ДЕЙСТВИЕ повести разворачивается на рынке, в прокуратуре (символично то, что, стоящая по соседству с торжищем, она и сама превращается в место бойкой торговли справедливостью), на зоне. Героини (здесь Распутин верен себе — и в этой клоаке лучше всего, проникновеннее, доходя до последних изгибов души, он раскрывает женские образы) — девочка-торговка Светка, изнасилованная встреченным на рынке кавказцем, ее мать, Тамара Ивановна, стреляющая в насильника в тот момент, когда продажные “слуги закона” готовились отпустить его на свободу.

Как же откликнулась критика на нового Распутина? Преодолевшего немоту, ужас и отвращение перед “рыночной” эпохой, преодолевшего возраст,— фактически на чудо “второго рождения”, происшедшее у нас на глазах.

“Снасильничали!” — блажит водевильный Димочка Быков (“Румяный критик мой, насмешник толстопузый” — неужели это не о нем?). Напористый Владимир Бондаренко рассуждает о том, что лучше бы Светке забеременеть от кавказца, глядишь, родился бы решительный джигит, не чета этим мямлям-русским. Вкрадчивый, как новомодный миссионер, Алексей Шорохов спешит подвести под случившееся социологическую базу, рассуждая об отношениях коренного населения с пришлыми.

Коллеги, о чем это вы? Распутин не судебный репортер и не социолог. Да, опирается на быт и социологию, но художественно преображает их. Сколько в повести высокого мастерства, поразительных творческих находок!

Только один пример — сцена допроса в прокуратуре: Светка должна (при матери!) рассказывать следователю о подробностях происшедшего. Признаюсь, дойдя до этого эпизода, я засомневался — “вытянет” ли его Распутин, целомудренно сторонящийся чернухи? А он нашел гениальное решение, многократно усиливающее ужас,— все внимание сосредоточил на переживаниях Тамары Ивановны, на мелькающих в ее сознании образах, словах, вроде бы впрямую с трагедией не связанных. Но по нарастанию напряжения мы понимаем, ч т о рассказывает дочь. Понимаем и переживаем без слов — в том числе и невыразимое словами.

А впрочем, дело не в изобретательности мастера. Для Распутина высокий художественный уровень — норма. Не уразумели главного: повесть не об изнасиловании. О торжестве справедливости. Мучительном, страшном, но возвращающем жизни смысл. “Теперь мне каторга шесть лет,— говорит Тамара Ивановна на суде.— А если бы насильник ушел безнаказанным, для меня бы и воля на всю жизнь сделалась каторгой!” Не увидели: центральный образ, на котором держится повествование,— не несчастная, невыразительная Светка, а мать, взявшая на себя долг праведной мести.

ИДЕЯ долга — стержневая. Ею поверяется всё и вся. Государство — это ему люди отдали право вершить суд и восстанавливать справедливость. Согласившись во всем поддерживать, служить — зачастую жертвенно, с надсадой. И что же? “Государство своих обязанностей не исполняет, а правосудие принимается торговать законами, как редькой с огорода”,— горестно подмечает писатель.

Но если не суд, то отец должен был защитить поруганную дочь. В пьяном угаре Анатолий кричит: “А ведь это я должен был сделать!” Но вместо этого привычно залил горе водочкой. Да еще произнес страшные слова: “Все хорошо у нас, все хорошо”. Да уж, лучше некуда: дочь корчится от боли, нравственной и физической, а жена, Тамара Ивановна, уже решилась застрелить негодяя.

Сын — еще один мужик в доме. И какой: косая сажень в плечах! Кажется, Распутин вместе с родителями любуется Иваном. Понятно желание хотя бы днем с огнем отыскать человека, людей, которым не страшно доверить будущее, Россию. Ведь не на таких, как Анатолий, не на старом, бессильном Иване — отце Тамары, не на его обжегшемся в городском огне, тронувшемся умом сыне Николае держаться стране... Писатель уже готов выделить: “Иван!”, призвать его в хранители Отечества. Но беспощадная зоркость автора борется с его желанием. Он различает необъяснимую заторможенность молодого героя. Сестру изнасиловали, родители мечутся в тщетных поисках справедливости. А Иван? “Что же это: уходили — спал, днем заходили — не было, и теперь спит?”

Он и в жизненных схватках “держал себя нейтралом”. Резонерствовал, рассуждал о долге государства, общества, неких сторонних сил: “Кто-то должен же...” А в сущности, кто — кроме тебя?..

Иван ведет бесконечные разговоры с собой. Прячется за рефлексию. “Иванка у нас философ!” — поддразнивает его Светка. Писатель, сочувствуя герою, чуть ли не осуждает ее за это. А между тем в подобной ситуации эти слова звучат как приговор.

И не только Ивану, Анатолию, другим персонажам повести. Это какая-то новая болезнь — пострашнее СПИДа и пресловутого САРСа. Рефлексия, мудрствование.

Ужели и впрямь — “плоды просвещения”, “горе от ума”? Ну уж если все такие начитанные, смотрите сюда — Распутин с художественной наглядностью, миг за мигом показывает нам, к а к совершается поступок: “В эту минуту и почувствовала она толчок изнутри, мгновенный и решительный... И то, что сказалось ей или приказалось, что отчетливо прозвучало в ней, заставило ее...” Подчиняясь властному порыву, Тамара Ивановна решает убить насильника.

Она не слушает доводы лукавого рассудка: “На кого же останется дочь, семья?” Не расхолаживает себя: а может, негодяя все-таки осудят, и вершить справедливость собственными руками не след. Не уничижается в ложном смирении: “Да кем ты возомнила себя, женщина, не тебе вершить приговор...” Эти и тысячи тысяч подобных доводов, разумеется, оправдали бы безвольное недеяние. Но Тамара Ивановна слышит не этот уклончивый лепет, а “мгновенный и решительный” импульс, идущий из самой сокровенной ее глубины. Голос жизни, выношенной ею под сердцем. И понимает: “Другой дороги ей нет”.

КАК ВЫРАСТАЕТ она в этот миг! Экономный на патетику Распутин уподобляет мстящую мать “справедливой грозе”.

Критики сравнивают повесть с говорухинским фильмом “Ворошиловский стрелок”. Ничего общего! Тамара Ивановна и не думает скрываться, отвергает защиту. “Виновата — буду ответ держать... Что заслужила — все мое”.

Если уж сравнивать, то с античными героинями Софокла и Еврипида. Вечными символами рока и долга.

Сознание долга наделяет поразительной силой. Вот она, несущая освобождение от “рыночного” гнета идея повести. А если страшно понять и принять ее, то писатель битым словом растолкует, сформулирует как завет: “Теперь надо быть сильной. Сильнее себя”.

Это слово не только и не столько к героям — к нам обращено. Всем художественным напряжением, мощью мысли повесть развернута к русскому человеку.

Ведь это мы наблюдали крушение великой державы — как зрители в кинозале: охая, пуская слезу, но и пальцем не пошевельнули, чтобы противодействовать развалу! Что могли? Хотя бы то, что и разрушители Союза: помните, стотысячные демонстрации ельциноидов на Манежной, “цепочки солидарности” через всю Прибалтику, кипение страстей в Закавказье? Ре-круты распада шли на борьбу, заряженные энергией разрушения. А мы-то, благонамеренные, благостные,— что сделали мы?

Молча приняли приватизацию, враз лишившую народ богатства, созданного поколениями отцов. Да — сами не воровали. Шустрили те же энергичные разрушители. Но не участвуя в разорении страны прямо, мы — бездействием своим — косвенно помогали грабителям.

Распутин сострадательно снисходителен к соотечественникам. Изображает нас страдальцами, жертвами. Пронзительные строки: “Одни наступают, другие отступают, и среди вразброд отступающих, растерянных и обессиленных, как приговоренное жертвенное стадо, теснимое к обрыву и не понимающее, что с ним происходит, был и его народ”.

И в то же время писатель не может не задаваться вопросом о природе гибельной пассивности.

Еще недавно русский человек был воплощением понятия “долг”. Недоброжелатели (а их у нас предостаточно!) могли обвинять нас в чем угодно, но только не в том, что мы уклоняемся, увиливаем от исполнения задач и нравственных заветов. И вдруг все изменилось, перевернулось. Заклинило в положении “с точностью до наоборот”! Отцы-командиры сотнями замораживают призывников. Милиционеры прописывают в Москве террористов (опросы общественного мнения, проведенные после взрыва в метро, показали: больше половины — 57 процентов — москвичей главную причину трагедии видят в “коррупции правоохранительных органов”). Строители возводят дворцы из бетона, крошащегося в руках.

И ладно бы все сводилось к эгоистическому нежеланию выкладываться на работе. Дескать, за такие-то гроши я и со стула не поднимусь! Тоже малопочтенный резон, но его хотя бы понять можно. Подлинная беда в том, что мы норовим уклониться от исполнения долга и в тех случаях, когда от нас не требуется никаких физических усилий. Разве что в самом деле — со стула встать.

Показательны прошедшие выборы. “Партия власти”, не представившая никакой программы обществу, одержала оглушительную победу. Сразу после голосования социологи РОМИРа провели исследование ценностных предпочтений россиян. Оказалось, почти половина (45 процентов) больше всего ценит право на труд. 40 процентов — право на охрану здоровья. Отрыв от следующей позиции — право на свободу слова (19 процентов) — более чем двукратный. Иначе говоря, общество выбирает ценности и права, знакомые по временам социализма. То, что люди реально имели 15 лет назад. Но голосуют за “партию власти”, лишившую народ и бесплатной медицины, и права на труд!

НЕ СЛИШКОМ ли мы отвлеклись от повести? Ничуть. Распутин с горечью пишет: “А бедные между тем спорят, ходить или не ходить им на выборы, и, в сотый раз обманутые, все-таки идут и голосуют за тех, кто тут же о них забывает”.

Вспоминается и эпизод в Иркутске, где я бывал по приглашению Валентина Григорьевича. Начало 90-х, голодное время, зарплату не выдавали месяцами, и у здания областной администрации гомонил митинг учителей. Мы с Валентином Григорьевичем подошли к замерзшим (был конец октября) учительницам. Распутина узнали, обступили. “Ну выдадут вам деньги в этот раз,— грустно заговорил писатель,— а через месяц снова придется митинговать. Надо выбирать власть, которая не допустит задержек зарплаты”. И вдруг заледеневшие на ветру учительницы буквально окрысились: “Это что же, за коммунистов голосовать? Хватит, наголосовались!”

Прошло десять лет. Не знаю, до сих пор они ходят выбивать положенное или давно бросили не способную прокормить работу и подались в челночницы — возят тяжеленные сумки из Китая в Иркутск. Что бы ни произошло, как бы ни было жалко этих несчастных женщин, нельзя не признать: их страдания з а с л у ж е н-н ы. Либо ты слушаешь телевизор и делаешь, как он велит. Либо руководствуешься здравым смыслом и поступаешь так, как лучше тебе и твоим детям.

И опять предвижу спор: в нынешней ситуации любая страна проголосовала бы за действующую власть. Ста-би-ли-за-ция! Пенсии хоть на 30 рублей, а повышают, зарплата пусть немного, но растет. Понятная логика. Но и общество должно бы понять: все это скудное благополучие держится на нефти. К модернизации экономики и не подступались! А завтра — упадут цены. А послезавтра — нефть у России закончится. Специалисты подсчитали: к 2025 году мы останемся без нефти. И Россия, проевшая, промотавшая (то-то Абрамович старается!) последние нефтедоллары, протянет руку: “Подайте!”

Хочется взять русского человека, родного мне до последней кровинки, до общей судьбы,— обнять за плечи да встряхнуть так, чтобы у него все косточки зазвучали: “Опомнись! Ты думаешь об этом? Пусть не о земле, не о стране — о детях своих. Светках, Иванах. Что будет с ними, когда этот “стабилизец” рухнет с пылью и грохотом и мы треснемся об асфальт голым задом?”

Не знаю, размышлял ли Валентин Распутин о неминуемой экономической катастрофе или просто распахнутым сердцем откликнулся на человеческую беду. Уверен в одном: своей новой повестью он хотел напомнить России об ответственно-сти — за детей, за будущее. Вдохнуть силы в разуверившихся, поднять на ноги опустившихся, поставить в строй уклоняющихся от борьбы. И перед смурным, растерянным народным множеством внятно произнести позабытое слово ДОЛГ.

Александр КАЗИНЦЕВ.

P.S. Когда статья уже была в наборе, пришло известие, что В.Г. Распутин отмечен Президентской премией. Что ж, впору похвалить расторопных помощников президента, в кои-то веки подготовивших безукоризненно “политкорректный” наградной лист, где писателя Валентина Распутина уравновешивают, в числе прочих, композитор Исаак Шварц и модельер Slava Зайцев. Еще бы, на носу президентские выборы — самое время, раздав “сестрам по серьгам”, заручиться поддержкой всех групп общества. Однако скажем прямо: пиар-акции, на которые Кремль столь щедр в последние дни, слишком недостаточны. Нужна в корне новая политика, способная вытянуть Россию из бездны, честно и страшно запечатленной в повести Распутина.