В последнее время средства массовой информации, особенно телевидение, уделяют исключительно много внимания 20-летию избрания Горбачева Генеральным секретарем ЦК КПСС. В этой кампании режим делает усиленную попытку начать свою историю от перестройки и Горбачева, чтобы отсечь предыдущую советскую эпоху. Возможно, правые в своей борьбе с Путиным жаждут использовать Горбачева как образец либерального демократа. Одновременно нагло извращается новейшая отечественная история, дискредитируется Компартия, выдается за достижение демократии развал СССР.

Чтобы очистить историческую реальность 20-летней давности от лукавых мифов, мы обратились к В.И. Болдину. Бывший правдист, он много лет был тесно связан с Горбачевым: с 1981 по 1987 год работал помощником сначала секретаря ЦК, а затем Генерального секретаря ЦК КПСС, с 1987 года являлся заведующим Общим отделом ЦК, одновременно с марта 1990 года был членом Президентского совета СССР, руководителем аппарата Президента СССР. В августе 1991 года горбачевско-ельцинский режим арестовал Валерия Ивановича и продержал три месяца в “Матросской тишине”, объявив его одним из инициаторов ГКЧП.

— Валерий Иванович, неужели в этой стоящей недешево политической кампании Горбачев удовлетворяется тем, что ему дают возможность помельтешить на экране?

— Горбачев использует 20-летие своего избрания на пост генсека для того, чтобы обелить себя и свою деятельность, предстать перед народом, прежде всего перед молодежью, в образе демократа. Выбор времени для этого подходящий: часть свидетелей и современников его дел ушла из жизни, другие за давностью лет многое подзабыли. В дело пущены не только его беседы и интервью, которыми переполнено телевидение. В “Горбачев-фонде” для этой кампании подготовлен доклад, в котором сделана попытка из хаоса мыслей выкроить нечто приличное, отвечающее потребе дня. Видимо, Горбачев и сам удивился, что из галиматьи с помощью просвещенных людей можно сотворить нечто удобоваримое, подходящее для сегодняшнего времени. Оказалось, что он творил будущее и все теперь перед ним в неоплатном долгу. Наконец-то он может объяснить, чт`о замышлял, приступая к перестройке.

Если в жизни это были судорожные подергивания, незнание, куда грести, то теперь тем действиям придают некую целенаправленную форму, а его политические метания задним числом выстраивают как четкое следование стройной концепции. Упор в ней сделан на демократию, на то, что он — основоположник демократизма в России. Однако все это очень далеко от того, что было.

Оказавшись генсеком, Горбачев был не готов не только к демократическим преобразованиям, но и вообще к властным действиям. Он был в этом отношении настолько беспомощной и сырой фигурой, что даже не был всерьез обеспокоен своей неготовностью к работе. Горбачев экспромтом выстреливал различные концепции, почины, идеи, хотя толком не знал, как их начать, и никогда не представлял, чем их предстоит завершать. Это его старая, еще со времен комсомольской молодости, привычка.

— В своих телевыступлениях Горбачев настойчиво утверждает, что он должен был стать генсеком на 13 месяцев раньше, так как Андропов именно ему завещал-де стать наследником на высшем посту, но некие злоумышленники отрезали эту часть письма Юрия Владимировича в Политбюро. Это правда или очередной горбачевский миф?

— Отношения между Андроповым и Горбачевым не были простыми и однозначными. Вначале Андропов относился к Горбачеву достаточно благожелательно. Но помощники Андропова не раз говорили, что Юрий Владимирович ничем не выделял ставропольского агрария. Точно так же он часто встречался, давая поручения, и доверял другим членам Политбюро и секретарям ЦК. Что касается разговоров о завещании Андропова, то вот что об этом вспоминал в “Независимой газете” Евгений Иванович Калгин, много лет проработавший с Андроповым и хорошо знавший его: “Сторонников версии о наличии какого-либо политического завещания Андропова я бы хотел разочаровать. Ни мне, ни другим членам “команды” Юрия Владимировича, в том числе Лаптеву, Крючкову и Шарапову, которым он на протяжении многих лет особенно доверял, о таком устном или письменном завещании ничего не известно... Я никогда не чувствовал какой-то особой близости между Юрием Владимировичем и Горбачевым... Могу привести такой факт: на последней, незадолго до кончины, встрече Андропова в больнице с членами Политбюро Горбачева не было”.

Не в пользу версии о завещании свидетельствует и такой эпизод. Как-то Горбачев мне говорит: “Вот ты все: Андропов да Андропов. А что, собственно, Андропов сделал? Вот ты мне скажи, что он сделал, кроме того, что болел?”

— Была ли у Андропова, Черненко, Брежнева возможность назначать своих преемников — на манер Ельцина, объявившего своим наследником малоизвестного Путина? Какую роль играли Политбюро и Пленум ЦК КПСС в избрании руководителя ЦК партии?

— Калгин очень точно отмечает: “Процедура отбора кадров для высшего партийного руководства была сложной и многоступенчатой и от мнения одного человека, даже Андропова, не зависела”. Решающая роль в этом принадлежала Политбюро. Что касается Горбачева, то власть на него свалилась как снег на голову. И это — несмотря на то, что он жаждал стать во главе партии и страны. Дело в том, что брежневский состав Политбюро был в таком возрасте, что больше уже не мог выдвинуть из своей среды нового генсека. Особенно после того, как ушел из жизни Дмитрий Федорович Устинов. Налицо было ощущение необходимости, чтобы партию возглавлял молодой, энергичный политик.

— А самым молодым в Политбюро был именно Горбачев.

— Но дело в том, что в Политбюро тех, кто занимался вопросами сельского хозяйства, называли полуласково-полунасмешливо “навозниками”. Горбачев воспринимался именно таким “навозником”. Этому способствовали и уровень его подготовки, и прежние инициативы.

— Среди них была и весьма серьезная Продовольственная программа.

— Но обратите внимание, что, став генсеком, он практически никогда о ней больше не вспоминал.

— Неужели генсеком Горбачева сделал только его возраст?

— Все было сложнее. В ту пору в Политбюро шел торг, который разрешился в пользу Горбачева. Этому способствовало, в частности, то, что Громыко поддался соблазну тоже получить более высокий пост Председателя Президиума Верховного Совета СССР. Хотя Горбачев мне об этом торге не говорил, но я знал о нем из разговора Яковлева с сыном Громыко. В борьбу Горбачева за высший пост был активно подключен и Лигачев, который должен был провести соответствующую работу с периферийной частью членов ЦК. Он свою часть работы провел результативно.

Что касается членов Политбюро, то они настороженно относились к выбору новой фигуры на пост генсека. Так, избрав Андропова, они сразу увидели, что это — человек, который может строго спросить с каждого за его участок, а при недостаточной работе может принять очень решительные меры. Поэтому после его смерти члены Политбюро единодушно избрали “своего”. Черненко стоял близко к Брежневу, как политик сформировался под его влиянием.

Его приход к власти вдохновил значительную часть аппарата, в том числе на местах. Это был спокойный, незлобивый человек, к тому же больной. На его здоровье плохо повлияла поездка на отдых в Кисловодск, которую присоветовал, кстати, Горбачев. Там по вечерам с гор спускается холодный, влажный воздух. В результате болезнь у Черненко обострилась настолько, что пришлось монтировать специальный подъемник, чтобы загрузить его в самолет в горизонтальном положении. В Москве Черненко попал в больницу.

Вот в этих условиях Горбачев боролся за власть. Он сделал все, чтобы на заседание Политбюро, где решался вопрос о генсеке, всех сомневающихся не допустить. И действительно, там не оказалось Романова, Щербицкого, Кунаева. А Гришин в сложившихся условиях предпочел поддержать предложение Громыко о выдвижении Горбачева. В этом были заинтересованы и многие другие члены партийного руководства. Мне же тогда, как и многим, Горбачев казался свежим воздухом в атмосфере, где было душно.

— Став Генеральным секретарем ЦК КПСС, Горбачев все время стремился предстать не только политиком мирового уровня, но и крупным теоретиком. Любопытно, что при этом он концентрировался не на остроактуальных проблемах развития социализма и советского общества, а на глобальных вопросах. Каков в действительности был теоретический потенциал этого человека? Был ли он убежденным марксистом-ленинцем даже в начале своей деятельности?

— Когда Горбачев вплотную приблизился к посту генсека, требовалось обязательно освободить его от имиджа “навозника”. Он решил, что ему надо выступить с докладом на всесоюзном идеологическом совещании. Черненко поначалу возражал, ссылаясь на то, что он сам недавно уже выступал по этим вопросам. Но Горбачеву удалось его уговорить. При подготовке доклада обнаружилось, что в вопросах теории куда больше понимает не он, а Раиса Максимовна. Она активно вмешивалась в подготовку всех выступлений мужа.

— Ее теоретический уровень позволял ей вносить полезный вклад в такую работу?

— Она не была профессионалом в этих вопросах, а выигрывала лишь по сравнению со своим мужем. О нем как о теоретике, тем более теоретике-марксисте, вообще говорить неправомерно.

— В массовом сознании закрепилось устойчивое мнение, что на Горбачева-генсека решающее влияние оказывали два человека: жена была его кукловодом, а Ельцин — неизменным политическим раздражителем. Сейчас Горбачев говорит, что он с Ельциным рядом не хотел бы даже “быть повешенным”. Он признает, кажется, единственную свою ошибку (во всем остальном, по его заявлениям, виноваты соратники, партия, народ...): не отправил в 1987 году Ельцина послом в “банановую” республику. Все так и было?

— Сразу же после октябрьского (1987 года) Пленума ЦК КПСС мы дорабатывали доклад Горбачева о 70-летии Великой Октябрьской социалистической революции. Сидели подолгу. И вот однажды он вдруг спрашивает: “Что делать с Ельциным?” Я говорю: “Михал Сергеевич, есть же годами испытанный способ. Уважаемый человек, но мог совершить ошибку. Выбрать ему хорошую страну и направить туда послом. И у вас будет меньше проблем, и ему приятно, тем более что у него будут в основном представительские функции”. А дальше случилось неожиданное. Горбачев побагровел и сорвался на крик. “Да, он наделал ошибок,— зло глядя на меня, верещал он.— Но ведь Ельцин — полезный человек. Его здесь мы должны использовать, а не прогонять на периферию. А вы все — сталинисты!..”

Такой тон разговора для меня был неприемлем, и я, обиженный до глубины души, хотел подняться и уйти. Никто и никогда не повышал на меня голос, и я готов был прервать этот визг. Но положение спасла Раиса Максимовна: “Михаил Сергеевич, ну зачем же так нервничать: ты спросил — Валерий Иванович ответил”. Горбачев осекся и, будто ничего не случилось, продолжал задавать мне вопросы.

Прошли годы. И недавно в своих оценках Ельцина Горбачев вдруг заявляет, что надо было его отправить послом, причем в какую-нибудь “банановую” республику. В этом и проявляется истинный облик Горбачева.

— Чем объяснить, что у руководства ЦК горбачевской поры не было никакой серьезной концепции развития общества? Ни генсек, ни его соратники были не в состоянии разъяснить, что такое ускорение, что понимается ими под перестройкой, что должен означать переход к рынку в СССР и т.д. Это был сознательный процесс расшатывания социализма и Советского государства или следование стихии событий?

— Особенность Горбачева состояла в том, что он совсем не заботился, чтобы свои высказывания о развитии общества претворять в жизнь. Главным для него были слова. В нем жила комсомольская привычка: “Вперед и выше!” Поэтому и появился вначале лозунг ускорения, так как снижение темпов производства у всех вызывало неудовлетворение. Но для подъема экономики одних слов недостаточно. Тогда в окружении Горбачева начались разговоры, что без политической перестройки подъем экономики невозможен.

— Как случилось, что ЦК терпел Горбачева, этого типичного мелкобуржуазного политикана, после XIX партконференции? Почему ЦК не защищался, когда из его состава Горбачев противозаконно вывел, фактически исключил, треть членов?

— Расскажу, как Горбачев освобождался от части состава ЦК — прежде всего от тех, кого считал своими оппонентами. Сначала к нему была приглашена небольшая группа товарищей, в том числе секретари ЦК. Им говорилось, что впереди — сложная, напряженная работа, для которой нужны молодые, энергичные кадры, и было бы полезно для партии и страны, чтобы кое-кто добровольно покинул ЦК. Тогда собрали примерно сто человек, предназначенных для вывода из Центрального Комитета.

— И эти опытные партийцы согласились пересмотреть решение партийного съезда, доверившего им работать в руководящем органе КПСС? Причем речь шла о политическом пересмотре, так как обновлялась треть ЦК способом, не предусмотренным Уставом КПСС. Чем они могли руководствоваться?

— Мне тоже трудно это объяснить. Видно, слишком живуча была привычка не перечить вышестоящим органам. Напомню только, что член ЦК, министр среднего машиностроения трижды Герой Социалистического Труда Славский на первой встрече никакого желания выходить из ЦК не выказал, а когда пригласили подписывать коллективное заявление, то он и вовсе не пришел. Это был человек, имевший силу воли и ясные принципы.

— Атмосфера, которая сложилась после этого в партии, была выигрышной для Горбачева? Или, наоборот, подорвала его авторитет?

— Когда приступил к работе состав Центрального Комитета, избранного XXVIII съездом, то он порой задавал такую трепку Горбачеву, что тот однажды мне сказал: “Кого мы избрали в состав ЦК? Это же хулиганы! Они мешают мне работать!” Между тем эти люди отражали позицию местных партийных организаций, где авторитет Горбачева падал катастрофически. И это мнение они высказывали ему в глаза. Причем говорили так, как ни один из ста выведенных досрочно из ЦК ему никогда бы не сказал.

— Как повел себя в необычных для него условиях Горбачев?

— Он быстро понял: если дать возможность членам нового ЦК выступать на пленумах, то они его разнесут в пух и в прах. Он и так висел на волоске. И тогда Горбачев придумал очень оригинальный ход. Он собирал перед пленумом первых секретарей обкомов партии и часть других членов ЦК и говорил им: “Товарищи! Завтра пленум, но я не могу вам гарантировать, что вы все сможете на нем высказаться. Однако ваше мнение для меня очень важно. Поэтому давайте начнем этот разговор сейчас”. И, поверив ему, члены ЦК полоскали его, выражая мнение большинства коммунистов. Иногда он даже останавливал выступавших и говорил: “Вы вот эту мысль, пожалуйста, повторите, а то я не успел записать”. И так сидели до изнеможения. А назавтра, на пленуме, те, кто высказался, в прения уже не записывались. И он проходил спокойно, в нужном для Горбачева тоне.

— Валерий Иванович, так это изобретение Горбачева? До него такой практики совещаний перед пленумами ЦК не было?

— Конечно! Это его изобретение. Вот так проходили последние пленумы при Горбачеве. Вопрос о смысле перестройки там поднимали, спрашивали, какие у нее этапы и к какой конечной цели партия должна прийти, но ясного ответа никогда не получали. А мне, когда я его об этом спрашивал, он укоризненно говорил: “Почему ты всегда хочешь творческий процесс в какие-то рамки поставить?” Вот сейчас “Горбачев-фонд” ему придумал, чт`о он будто бы имел тогда в виду, когда говорил о перестройке. А тогда его основной задачей было удержаться у власти. Для этого он все чаще обращал свой взор на Запад. Прежде всего — на Рейгана и Буша.

Его любимым занятием стало чтение шифровок с неуемной похвалой в его адрес. Я Крючкову как-то говорю: “Слушай, зачем вы посылаете ему такие шифровки?” А он грустно отвечает: “Мы их не посылаем. Мы их сначала заказываем и оплачиваем, а потом уже посольства переводят и присылают”.

— Поведение Горбачева в Форосе было тоже полностью подчинено стремлению удержаться у власти?

— Мы ведь поехали в Форос совсем не для того, чтобы с ним расправиться, а для того, чтобы отговорить его подписывать новый Союзный договор. И он с этим легко согласился, сказав: “Черт с вами, делайте, как хотите”. Правда, мы предлагали ему полететь с нами в Москву, но он сослался на болезнь, хотя не знаю, насколько она была серьезной. Ему в тех условиях вообще не надо было ехать в отпуск. Из Крыма он ежедневно звонил и интересовался разными делами, особенно подготовкой к подписанию договора. А хлопот было много. Надо было найти флаги всех автономных республик, предполагалось подарить каждому подписывавшему документ соответствующие сувениры...

— Чем объяснить тогда то, что Горбачев уехал из Москвы?

— Я допускаю, что он не хотел оставлять свою подпись под новым Союзным договором, а рассчитывал возложить это неблагодарное дело на Янаева. Он и здесь не хотел брать на себя никакой ответственности. Вообще, Горбачеву руль власти был не по силам.