я был поражен центрифугой, потрясающей красотой, которая дороже всех бриллиантов. Неужели это все можно приватизировать в собственность какого-то лица?

Александр Румянцев: К счастью для нас - нет. Все, что связано с ядерной и радиационной безопасностью, не подлежит приватизации по действующему законодательству. Поэтому наша отрасль практически не приватизируема.

Валентин Чикин: А как вы строите отношения с банками? Коммерческие интересы наших крупных магнатов распространяются на вас?

Александр Румянцев: Была хорошая идея - создать отраслевой банк. Он бы на деньгах зарабатывал деньги, давал нам кредиты, когда будет запаздывать бюджет. На самом деле отраслевой банк мог бы стать тем инвестором, который необходим нам по нашим масштабам. К сожалению, так не получилось. А получилось что-то вроде расчетного центра. А если отраслевой банк является только расчетным центром, то хорошо становится только тем, кто в этом банке работает. В общем, идея отраслевого банка -- спорная. Трудно ждать от него серьезных инвестиций. Мелкие проекты могут быть профинансированы, а долгосрочные кредиты, как, например, на строительство атомной станции, такой банк дать не в состоянии.

Уровень коммерции в нашей отрасли - это в первую очередь продажа высокотехнологичных продуктов, которые мы производим, в том числе и ядерное топливо. Много делаем для медицины. Много изготовляем изотопов. Ускорители для различных народно-хозяйственных нужд. Но больше всего даем для фундаментальной науки. У нас есть потенциал, исследовательские реакторы, ускорители нового поколения, которые являются инструментами для получения новых знаний.

Следя за подвижками в экономической жизни страны тревожусь по поводу реструктуризации Газпрома. Или, например, реструктуризация железнодорожного транспорта. Я понимаю, что что-то надо менять. Но все же скорблю о распаде Советского Союза. Надо, наверное, было создавать конфедерацию из республик Союза и сохранять все транспортные системы, энергосистемы, дороги.

Александр Проханов: Так случилось, что через 10 дней после Чернобыля я оказался там. Я шел в тоннель с шахтерами под 4-й блок, знаю, как строили рефрижератор, летал над 4-м блоком и получил боевую дозу. Участвовал по любопытству или по недомыслию в очистке третьего, соседнего, блока, видел всю эту историю с метелками, солдаты какие-то графиты вытаскивали... После Чернобыля очень скоро и Советский Союз перестал существовать, вообще все, что связано с ядерной энергетикой, накрыла какая-то темная туча. Распалось государство, распалась и ваша технократическая авангардная отрасль. Ведь мир оценивал Советский Союз по двум показателям: ядерная технология и космос... Сейчас, когда понемногу истаивает чернобыльский синдром, люди понимают, что хватит топить котлы нефтью, пора заниматься сбережением национальных ресурсов. Какие в отрасли имеются новые идеи, которые могли бы быть впрыснуты в экономику?

Александр Румянцев: Разработано новое поколение реакторов на быстрых нейтронах с повышенной безопасностью. В них можно утилизовать оружейный плутоний, если все человечество договорится, что весь плутоний должен быть изничтожен и на всей планете наступит мир. Это стратегия тысячелетия.

Появились различные реакторы, которые утилизуют отходы, пережигают радиоактивные отходы, происходит ядерная трансформация и радиоактивные элементы перестают быть таковыми.

Что касается безопасного развития атомной энергетики, то в физике произошли колоссальные изменения. Мы много занимаемся фундаментальной наукой, открыты новые элементарные частицы, получены новые состояния вещества, развиты различные методики исследования вещества. Сейчас можно моделировать процессы, которые происходят в мантии Земли. Сжимать вещество , разогревать лазерами и смотреть с помощью ядерных физических излучений, какова структура, как трансформируется вещество. А если уж говорить о международном сотрудничестве, то оно очень сильно развивалось. Разработан рабочий проект термоядерного реактора, который уже во второй половине этого столетия будет работать на основе ТАКАМАКА, где участвует почти весь мир. Стоит только странам сейчас собраться и договориться, определить площадку и деньги, и можно начинать. Это настолько вылизанный проект, что он автоматически пойдет.

Построены новые ускорители практических и исследовательских задач. Очень сильно двинули мы науку за счет международного сотрудничества, особенно для физиков-экспериментаторов. Когда денег поубавились у нас в бюджете, то нас с удовольствием стали приглашать за рубеж работать над экспериментами. На их базе совершаем нужные нам открытия.

Александр Проханов: Я был на Семипалатинском полигоне, видел взрыв. Мне объясняли, что такое Семипалатинский полигон для развития науки. Это не только бомба. Это тысячи всевозможных параллельных экспериментов со взрывом. И когда закрыли Семипалатинск, когда Новая Земля молчит, вы чувствуете, что вас лишили экспериментальной базы?

Александр Румянцев: Экспериментальная база закладывалась со страховкой. Там, на Семипалатинском полигоне, не только штольни, в которых взрывали, там был мощный импульсный реактор, на котором можно было моделировать стойкость выделяющегося сбора, то есть моделировать тяжелейшие нагрузки и испытывать материалы. Было много других стендов. Такие вещи, которые опасны, только в рамках полигона могут проводиться. Конечная цель - разрушение какой-то конструкции, и выяснение ее ресурса. Но такой реактор есть и в Арзамасе, потом возникли растворные реакторы.

На Новой Земле у нас сохранились все возможности для испытаний, и там сейчас отрабатывают конструкции обычной взрывчатки. На нас американцы обижаются, что мы их туда не пускаем. А мы говорим, что вы не подписали договор о всеобщем и полном запрещении ядерных испытаний. Подписывайте, приезжайте. Мы люди открытые, но только в рамках взаимных договоренностей.

Обидно, что в том же Казахстане остался мощный Гульбинский металлургический комбинат, который кроме таблеточного топлива для атомной станции производил много полезной народно-хозяйственной продукции. Теперь все это в рамках международного сотрудничества надо реанимировать, возрождать, строить общий дом. Ядерные технологии должны быть консолидированы. Тот же Семипалатинский полигон, он же ведь и для других экспериментов использовался, не только для взрывных. Я думаю, что время расставит все на свои места, но что касается нашей обороноспособности или тех потребностей в экспериментах по обеспечению безопасности в ядерной энергетике, то у нас вся база в порядке.

Валентин Чикин: Вы трудно "въезжали" в министерство?

Александр Румянцев: Я и сейчас еще не могу "въехать", настолько это было неожиданно для меня. Хотя мне как директору Курчатовского института последние 8 лет приходилось на уровне формирования бюджета делать то же самое, что делается и в этом кресле. Но здесь же еще производство, огромная отрасль, и чем я никогда не занимался профессионально - оружие. Однако все физические принципы мне знакомы. И раньше я много работал с оружейниками, потому что у них есть ряд технологий и материалов, которые нужны были в моей прежней работе. Первый реактор был построен в Курчатовском институте. Первая центрифуга - в Курчатовском институте. Первый каскад центрифуг - в Курчатовском институте. Первая термоядерная установка - там же. Людей знаю всех. 32 года в отрасли. Но все равно это качественно новое для меня дело. Надо многому учиться. И бюрократизацию я уже ощутил. Спасибо, что у меня есть такие коллеги в отрасли, на которых я могу опереться.

Александр Проханов: Ядерная энергетика. Это, казалось бы, вершина технократизма. Ядерные физики или ядерные энергетики все время были, извините за выражение, снобы. Они были авангардисты, на них смотрело общество, вокруг них возникали мифы. Это была как бы особая каста. Они культивировали в себе эту закрытую касту рыцарей прогресса. Но на мой взгляд, недостаточно иметь ядерное оружие, ядерные станции и реакторы, необходимо еще то, что мы старомодно называем духовной компонентой. Технократизм плюс духовность. Машина плюс душа. Техника плюс природа. Или Господь Бог. У вас как ученого, сейчас министра, хватает времени, интереса, потребности думать о вещах сопутствующих?

Александр Румянцев: В юности я очень много уделял внимания спорту, для меня даже одно время встал вопрос: поступать в институт или продолжать заниматься спортом. Но я все же выбрал МИФИ. И тогда со спортом мне пришлось расстаться. Но я не чужд всего, что вне физики.

У моих друзей интересные хобби. Многие пишут картины, и маслом, и акварелью. Играют на различных инструментах. Пишут стихи. Я много читаю художественной литературы. Я без художественной литературы просто не могу, слежу за новинками, стараюсь держать себя в форме. Практически перечитал всю классику - зарубежную и отечественную. Это меня духовно обогащает, помогает по-иному осмыслить те эксперименты, которыми я занимаюсь. В физике много красоты. Люблю поэзию, особенно Серебряный век. Поразительно - именно тогда, когда лилась кровь, шла гражданская война, люди находили общечеловеческое в осмыслении жизни. Это вдохновляет и обнадеживает.